ание, взаимодействие. Тогда
меняются к лучшему и дети и взрослые.

Б.П.: Я долгое время о нравственных проблемах как-то не очень задумывался -
других забот хватало. К тому же у мамы это получалось лучше, чем у меня.

Л.А.: К сожалению, мужчины нередко предпочитают во все эти тонкости не
вникать, да и вообще возиться с детьми не любят. И очень многое теряют, не
только лишая себя удивительных радостей, которые дает общение с детворой, но
и прямо-таки подготавливая все трудности подросткового возраста, когда
наладить контакты с выросшими детьми становится почти невозможно.

Б.П.: Это верно. Мне всегда было хорошо с малышами, этими любопытными,
ласковыми, непоседливыми мурзилками, играть с которыми, делать что-то, просто
ощущать их рядом для меня огромное удовольствие и отрада. А вот стали они
подрастать, я и сам почувствовал, что эти самые психологические тонкости не
мешало бы знать и мне. Но теперь постигать их трудно. Как нелегко, например,
признать себя виноватым, неправым. Прямо все существо протестует: он -
какой-то мальчишка! - со мной не соглашается, да еще и смеется. Ни на что не
похоже! А потом остынешь, подумаешь: ведь сам его учил не подчиняться слепо,
самостоятельно находить решения, иметь собственное мнение - чем же ты
недоволен?

Ну и сильно же у нас, взрослых, это чувство превосходства по отношению к
детям, непоколебимой уверенности в своей правоте. Любое возражение кажется
наивным и бессмысленным: что он понимает, что знает, чтобы возражать?!

А вот когда допустишь, что он может знать то, о чем ты и не слыхал, что у
него ум непосредственней, живей, прислушиваешься к его мнению и удивляешься:
"А ведь молодец! Получше меня сообразил!" Честное слово, очень приятно,
оказывается, поучиться чему-то у своего сына, даже маленького. Это поднимает
обоих в глазах друг друга и... даже в собственных глазах.

Л.А.: Мне не хотелось бы, чтобы нас поняли так, что все в семье должны быть
"на равных правах", отец - "свой парень", мать - "закадычная подружка", все
"учат друг друга". Нет, такая "демократия", по-моему, противоестественна и
вредна. Ребенок, вступая в наш сложный, противоречивый мир, должен приобрести
четкий нравственный ориентир: это можно, а это нельзя, это важно, а то
неважно, это хорошо, а это плохо - из всего этого и складывается та система
нравственных ценностей, которой человек будет руководствоваться во всех
жизненных ситуациях - от будничных до исключительных, критических. И этот
ориентир, этот нравственный компас даем ребенку мы, взрослые, живущие с ним
рядом. Конечно, многое добавится в характер человека в течение его дальнейшей
жизни, общении с разными людьми, в его собственной деятельности, и все-таки
эти новые влияния будут накладываться на то, что уже есть в нем, на тот
фундамент, который заложен в нем с детства. Заложен нами, взрослыми. И ни на
кого эту ответственность свалить нельзя. Вот и получается, что при всем
взаимоуважении и взаимовлиянии в семье ребенок остается ведомым, а родитель -
ведущим, а не наоборот.

     Спасибо, отец, за науку!

Как же много надо, чтобы быть этим ведущим надолго. Часто вспоминаю я своего
отца. Он пользовался и у взрослых и у детей непререкаемым авторитетом. Ему
никогда не приходилось дважды повторять просьбу или распоряжение, его редкая
похвала запоминалась очень надолго, а укоризненный взгляд переживался как
серьезное наказание. Был он немногословен, суров на вид и вечно занят: он
начал учиться в 16 лет и прошел трудный путь от неграмотного деревенского
парнишки до военного инженера. Очень многое умел делать и любил работать
красиво, с душой и выдумкой, а халтуры и бессмысленного, как он говаривал,
"мартышкиного", труда не терпел. Был прямолинеен, не выносил никакой фальши и
притворства в отношении между людьми. Может быть, поэтому его побаивались
многие взрослые, но никогда не боялись дети.

Как мы, ребята, любили те редкие минуты, когда он играл с нами, и как он сам
преображался, отдаваясь игре! Самым удивительным - и притягательными - для
нас было то, что он никогда не ставил себя над нами, не боялся показаться
смешным, не стеснялся признаться в собственной ошибке, причем все это без
специальных педагогических намерений - просто он таким был.

Однажды в день моего рождения отец подарил мне томик Лермонтова с надписью:
"Дочке Лене в день одинадцатилетия". Я смущенно поправила его:

- Пап, а здесь два "н" пишется...

Ручаюсь, что в такой щекотливой ситуации любой взрослый, "спасая" свой
престиж, нашел бы себе какое-нибудь оправдание: мол, описка, зарапортовался,
не заметил... А то и нотацию прочитал бы: мала еще - взрослых учить. А отец
хмыкнул смущенно:

- Гм, да... Давай исправим, спасибо...

А один раз мы, ребята, целой ватагой прибежали к нему с новой, модной тогда
шуткой:

- Папа, расшифруй слово "ДУНЯ".

- Как это?

- А вот надо на каждую букву придумать слово, чтобы вместе получилось
предложение.

Отец задумался. А мы все повизгиваем от нетерпения и торопим:

- Ну, ну... хочешь, скажем?

- Ладно, сдаюсь - говорите.

- Дураков У Нас Нет! - выпаливаем хором и замираем в ожидании.

Отец, чувствуя какой-то подвох, старательно проверяет и вдруг изумленно
спрашивает:

- Позвольте, а как же Я?

Мы все оглушительно орем от восторга и буквально катаемся по террасе от
смеха. Он сначала недоумевает, а потом, обнаружив скрытый смысл, не
обижается, как все взрослые, на эту "дурацкую шутку", а хохочет сам с нами до
слез... На фронт он ушел добровольцем. Мог бы остаться - его посылали на
Урал, предлагали пост начальника военного училища в Златоусте (его щадили:
перед войной он долго лечился и еще не оправился после затяжной болезни).

- Алеша, как хорошо-то... - робко обрадовалась мама, но встретила суровое:

- Я отказался. Ты пойми меня и не проси о том, что невозможно. Не умею я
прятаться за спины других, не прощу себе этого, если сделаю...

Вот так и нам, детям, он умел не прощать ни одного, даже, казалось бы,
мелкого проступка, в котором проявлялась хоть капелька лжи, трусости,
хвастливости, захребетничества. Помню, я однажды провинилась перед отцом: он
делал забор, я ему помогала. Понадобились срочно гвозди, и я отправилась за
ними, но, увидев играющих на улице ребят, не выдержала соблазна и убежала к
ним играть. Когда я вечером возвращалась домой, ноги не слушались меня. Я не
боялась, нет, это чувство было сильнее страха. Может быть, это был стыд и
раскаяние? Когда я появилась в комнате, отец взглянул на меня. Только
взглянул. И вот этот взгляд я помню до сих пор. В нем не было ни упрека, ни
осуждения, даже простого неудовольствия не было, зато было какое-то горькое
недоумение: мол, подвела ты меня, не ожидал... Меня словно кипятком обожгло -
я почувствовала, что совершила что-то бесчестное, постыдное, словно маленькое
предательство. Да так оно и было, и отец дал мне это понять. Он никому ничего
не сказал, и мой проступок не был предметом семейного разбирательства, но
этот взгляд! Мне и сейчас перед ним стыдно...

Я вспоминаю отца часто, особенно когда туго приходится, представляю себе: а
что сделал бы он, что он сказал бы? И всегда я перед ним как девочка, которую
он когда-то сажал на колени и спрашивал ласково и заинтересованно.

- Ну, курносая, рассказывай, как дела?

Он погиб осенью сорок первого... Ему тогда было тридцать девять... Я сейчас
уже старше его, но мне никогда не перерасти отца. Он будет всегда впереди и
выше меня, но всегда рядом. Из своего немыслимого далека, из моего детства,
он и сейчас словно руководит моими мыслями, поступками, как будто в нем, в
его образе сосредоточилась вся моя совесть.

К этому рассказу об отце я хотела добавить только одну фразу: весь наш
родительский авторитет - да и не только родительский - зависит не от
возраста, не от служебного положения, не от каких-то там приемов, ухищрений,
педагогических (и буквальных!) "кнутов" и "пряников", а от того, какие мы
люди: справедливы ли? Честны ли? Умелы, требовательны, добры? Благородна ли
цель нашей жизни? Чисты ли средства ее достижения?

Написала - и тотчас увидела знакомый прищур насмешливых отцовских глаз:
"Красиво, а неправда..." - "Почему?!" - хочется крикнуть мне, но... отец
никогда не любил подсказывать.

И вот думаю, думаю... Почему неправда? Разве уважение к человеку, его
авторитет не зависят от того, каков этот человек? Зависят! Почему же
неправда? Исподволь начинает тревожить мысль: если бы все было так, как я
сказала, тогда уважением и авторитетом пользовались бы лишь самые лучшие люди
земли. Но как часто можно увидеть совсем другое. Иногда люди сотворяют себе
кумира из того, кто не всегда достоин даже простого уважения. Бывает и так:
люди, обладающие весьма невысокими нравственными качествами, но умеющие быть
требовательными и играть на слабостях человеческих, подчиняют себе людей,
вызывая их неподдельное уважение. И здесь как раз существует множество
способов, тех самых "кнутов" и "пряников", с помощью которых "стадо"
подчиняется "пастуху". Разве главари банд или воровских шаек не пользуются
авторитетом у своей братии? Еще каким! Причем необязательно завоеванным с
помощью запугивания и страха. Все гораздо сложнее.

Ты прав, отец... Но как же в этом разобраться? А если посмотреть с такой
стороны: кто у кого пользуется уважением? Ого, какое богатое поле для
наблюдений и размышлений! Для одних важны: ум, честность, увлеченность,
глубина знаний, мастерство, доброта, бескорыстность, верность, своеобразие
личности. А для других: влиятельность, связи, изворотливость, известность,
обеспеченность, соответствие моде и принятому стандарту... Разделение это,
разумеется, схематично и неполно, но не в этом дело. Важно другое: почему
одними ценится одно, другими - другое? И заметно это уже с очень раннего
возраста - воспитатели и учителя это хорошо знают. Ну, конечно, это зависит
от того, что ценится в семье, в которой растет ребенок. Именно семья
ориентирует ребенка в жизни с самого начала. Не словами, разумеется, а общим
настроем, семейным укладом, отношением к людям и их делам, собственным
участием в жизни окружающих.

Вот говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. А с кем поведешься?
Разве это не зависит от самого человека? Читаю, например: "Мне
посчастливилось встретиться с замечательными людьми, они помогли мне стать
человеком". Думаю: не в счастливом случае тут дело, хорошие люди встречаются
всем, но не все их видят. Научить подрастающего человека не пройти мимо
настоящего, не увлечься ложным, недостойным человека - вот задача необычайной
важности!

Мне всю жизнь везет на хороших людей - спасибо отцу за науку.

И вот теперь, когда у меня самой растут дети, я вновь и вновь вспоминаю его
уроки простоты, искренности, безупречной честности и высокой нравственной
требовательности к себе и к людям, даже самым маленьким. Не послушания он
хотел от нас, своих детей, а понимания и верных самостоятельных решений.
Думаю, это во многом определило весь наш дальнейший жизненный путь.

     Споры не ссоры

Б.П.: Иногда нас спрашивают, послушны ли наши дети, не вступают ли с нами в
пререкания, в споры. Надо сказать, что мы не стремимся к послушанию, к
беспрекословному подчинению. Ребенок должен не бояться быть самим собой и
иметь право высказывать наравне со взрослыми свое мнение.

Когда-то я прочитал о том, что дети в первобытном обществе имели право
присутствовать на общих собраниях племени, и бывало, что по реплике
десятилетнего вносили изменения в какое-то решение. Какое доверие оказывали
там детям! Как это было для нас ни трудно, но мы старались избавляться от
авторитарности и с самого начала пытались строить жизнь семьи на
демократических началах: все, что касается общих дел или проблем, обсуждаем
вместе с детьми, причем первое слово предоставляем младшему, а затем - по
старшинству - очередь доходит до меня или до дедушки.

Иногда наши споры по наиболее острым вопросам мы записываем на магнитофонную
ленту, а спустя какое-то время возвращаемся к ним и продолжаем "скрещивать
шпаги" до тех пор, пока не придем к какому-нибудь общему мнению. При этом
можно доказывать, возражать друг другу, но оскорблять и "обзываться"
считается недопустимым.

Л.А.: Однако это бывает, когда у спорщиков не хватает других аргументов, и
они как петухи начинают наскакивать друг на друга. Тут очень помогает
какая-нибудь добрая шутка - она сразу снимает напряжение и разгорающуюся
неприязнь. Жаль, что не всегда хватает юмора на такую добрую шутку. Иногда
получается что-то столь неуклюжее, что больше напоминает насмешку, колкость,
иронию, а это только подливает масла в огонь. И страсти разгораются еще
больше. Приходится учиться и этому нужнейшему в жизни искусству - шутить,
находить смешное в самых, казалось бы, грустных ситуациях и безвыходных
положениях. Для этого иногда бывает достаточно просто взглянуть на себя со
стороны: надулись друг на друга, растрепались, раскраснелись - настоящие
петухи. Скажешь потихоньку: "Ку-ка-реку", - всем делается смешно, и злости
как не бывало!

Пока речь шла об обсуждении с детьми каких-то общих проблем, касающихся
семьи. Но ведь бывают и несогласия между взрослыми. Обычно от детей их
скрывают. А как делали мы? Вопрос этот непростой и даже в какой-то степени
больной для нас.

Дело в том, что мы волей-неволей с самого начала поставили себя в положение
спорящих чуть ли не со всем белым светом: многое в нашей семье было непохоже
на традиционное, привычное воспитание и воспринималось как вызов, нарочитое
пренебрежение общепринятыми нормами и воззрениями. Сейчас я понимаю, что это
отношение имело под собой какое-то основание - увлеченные удивительнейшим и,
в общем-то, новым для нас миром детства, мы забыли об окружающем нас мире
взрослых и невольно пренебрегли некоторыми законами этого мира.

С нами, наверное, происходило то же самое, что некогда случилось с Архимедом,
когда он с криком "Эврика!" бежал нагишом по улице, возбуждая у
добропорядочных граждан желание поймать осквернителя благопристойности и...

Нам тоже хотелось скорее рассказать людям о том, как много, оказывается,
могут дети, как с ними интересно и легко, если создать для них иные условия
жизни и изменить отношение к ним.

Мы не причесывали своих мыслей и поступков и забывали одеть их в приличные -
привычные? - одежды... Конечно, это раздражало очень многих, конечно, вокруг
нас и ребят постоянно кипели страсти и споры. Спорили и мы между собой,
иногда и при детях.

- На что вы обрекаете ребят? - возмущалась бабушка, моя мать. - Вы издергаете
их нервную систему, они не будут уважать ни вас, ни окружающих. Ты вспомни:
знали ли вы, дети, когда мы с отцом были не в ладу? Никогда! Мы перед вами
выступали всегда единым фронтом: никаких разногласий при детях у нас не было
и быть не могло. В этом была наша сила.

Я, сколько ни старалась, действительно не могла вспомнить ни одной ссоры
матери и отца и мучительно сомневалась в правильности собственной беспокойной
жизни. Но, сомневаясь, все-таки никак не могла предотвратить того, что уже
накатывалось на нас как лавина: сенсация, шумиха, вторжение в нашу семейную
жизнь многих незнакомых и не близких людей, которые тоже что-то предлагали,
отвергали, оценивали и спорили, спорили, спорили...

Вспоминая сейчас это трудное для нас время, я с горечью думаю о том, что
спорящие взрослые подчас забывали о том, что предмет спора - живые дети, и
допускали, даже педагоги, бестактные выводы, прогнозы и замечания по поводу
нынешней и будущей жизни наших ребятишек.

Мы поистине вызвали огонь не только на себя, но и - что страшнее! - на своих
детей. Но... сделать уже ничего не могли. Спрятать детей от всего этого можно
было только ценой притворства, обмана, в лучшем случае утаивания правды, но
на это мы не могли пойти ни за что! Вот и получилось так, что дети наши росли
в обстановке далеко не мирной, и опасений у меня самых разных до сих пор
предостаточно.

Но вот состоялся очень важный для меня разговор с моим совершеннолетним сыном
(я не называю ребят по именам не случайно - они сами так захотели). Я
спросила его, правда не без смущения, но без всяких подвохов и подходов:

- Как ты думаешь, это было очень плохо, что мы всегда спорили обо всем при
вас?

Он ответил, чуть помедлив и с некоторым недоумением:

- Почему плохо? Я считаю, что это вообще хорошо - слушать споры: интересно
сравнивать доводы, самому находить решение, независимо от того, кто как
сказал. Ведь вы же не заставляли меня и всех нас обязательно высказываться, и
мне не нужно было ни к кому подлаживаться - вот это-то и было здорово. Это,
наверное, хорошо учит мыслить. Помнишь, в Древней Греции так учили молодых:
они присутствовали при спорах признанных мудрецов, но сами не принимали в них
участия, не обязаны были присоединяться ни к той, ни к другой стороне. И так
учились думать.

Это было замечательно! Я просто воспрянула духом. Оказывается, дело было не в
том, что мы спорили, а в том, какое участие в этом принимали дети. Но ведь мы
действительно никогда не делали из них судей в наших спорах, не тянули их
каждый на свою сторону, не требовали высказаться и не возражали против их
участия в споре. Словом, они были свободны в своих размышлениях и
высказываниях. Так продолжается и сейчас.

Кроме того, у нас это все-таки не ссоры, а споры, не скандалы с явными или
скрытыми оскорбительными нападками, а честные поединки с желанием непременно,
самыми неотразимыми аргументами переубедить и убедить противника. Конечно,
без эмоций такие споры не обходятся. Бывает и прорвется: "Ты ничего не
понимаешь и не хочешь понять!" Бывают и слезы. Но все равно главным для нас
остается - найти истину, а не уязвить друг друга. Поэтому мы и стараемся
поскорее "отойти" и перестать сердиться друг на друга.

     Забота о других

Эта задача посложнее, чем просто заботиться о детях. И куда важнее. Я бы
сказала, что главная родительская забота и должна состоять в том, чтобы
научить детей быть заботливыми. Как? Много об этом приходится размышлять,
много огорчаться и радоваться. Итог всему можно было бы подвести такой: чтобы
дети росли внимательными и заботливыми, необходимы, по крайней мере, три
условия: во-первых, самим взрослым всегда друг о друге заботиться, только не
напоказ, а всерьез, чтобы это было в семье просто нормой отношений, как бы
нравственной средой обитания ребенка; во-вторых, с самого начала не отвергать
желания ребенка помочь, принимать его работу, пусть даже неумелую, всегда с
благодарностью ("Спасибо тебе, доченька. Ну что бы я без тебя делала...
Выручил ты меня, помощник ты мой золотой..."), а в-третьих, вместе с малышом
заботиться о ком-то, делать что-то для другого: папе, например, организовать
с детьми уборку дома в мамино отсутствие, а маме побеспокоиться о том, чтобы
к приходу папы с работы малыши вместе с нею приготовили для всех ужин и
накрыли на стол.

Простые, кажется, вещи, а сколько понадобилось нам времени, чтобы разобраться
в этом. Нас, правда, сильно выручало то, что мы в семье все очень расположены
друг к другу. Даже наши споры всегда доброжелательны, а дело каждого обычно
вызывает интерес у всех. Так у нас сложилось с самого начала, когда и
семьи-то еще никакой не было, а были только двое: ОН и Я. Буквально в первый
день знакомства, обедая вместе во время перерыва одного педагогического
совещания, мы разделили пополам между собой: он - яблоко, я - пирожное. Вот с
тех пор у нас и повелось: и горе, и радость, и работа, и забота - все
пополам.

Конечно, не обходится без ошибок и недоразумений, иногда комичных, а иногда
больно ранящих нас обоих. Не мудрено: ведь любовь и забота реализуются в
великом множестве разных поступков одного человека по отношению к другому:
как посмотрел; что сказал; как встретил и проводил; как слушает; почему
молчит; заметил ли; понял ли; когда улыбнулся, а когда нахмурился... - из
всего этого и многого другого складывается общий язык для понимания