осылая  пули  в грудь
бородатого гиганта. Я видел, как  свинцовые  пчелы  вонзаются  в  его  тело,
отбрасывая его к стене.
     Будучи  сержантом, срок службы которого давно уже не определялся фразой
-- "только что  с  самолета",  я  каждый  третий  патрон  в  этом  магазине,
предназначенном   для  целеуказания  и  корректировки  чужого  огня,  сделал
трассирующим. И теперь ярко  желтая  нить,  словно  тонкая,  огненная  игла,
пронзала  тело  духа,  отбросив его к противоположной стене. Когда последний
патрон моего автомата освободился от  своей  смертельной  начинки,  огненная
нить  оборвалась,  прерывая  смертельный поток. Тело, переполненное свинцом,
обмякло, колени  бородача  подогнулись.  Из  его  груди  исходил  непонятный
фейерверк.  Это  догорали  трассера,  застрявшие  в  его теле. Словно искра,
последний трассер, с огненным шлейфом, вошел в падающее  тело.  Не  дав  мне
подняться,  Иргашев перелетел через меня и метнулся вглубь дома, к лестнице,
ведущей на крышу. Я переполз в дом, ожидая атаки снайпера. Но дверь  в  углу
двора  оставалась  закрытой. Заменив магазин автомата, я держал ее на мушке.
Повернув голову назад, я  увидел  убитого  мной  человека.  Он  лежал  возле
противоположной  стены,  неестественно  подогнув  под  себя  правую ногу. Из
развороченного его живота с вывернутыми внутренностями шел дым  и  противное
шипение -- это остывали трассера в уже мертвом теле.
     Используя  молчание  снайпера,  во  двор  через  дувал  один  за другим
посыпались ребята, прикрываемые с  противоположной  крыши  "Марадоной".  Они
заучено  кинулись  в  разные  стороны  двора,  ища  укрытие,  выбивая двери.
Брошенная с опозданием  с  крыши  духовская  граната  не  могла  уже  никому
повредить.  В  ответ  на  крыше  одна  за другой разорвались брошенные снизу
гранаты. Я все еще стоял над  убитым  духом,  когда  из-за  моей  спины,  не
скрывая своего раздражения, вызванного моей заминкой, вынырнул Паша Морозов.
Он по-деловому перевернул труп, сорвал порванный "лифчик" с магазинами и тут
же разочарованно отшвырнул его в угол дома. Я поднял с пола автомат убитого.
Это  был китайский АК, крышка его коробки была отшлифована почти до белизны.
Приклад был разбит в щепки моими пулями. Я автоматически передернул  затвор.
На  пол  к  моим ногам упал патрон.Я поднял его и положил в карман. Подумать
только, в этом кусочке металла была заключена вся моя  жизнь,  все  18  лет,
наполненные  радостью  и  разочарованием. Точно такая же пуля, пущенная моей
рукой, освободила сердце этого афганца от ненависти.
     Уже все кончилось. Пулеметчик спрыгнул с крыши в сад, расположенный  за
домом.  Но,  видимо,  из  двух мусульман, имеющих одинаковые шансы умереть в
этот день, Аллах наказал пулеметчика -- он подвернул ногу при приземлении на
мягкую землю сада. Наш хлопкороб спокойно, словно гвоздями, пришил короткими
очередями бедолагу к его родной земле.
     Помещение, из которого снайпер заставлял нас с Иргашевым  лежа  глотать
пыль,  оказалось  вульгарным  туалетом.  Пол  здесь  был  усыпан гильзами от
автоматической винтовки, найти которую мы не смогли. В стенах  туалета  были
проделаны  аккуратные  бойницы.  Выглянув в одну из них, я увидел проулок, в
котором лежал несколько минут назад. В этот миг я понял, что только чудом не
стал точно таким же мешком с костями, как тот убитый в  доме  дух.  Снайпера
ребята  так  и  не  нашли.  Добросовестно  закидав  сортир гранатами, группа
покинула этот дом. Уже сразу же за углом мы столкнулись с группой замполита.
Пара ласковых слов в ответ на  наши  сбивчивые  объяснения  --  вот  и  весь
протокол  нашей  встречи.  Мы задерживали роту, задача которой была выйти на
рубеж и замкнуть кольцо оцепления. Всего лишь. Вспоминая позже этот день,  я
думал, остался ли жив тот снайпер из туалета?
     ...Я  прислонился  к  стене  туалета,  рассматривая  проулок в бойницу.
Внизу, в глубине ямы с дерьмом, раздался непонятный то  ли  всплеск,  то  ли
шлепок. Я осторожно подошел к краю уж слишком узкой дыры и ничего не увидел,
но,  невольно  отклонившись  назад,  вдруг  заметил его, вернее его тело. Он
висел, зацепившись за  что-то.  Видимо  понимая,  что  его  могут  заметить,
стрелок  судорожными  движениями  переместился  вправо. По тому, как дрожало
тело, я понял, что провисит он недолго. И я оставил ему шанс, точно так  же,
как и он мне, там, в проулке...
     Когда  я  узнал, как легко можно умереть, я могу сказать, что жить тоже
можно легко. Но тяжелая смерть не подразумевает легкой жизни и тяжелая жизнь
-- тоже не пропуск к легкой смерти. Хотя, кто может  сказать,  кому  из  нас
было  легко в тот день. Может быть, шанс, подаренный мной стрелку, был самым
тяжелым его испытанием. Может быть, моя доброта зародила зло и  ненависть  в
его  сердце  так же, как в моем сердце -- нерасторопность убитого мной духа.
Приписывая себе победу, мы забываем, что в основе ее  лежит  чья-то  ошибка,
потерянное  кем-то  самообладание. С годами парад наших побед превращается в
больничный  обход  чужих  жертв  и  поражений.  В  Азии  всегда  милость   к
побежденному была признаком слабости, а усилие над собой -- верным признаком
присутствия воли.
     Я   тогда  думал,  если  мы  побеждаем  себя,  переставая  быть  рабами
собственного тела, то чья ошибка лежит в основе нашей победы, кто  тот,  что
упустил шанс, найденный нами? Видимо, платить приходится всем. Не здесь, так
там. Не сегодня, так завтра.
     Потом  война  продолжилась и я потерял обе ноги. Пешком, при подрыве на
противопехотном  итальянском  фугасе  (много  позже  жизнь  сведет  меня   с
человеком,  который  гордо мне заявит, что является офицером шестого отдела,
но до этого он был сапером в Кундузе.  И  когда  на  его  вопрос,  как  меня
угораздило,  я  ответил  про  противопехотный  итальянский  фугас,  он мне с
пониманием прошамкал, что, мол, он такие видел (!?). Я еще поддакнул, мол, с
веревками вместо ручек. Я уже знал, кто сидит передо мной, и что ему до фени
моя история. Он такой же сапер, как  я  --  барабанщик,  а  нужна  ему  была
информация про тех, кто "проходит мимо" афганских дел).
     А  пока  я  приходил  в  себя на больничной койке после взрыва тридцати
грамм взрывчатого вещества,  упакованного  в  пластмассовый  жесткий  корпус
диаметром  около  восьми  и  высотой  около трех сантиметров. Я искал врага,
борьбе с которым должен был посвятить оставшиеся у меня силы, кому бы я  мог
отомстить  за  свой подрыв: И я нашел его -- это был я сам, растолстевший на
больничных хлебах, купающийся в лучах боевой славы, одембелевший от тишины и
покоя мирной жизни.
     Я выиграл эту войну. Тот парень, с  ужасом  взиравший  на  свои  первые
протезы,  на  которых он должен был если не летать на самолете, то танцевать
уж точно (согласно принятым в стране традициям), к счастью,  умер  вместе  с
его  кожно-шинными протезами образца 1911 года. Он умер от моральных побоев,
наносимых ему сержантом Кандагарской бригады.  Этот  сержант  забил  его  до
смерти.  Он  приходил  в  самые неудобные моменты, когда делался выбор между
тем, как надо и тем, что легче всего  сделать.  Что  это  были  за  драки!!!
Внутри  меня  шла  настоящая  война  и  сержант  победил.  Он был напорист и
прямолинеен в своих желаниях. Его аргументы были просты и очевидны: "Ты  что
чмонеешь?  Не  позорь бригаду! А для чего ты, урод, выжил? И это все, на что
ты способен? А так ты можешь? Если нет, то твой  номер  320  и  становись  в
очередь  на  раздачу,  желудок!.."  Самый  сильный аргумент он мне выдвинул,
когда шел очередной боевик, где герой заявил: "...Ты думаешь, мне все это --
машина, вилла, деньги, бабы -- надо? Мне нужно немного:  картонная  коробка,
скамейка  в  парке  и  надувная  подружка,  а  остальное -- это моя предъява
обществу!" "А что ты можешь им предъявить?" -- спросил меня мой сержант.
     В тот день безногий выпускник института, муж жены,  дождавшейся  его  с
войны,  сын, не оправдавший надежд своих родителей, друг своих друзей и враг
своих врагов умер тихо и спокойно. Сержант похоронил его скромно со  словами
:  "Ты  свою  войну  проиграл,  сынок". Ему досталось все наследство: высшее
образование, остатки здоровья,  налаженный  быт,  Отто  Бокковские  протезы,
машина,  гараж,  старые  враги,  старые друзья, старые проблемы и нерешенные
вопросы.
     Он  по-деловому  подошел  ко  всему  этому.  Часть  он  выкинул  сразу,
остальное  отвалилось  само.  Когда  в  моей черной сумке уместилось все мое
имущество, оставшееся после развала семьи и  краха  семейного  замка,  он  с
гордостью  заявил  мне:  "Нужно  иметь две вещи в жизни: смелость и страсть.
Смелость -- изменить жизнь, а  страсть  --  исполнить  мечту.  У  тебя  есть
возможность  спрыгнуть  с  этой лодки, боец". Я решил остаться и не жалею об
участии в этой афере,  которую  принято  называть  жизнью.  Но  ответить  на
вопрос,  в  кого  промахнулся  тогда тот снайпер-неудачник, я так и не смог.
Может  я  умер  раньше,  чем  тот  безногий  студент,  умер  от  страха  при
столкновении с бородачом ?
     Мне  кажется,  что  всем  видна  надпись  на моей майке, сделанная моим
сержантом: "Добро пожаловать в Кандагарскую бригаду, черепа !!!"

               (с) Павел Андреев, 1998


Павел Андреев. Пуля


 © Copyright Павел Андреев, 1998
 Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
 присылайте их по адресу vova@dux.ru
 Оригиналы  материалов  этой  страницы  расположены
 на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
 http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm


     Я давно не видел его. Он сильно изменился с тех пор, как мы встречались
с ним последний раз, года  три  назад.  Тогда  я  приехал  к  нему  в  канун
праздника  Дня  шахтера  и  убедился,  что мой друг давно уже вырос из этого
маленького и опрятного городка. Он изменился. Изменился  внешне,  но  внутри
его по-прежнему жил тот парень, которого я знал в Афгане. В его груди билось
большое  доброе  сердце,  но  душа  его,  опаленная  чужим  жарким  солнцем,
окончательно сошла с ума. Я был уверен, что со временем все пройдет.
     Я с волнением подошел к двери, нажал на звонок.  За  дверью  послышался
громкий, раздражающий слух звонок. Я представил как откроется дверь, я увижу
его,  мы  обнимемся...  Дверь  распахнулась  и  я  увидел  его.  В следующее
мгновение он обыденно пожал мне руку и  недоуменно  заглянув  мне  в  глаза,
спросил: "Ты что, с "поля дураков"?" Я не смог справиться с охватившими меня
чувствами.  Моя  растерянность  и  обида  одновременно  выплеснулись наружу.
Скрыть это было трудно и он все увидел. Опережая мои  эмоции,  он  запоздало
обнял  меня  и  дружелюбно,  похлопав  по  спине, сказал: "Ну что ты, словно
мальчик. Я рад тебя видеть, старик. Только соплями меня не  измажь".  Злость
на  его  скупую радость встречи, обида на его снисходительность, все куда-то
ушло, когда я, не разуваясь, в протезах, вошел в его однокомнатную квартиру.
На  видном  месте,  на  полке  книжного  шкафа  стояла  миниатюрная   модель
БэТээРа-60  ПэБэ.  На  борту  этой  маленькой машинки стоял номер 345! Глаза
моего друга, хозяина этой квартиры, горели неподдельной  гордостью  за  этот
маленький  парад  его  побед:  "Я  тебе  еще  кое-что  покажу.  Я здесь куст
настоящей индийской конопли посадил!..."
     Я его уже не слушал. Его душа точно сошла с ума и время его  не  лечит.
Он навсегда остался там, с ними. Я боялся этого.
     ...Солнце  жгло  лысый затылок. "Стекляшка" хрустела на спине, покрытая
солью от пота. Над землей, словно раскаленное стекло,  двигался  неощущаемый
поток воздуха, искажая контуры предметов до неузнаваемости.
     Пуля  лежал  в собственноручно вырытом окопе для стрельбы "из положения
лежа" и смотрел на плывущее марево  в  оптический  прицел  своей  эСВэДэшки.
"Поле  Дураков"  ,  на котором он изображал снайпера на боевой позиции, было
куском пустыни , начинающимся от батальонного сортира. Это было  место,  где
отбывали  наказание  все  достойные  этого.  Наказание было простым и потому
очень неприятным. Наказанному , полагалось выкопать свой индивидуальный окоп
для стрельбы "из  положения  лежа"  в  соответствии  со  всеми  требованиями
военного  искусства. Находится на посту приписывалось каждому по разному. Но
наказанием считалось не сам  факт  подобного  боевого  дежурства.  Считалось
позором,  если  проверят  качество  твоего  творения  и  твою  бдительность.
Ценилось доверие и самостоятельность. Но прийти  могли  в  любой  момент,  а
филонить значило только одно -- потерять доверие и попасть в число "червей",
проявляющих  "червячью"  гибкость  в жизни. За два года, в течении которых в
бригаду, из  призыва  в  призыв,  прибывали  избалованные  мальчиши  великой
страны,   наказание   становилось   ритуалом,   обрастающим  более  жесткими
условностями. Соответственно более высоким становился  статус  "удостоенных"
полного  набора  всех  условностей  ритуала.  Как  живая  память  о  всех  ,
побывавших в объятиях "Поля Дураков", кусок убитой солнцем земли был  покрыт
множеством  оспин-окопов.  Пуля  лежал  на  "Поле  Дураков" и развернувшись,
спасаясь от скучного пейзажа пустыни , изучал бригаду в  прицел  снайперской
винтовки,  пытаясь  не  думать  о Гуне, лет хе, подарившем ему эти мгновения
радости общения с чужой совершенно землей.
     Все люди на этой войне, после первых  трех  месяцев  пребывания  здесь,
делились  на  два  типа: те, кто видит в войне только материальную выгоду, и
те, кого в основном привлекает игра в эту войну. Большинство попавших  сюда,
в  конце  концов, составляли промежуточную группу. Лейтенант, по кличке Гун,
был  ярким  представителем  той   самой   промежуточной   группы.   Он   был
профессионалом  в  вопросах  торговли  с  местным  населением, и еще большим
профессионалом в вопросах ведения засадных действий против  того  же  самого
местного населения. Не утруждая себя компромиссами, Гун нашел простой выход,
избавляя  себя  от  угрызений  совести  -- он и то и другое делал с чувством
большой ответственности. Это  выдавало  в  нем  профессионала,  стремящегося
делать  свою работу настолько аккуратно, насколько позволяют обстоятельства.
Считалось, что Гун не приступает к делу  до  тех  пор,  пока  не  предпримет
необходимых мер, чтобы обезопасить себя "на случай, если придется иметь дела
с Аллахом ".
     Не скрывая своего двойного высшего образования, Гун элегантно, дополняя
Шекспира , объяснял свой взгляд на окружающую его действительность: " Дыра в
кармане приводит к пустоте в голове. Пустота в голове приводит к дырке в той
же голове.  И другого выбора нет вокруг на сотни километров, сынки. Вся наша
жизнь здесь сводится к необходимости и мы медленно становимся  животными  на
этой  чертовой  войне!".  До  того,  как Гун приметил Пулю, Пуля был простым
бойцом "только что с самолета". У него даже было имя. Мама звала его  Кешей,
но мама ничего не говорила Кеше про войну и Советскую армию.
     Кеша  жил  с  родителями  и  сестрой,  в  горняцком  урановом  городке,
затерявшемся в  степных  просторах.  Он  и  не  подозревал  о  существовании
курсанта, будущего лейтенанта, жующего яблоки где-то на Украине. Война свела
их  вместе,  пропустив  их мир через оптику прицела, страшно упростив жизнь,
сделав ее невыносимо конкретной....
     ...Когда мы, слегка выпив и выкурив все запасы  "дряни",  переместились
на балкон, предоставляя Кешеной семье возможность спокойно выспаться, теплая
летняя  ночь  наполнила  маленькую  квартиру  своей  прохладой. Мы сидели на
балконе и говорили о прошлом. Я старался  перевести  разговор  на  настоящее
положение дел. Но он, пропуская мои вопросы, все тащил и тащил меня в войну.
Заглянув  через  открытую  дверь  балкона  в  комнату,  где укрывшись белыми
простынями , на единственном диване, спала его жена и  дочь,  он  неожиданно
вдруг сказал, кивая головой в комнату: Прикинь, мы в морге! .
     Подобная  аллегория  меня  поразила.  Да,  в  залитой серебряным лунным
светом комнате на полу лежали постеленные для нас матрасы,  накрытые  белыми
простынями.  Остальные  спящие,  также  укрытые белым, дополняли эту картину
ночной тишины. Но о чем нужно думать, как нужно  смотреть  на  этот  мир  из
глазниц-амбразур  этого  круглого, непробиваемого словно дот, черепа, что бы
эту белую  тишину,  наполненную  спокойствием  здорового  безмятежного  сна,
сравнить  с мертвой безжизненностью морга?! Ты понимаешь, Кеш, что ты сейчас
гонишь? , -- спросил я его. Я гоню?  ,  --  он  искренне  удивился.  Это  ты
гонишь!  Ты  думаешь  все  кончилось?  Да оно только начинается! Ты посмотри
вокруг? Ты забыл, как тебя в госпитале на коляске спускали на лифте на улицу
лишь после того, как ты рубль давал деду лифтеру, забыл? Они  не  сдохли.  У
них  растут  дети,  их  дети,  воспитанные  ими.  Они все вокруг нас. Они же
мертвые все! И мы опять одни. Одни, как тогда в засаде! Это моя война и я ее
не проиграю... , -- он замолчал, глядя на меня в упор.
      Кеш, я участвую , -- успокоил я его. Ты помнишь, как нас учил Гун? ,--
не унимался он....
      ...Ты должен понять, что это чужой тебе человек. Иначе ты  не  сможешь
сделать  это. Ты должен понять что это просто мишень, цель. Это чужая жизнь.
чуждая тебе. Если ты это не сделаешь, то он такого шанса не упустит. Если ты
подаришь ему этот шанс, он подарит тебе увольнительную домой. Только поедешь
ты к маме в консервах . И будет она писать в бригаду письма о том, почему ей
лейтенант не вернул  сына.  Тебе  это  надо?  ,  --  Гун  стоял  над  Пулей,
разбросавшем ноги в разные стороны, демонстрируя стрельбу лежа.
     Перед  Пулей  была мишень, Гун ее лично притащил на Поле. Это бы старый
глиняный кувшин, наполненный остатками киселя с ПХД. Сверху  на  кувшин  был
натянут  презерватив,  измазанный  какой-то  липкой  гадостью  ,  к  которой
прилипли куски войлока и другой волосатой дряни. Все это стояло от  Пули  на
дистанции пятьсот метров.
       Вот  ,  сынок,  перед  тобой цель. Представь, что от твоего попадания
зависит мое настроение и поэтому твое будущее. Выстрел,  результат  --  идем
отдыхать.  Нет  результата  --  я  иду  отдыхать,  ты  идешь работать. После
попадания в цель, ты можешь сходить и убедиться в том, как  будет  выглядеть
твоя  голова,  когда  в  ней  сделают  дырку. Этот кувшин с презервативом --
точная копия твоей головы. Если ты этого не поймешь, тебя легче будет  убить
сейчас,  чем  брать  с  собой,  а  потом вытаскивать тебя на себе под огнем!
Правила простые, поэтому запоминай, повторять не буду.
     Первое: от стрелка  из  проклятой  Ли-Энфилд  образца  1902года  (!!!),
кидающей  пули  на  дистанцию  прицельной  дальности  до  кэмэ восемьсот, ты
выгодно отличаешься скоростью стрельбы. Если он обкурен и в меру  раздражен,
то его первый выстрел -- это порядка семи секунд работы его мозгов. Учитывая
,  что  попасть с первого раза -- это гусарство для нормального человека, то
на перезарядку духу понадобится для повторного выстрела секунд десять. Усек?
Время подготовки второго выстрела  дает  движущейся  цели  шанс  в  тридцать
метров,  если конечно штаны спущены. У тебя такой паузы не должно быть. Твоя
невеста -- автоматическая винтовка, она экономит тебе  секунд  пять,  а  это
метров  пятнадцать,  которые  ты  не дашь жертве пробежать. Первый выстрел в
цель -- это мечта! Мечтать не вредно, вредно не мечтать. Но  после  выстрела
мимо, цель присядет,это в лучшем случае. В зависимости от жизненного опыта и
психики,  мгновенное  оцепенение,  в  которое  ты  его  вводишь своим первым
неудачным выстрелом , длится около пяти -- шести секунд. Это  твой  звездный
час! Тебе этот миг дарит твоя автоматическая винтовка, оцени это.
     Второе:  нормальный  дух в толщину в среднем до пятидесяти сантиметров.
Все, что делает его живым и шустрым, находится внутри его  тела  на  глубине
15-20 см. А на его грудь легко ложится круг радиусом в десять санти