Рытин вынырнул из густого беспамятства  в  серый  неуют  простыней  и
леденяще-безмолвную пустоту. От такого просыпаешься с сердцем  в  горле  -
осознав причину толчка и холостого вращения колес; съежившись,  вдавившись
в стенку в ожидании беспощадного, жадного как глоток удара...
     Рытин подскочил и опершись ну руку,  замер.  Поезд  не  двигался.  За
окном было черно, лишь горизонт в сторону следования светился просыпанными
огнями какого-то селения. В трюме угрюмо зарычал волосатый. Бой с  чертями
продолжался. Рытин перевел дух и подсветил часы. Было  без  четверти  три.
Поезд, видимо, остановился  только  что;  Рытин  мог  поклясться  -  тугое
резиновое  чувство,  завершившее  его  падение  во  сне,   было   подарком
реальности.  А  реальность  была  незатейливой  -  они  стояли,  наверняка
пропуская какой-нибудь  опаздывающий,  особой  важности  состав.  Подобных
стоянок доныне было уже две, и Рытин тоскливо  ощутил  никчемность  своего
пассажирского,  путавшегося  под  колесами  литерных  титанов.  Он   кисло
улыбнулся недавнему ужасу и спустился вниз. Волосатый храпел спиной  вверх
- разглядывая его шелковистую стерню, Рытин вдруг вспомнил, что  у  Рытина
(?????) напрочь отсутствует растительность.  Точнее,  на  восковой  голове
темнел ухоженный полубокс, но ни бровей,  ни  ресниц  Рытин  вспомнить  не
смог. Так стрижет пламя.
     В коридоре оконный ряд темнел как покадрово  засвеченная  фотопленка.
Рассеяно поморгав  своему  взлохмаченному  призраку,  зеркально  бредущему
обочь, Рытин вышел в тамбур. Тамошние стекла не отражали - лишь  светились
бородавками  запотелости.  Пробирала  свежесть.  Норовя  извести   уголек,
потрескивала сигарета. А Рытина изводил похмельный стыд. Стыд  за  прошлые
застольные подвиги. Стыд за присутствие в  былых  студенческих  кампаниях,
где он таился как имплантант под кожей и терпеливо ожидал своего часа.
     Именно  тогда   Рытин,   подловил   дыру   в   разговоре,   вываливал
окровавленный фарш Потапчука и ловил, хапал разлитую,  с  неловко  давимой
икотой тишину, сгребал взгляды девочек, разинутые липко и жадно  -  как  у
росянок, упивался желваками на кирпичных от хмеля скулах товарищей...
     Это была игра - одни завидовали успеху, другие - ведь поклонялись  не
ему, но жесту, действу, с определенной верой, что они-де поступили бы куда
эффектней - хоть бери да снимай клип с тугими  дынями  бицепсов  и  бряком
цепей...
     А поутру он видел себя - сухого паренька в пыльной робе, летное поле,
чуял спазм в сердце от слияния собственных  нервов  с  нервами  летчика  и
обреченных в  городе.  Слышал  тающее  эхо  безрассудства,  толкнувшее  на
поступок, о котором он ныне мог только мечтать. Казалось - жил-то он всего
несколько смертельно красивых мгновений в плохо придуманном мире, и  зная,
что сам давно уже стал таким же придуманным, блеклым, лихорадочно цеплялся
за воспоминания - догорающие как "МИГ" в пыльной степи.
     Потапчук не шел из сознания... Неужели судьба, стечение обстоятельств
- за одно мгновение подвига - отнимает здоровье, калечит и ничего не  дает
взамен?
     Рытина пробирала дрожь...
     Догорала сигарета - горячий дымок взлетал6  попадал  в  гофрированное
пространство и успокаивался в невесомых слоях. Рытин давно уже  чувствовал
дрожь, но только сейчас сообразил: трепетал вагон и все заключенное в  нем
пространство. Движения не было - вагон стоял, но исходил ознобом  -  будто
забытый в снегах часовой...
     Рытин согнал росу со  стекла.  Холодная  темень  бугрилась  силуэтами
деревьев, смутным перепадом неба и  земли,  горизонт  дрожал  все  тем  же
песком  огней...  Выделялся  лишь  пунктир  от  окон,  и  в  одном   таком
засвеченном прямоугольнике  Сергей  разглядел  рельсы.  Собираясь  отойти,
замер от странного несоответствия - рельсы проходили не параллельно, а под
углом почти вы сорок пять градусов. "Ветка... - сонно отметил он, -  Ветка
от  основного  пути...  Так  круто?"  Рытин  зевнул  и  вышел  в  коридор.
Одинаковые двери, лишь посередине одна, приоткрытая и - вибрация, чуть  не
в унисон с сердцем. "Холодно..." - поежился он и сутулясь, побрел к  своей
ячейке.
     Желая немедленно выспаться, ухнул на лежак  и  страстно,  до  цветных
миражей зажмурил веки.
     Радужные шары испуганно шарахнулись в стороны - глаза были закрыты, и
тем не менее он продолжал жадно разглядывать неправильные  рельсы.  И  тут
Рытин до конца осмыслил...
     Это рельсы...
     Они не отщеплялись от основной колеи...
     Они выбегали из-под вагона - предыдущего, словом... Эти  рельсы  были
родной колеей состава, теперь  почему-то  отторгнутые,  стремящиеся  почти
поперек...
     ПОЕЗД ВИСЕЛ НАД НИМИ!!!
     Рытин  очутился  на  карачках,  боднул  окно,  прошептал:   "Быть  не
может..." Привыкшие к  темноте  глаза  различили  по  очертаниям  рельефа,
насыпи - состав замер в падении, окаменел в прыжке...
     - У-... - замогильно донеслось снизу...
     Дальше с Рытиным случилось короткое помешательство.
     Он вдруг обнаружил себя стоящим в тамбуре -  в  плаще  поверх  майки.
Правая рука настырно  дергала  боковую  дверь,  а  левая  сжимала  тяжелую
авоську, хотя садился он с  "дипломатом"...  Потом  он  попробовал  вторую
дверь, потом... Третья неожиданно сразу  открылась  и  его  обдало  стужей
переходника. Рытин плюнул в него как в предателя, а потом туда же  швырнул
авоську... В голове царил страшный раскол - разумная половина отказывалась
понимать и гнала в постель, вторая - родная, как  желудок,  пищеварение  и
сама жизнь - уверенно двигала мышцами - ради спасения, пока  не  поздно...
Потом рванул к проводнице и, минуя середину,  споткнулся.  Он  вспомнил  о
Жанне... Застегнув под горло плащ, отогнал дверь и увидел...
     Потапчук не спал.
     Он был мертв. Руки - увядшие, с чахлой тканью мускулов были  вдавлены
в  простыню,  сам  Потапчук  лежал  выгнутым  -   словно   его   сняли   с
гимнастических брусьев - замершего в предсмертном висе. Шею пронзили синие
молнии, на покривевшей глотке, будто на кол одетый, дыбился  подбородок  -
мучительным уступом на запрокинутой голове...
     Жанна тихонько посапывала, приоткрыв пухлые детские губы.
     Рытин потянулся - разбудить, как вдруг...
     Он увидел глаза Потапчука. Их  словно  подменили  -  не  было  в  них
слабоумной циркуляции зрачков - они  жестко  смотрели  на  Рытина.  И  чем
глубже Рытин провалился в них, тем  больше  -  как  бы  слой  за  слоем  -
становилось понятным происходящее:  и  замерший  над  рельсами  состав,  и
мандраж вагона, и расплескавшееся в гранитном напряжении тело Потапчука...
     Глаза инвалида жили - они бились в едва заметном спазме и от них, как
от пляшущих поплавков, исходила мелкая, все охватная дрожь.  Рытин  гнулся
все ниже и ниже, влекомый неодолимой мощью, быть  может,  родственной  той
силе - погнавшей его с земли к горящему самолету.
     Рытин уже видел звенящую жилку на виске и его вдруг поразила мысль  -
оборвись эта ниточка и поезд покатится под откос... Левая кисть  Потапчука
выстрелила из-под  простыни  и  жадно  стиснула  его  запястье.  Рытин  не
закричал - едва родившись,  крик  самозахлебнулся,  переполнив  его  своим
взрывом до вздыбленности волос - он лишь захрипел - сердце  забило  легкие
мокрым тромбом...
     Он оцепенел... А правая рука Потапчука уже разгибала его серые пальцы
и Рытин под напором молящей ярости глаз поддался и увидел на своей  ладони
брелок - ехидный, покрытый мокрой пленкой. Рытина словно током пробрало  -
он растворился в вибрации, просел под  тяжестью,  словно  поезд  стал  его
костюмом - тяжко свинцовым и устоять теперь под этим гнетом стало для него
вопросом жизни и смерти.
     А Потапчук отходил - глаза наполнялись мутью,  руки  вздрагивали  как
подраненные птицы... И словно решившись на еще до конца не осознанное - но
самое главное в этой судорожной схватке  -  Рытин  крепко  обнял  костяную
фигурку и выдернул кулак из слабеющих пальцев...



                                    5

     И услышал собственный голос:
     - Конечно оставлю... Не сейчас... Утром... Извините, пойду...
     Но не сделав и двух шагов, замер.
     "Нужно вернуть дьяволенка. Я  вор  и...  Что  же  это...  -  тоскливо
осеклось в груди. - Что же это со мной происходит?"
     Плащ исчез. Появился костюм, полотенце, а в затылок смотрела Жанна  -
точно так она смотрела за несколько часов до рокового пробуждения. И слова
он сейчас произнес те же...
     "Быть не может..." - похолодел Рытин и боязно обернувшись,  шагнул  в
купе. Увидел все те же бессмысленные глаза, блуждающие пальце, а  в  своей
ладони - заранее приготовленный талисман, и протянул он его чтобы  вернуть
похищенную в свое время вещь...
     "Стоп, - сдержался Рытин. -  Сейчас  ты  отдашь  чертенка,  а  после,
ночью, встанешь и примешь его обратно. Чтобы  снова  вернуть?"  Получалась
какая-то карусель. Нащупал часы. До момента, когда он проснется  и  пойдет
покурить, остается три часа с мелочью. Или этого не случится?  Привиделась
ли ему картина - сейчас, в конце разговора -  в  одно  короткое  мгновение
покрыв слякотью его белье?
     По коридору  он  брел  целую  вечность.  Остановился  -  над  головой
часто-часто моргала лампочка. Рытин как завороженный наблюдал ее агонию...
     В  своем  купе  он  грузно  осел  на  откидное  сидение  и  попытался
расслабиться. От смутной тяжести гудел  позвоночник.  Назойливо  рябило  в
глазах от упрямой, так и не перегоревшей нити... Согласиться  с  тем,  что
катастрофа ему  не  привиделась,  Рытин  не  мог  -  легче  было  лишиться
собственной руки. Но в то же время признать случившийся  временный  повтор
он не мог по причине нынешнего мозгового  бессилия.  Тем  не  менее  среди
отупевшего,  размякшего  сознания  встречались  кое-где  островки  твердой
отстраненной мысли. По этим опорам -  словно  мост,  выстраивалась  логика
событий.
     Только  что  он  повторил  собственные,   предшествующие   катастрофе
действия, лишь с единственной разницей - талисмана он не вернул, а оставил
себе. И готов был поклясться, что через три часа поезд сойдет с рельсов, а
Потапчук силой необъяснимого  будет  держать  его  на  весу  -  так,  как,
возможно, он сумел выйти из пике над самым  городом  тем  далеким  пыльным
летом. И не имея доказательств, Рытин верил во всю эту чертовщину,  потому
что в  кулаке  грелся  костяной  болванчик  и  еще...  Словно  он  стал  с
Потапчуком единым организмом, с общими нервами и  гибельной  нагрузкой  на
сердце, мозг, и  не  было  уже  понятия  "сопереживание"  а  было  другое,
беспокойное - "содействие". Содействие в мучительной попытке спасти поезд.
     Рытин поднес кулак к глазам. Талисман словно врос в  его  кожу,  стал
безмолвным сотоварищем, корнем его веры, и словно индикатор,  подсказывал:
опасность дамокловым мечом продолжала висеть над ним, над поездом. Он ясно
осознавал, что в силах разжать ладонь и выпустить дьяволенка, но он не мог
этого сделать - все его существо, скованное предчувствием беды, восставало
против...
     Что там случилось с рельсами - был  ли  впереди  разрыв,  постороннее
тело, или случись что-либо с вагонами... Следовало остановить поезд  перед
точкой катастрофы, лишить его скорости, и уж  если  суждено  ему  сойти  с
колеи, то на малом ходу, с минимумом потерь...
     Рытин сидел долго - успокаивался, открещивался от навязчивого желания
разбудить попутчика и как на духу посвятить в фатальный расклад. Потом  он
встал и пошел к проводнице. Щель служебной ячейки светилась  и  сквозь  ее
Рытин увидел клетчатое одеяло, накинутое поверх униформы. Рытин  потянулся
и подергал за рукав.
     - Станция?! - проводница взвилась, но увидев Рытина, почему-то  сразу
обмякла,  плотно  уселась  и  прихорашивая   слежалые   кудри,   принялась
разглядывать гостя.
     - Станция? Нет-нет...  У  меня  к  вам  дело.  Понимаете...  -  Рытин
замялся. Ему до жути захотелось  присесть  -  утомление  вихрем  гуляло  в
мускулах.
     - Нету у меня казенки. Вышла вся... - неожиданно буркнула  проводница
и резинки ее морщинок оттянул подбородок - клюнув  раз,  второй,  округлив
межгубье... Больше она не сдерживалась - зевок захлестнул как  пробоина  в
подлодке. Рытин  пошатываясь,  дико  таращился  на  выпачканный  в  помаде
бублик.
     - Вы меня неправильно поняли... - тут он не выдержал и  почти  рухнул
на смятое одеяло. Проводницу мигом отмело к окну.
     - Э-э, гражданин, вы чего-о-а-а...  -  зевок  проглотился,  а  ладонь
прытко нырнула под подушку.
     "Пистолет..." - почему-то подумал Рытин. - Да успокойтесь вы...  -  и
видя продолжение поиска, неожиданно для себя гаркнул: - Будете слушать или
нет?!
     - Ну? - она успокоилась, потому что нашла заколку, которую тотчас  же
заткнула себе в темя. - Я слухаю, слухаю...
     -  Остановите  поезд,  -  выдавил  Рытин  и   пустился   втолковывать
удивленным глазам, что желает остановки - нет, не для  скоротания  пути  к
родной деревне, и вовсе не для тер-акта, а тем более  баловства  -  вопрос
стоит о жизни или смерти пассажиров -  состав  через  три  часа  сойдет  с
колеи...
     - Откуда цэ тэбэ известно?  Вглядевшись  в  перламутр  ее  пуговичных
глаз, Рытин решительно заявил:
     - Дело государственной важности. Прошу проводить  меня  к  начальнику
поезда.
     К концу перехода, отсчитав пять вагонов, Рытин  едва  мог  стоять  на
ногах. Проводница шла впереди то и  дело  одергивая  юбку  и  оглядываясь.
Вагоны пинали переборками, глушили грохотом переходников мазали  по  щекам
пятками плацкартного дремотья - локомотив лихорадочно нагонял  расписание.
Мир катился в бездну.
     Наконец проводница просемафорила Рытину  и  осторожно  постучалась  в
плотно задраенное купе.
     - Рудольф Игнатьевич, - сладко пропела  она  и  царапнула  по  обивке
нечто интимное. Прошло минута - полная тишина.
     Проводница тревожно постучала вновь.
     Рудольф Игнатьевич выскочил по частям - сначала головой - неожиданной
как прыщ в утреннем зеркале - с лицом в густой  ржавчине  веснушек.  Потом
выплыло остальное туловище - в воинской бельевой рубахе навыпуск  и  синих
профессиональных штанах. Дверь тут же отрубила жаркое содержимое купе.
     - Тебе чего, Галина? -  торопливо  сыпанул  начальник.  Он  моргал  и
видимо ожидал каких-нибудь неприятностей.
     Но Галина отвечать не спешила. Губы ее сделались вялыми и бескровными
- как два утомленных пескаря, а в глазах блеснули трагические искры.
     - Пассажира к вам привела. Видать не вовремя?  -  неприятно  доложила
она и широко (вот тебе,  пожалуйста)  повела  рукой  в  сторону  Рытина  -
бледного, приваленного к дверям тамбура. - Поезд жэлает тормозить.
     Рытина морило - он  плохо  помнил,  что  говорил  начальнику.  Удачно
подобранный гарнир - "Я знаю это из особых источников"  мигом  прокис  под
многоопытным взглядом. Рытин терялся и переходил на вовсе неубедительное:
     "Я не могу вам объяснить... Я прошу вас... Поверьте мне..."
     И  чем  дальше  говорил  Рытин,  тем  быстрее  таяло  любопытство   и
озабоченность  на  бедовом  лице  Рудольфа,  тем  жестче  узились   зрачки
вбиралось брюшко  и  выпрямлялся  стан,  а  Галя,  позабыв  тайные  обиды,
смотрела на него с нескрываемым восторгом....
     - это в ваших силах. - безнадежно закончил Рытин  и  поморщился  -  в
голове в очередной раз что-то лопнуло, окатило кипятком и затаилось ноющей
болью.
     Рудольф тоже поморщился и устало поманил его пальцем
     - Ну-а дыхни...
     У Рытина противно задергалось под глазом. Персонал ожидал действий. А
Рытину хотелось уйти от этих страшных людей, от унижения, забыться у  себя
на полке и может даже умереть - раньше того  срока,  когда  Галя,  Рудольф
Игнатьевич и еще верная тысяча пассажиров очнется от спячки - кто на полу,
кто на полке, а кто  и  вовсе  не  очнется...  Рытин  с'ежился,  шагнул  и
выдохнул в чуткие ноздри комок спрессованного, похожего на стон, воздуха.
     - Ну, с этим все в порядке, - чмокнул Рудольф и тут же потребовал:  -
Документики, пожалуйста.
     Рытин обмер. Паспорт покоился в кармане плаща - за тридевять земель -
в первом спальном вагоне.
     - Я... я...  -  заикаясь,  начал  он.  -  Поймите...  При  чем  здесь
документы?
     Рудольф тут же оседлал ситуацию.
     - Как это без документов? Как же вы? Такой акт, понимаете ли...
     - Там, там... - неопределенно жестикулировал Рытин. - Есть...  только
в плаще...
     - Без документов - увы! Зря вы  его,  конечно,  не  прихватили.  Если
бумагу составлять, данные нужны...
     - Я наизусть знаю! - еще надеялся Рытин.. - И номер, и серию, и...
     - Так дела не оформляются, -  снисходительно  улыбнулся  мучитель.  -
Поймите меня правильно, молодой человек. И озабоченно повернулся к Гале. -
А вы, будьте добры - сопроводите товарища, проследите, чтобы он... ну...
     Рытин некоторое время зорко пересчитывал веснушки, затем  отвернулся,
рванул дверь, вышел в тамбур. За спиной зашипело:
     - Кто у тэбэ там...
     - Галина Богдановна! - повышенно перекрыл Рудольф. - И билетик его  с
собой прихватите, если не передумает, конечно.
     - Не передумает!  -  совсем  по-мальчишечьи  выкрикнул  Рытин  и,  не
дожидаясь конвоя, нырнул в лязгающую гармошку.
     Его несло в каком-то угарном галопе - толкал сонные тени,  путался  в
теплых штабелях плацкарта, а  в  стыковых  сбивках  чудились  ему,  словно
обрывки фонограмм - крики и стоны разложенных по полкам мертвецов. Впереди
еще оставались двери и слабенький  признак  надежды.  За  спиной,  покорно
закрывая все отворенное Рытиным, тихо и невнятно ругалась Галина...
     Хоть Рудольф и принимал на этот раз в купе - с прибранным лежбищем  и
ярким светом, по всему было видно - возвращения он не ожидал.
     - Присаживайтесь, - устало  погладил  он  одеяло  напротив  и  приняв
паспорт, начал его  внимательно  перелистывать.  -  Студент?  -  стрельнул
Рудольф поверх неожиданно возникшей жирной оправы. - А, молодой человек?
     - Молодой специалист.
     -  Специалист?  Так-так...  Холост...  Прописка  в  ажуре...  А   вот
фотокарточку пора бы освежить...
     - Сейчас?
     - Что - "сейчас"?
     - Освежить?
     - Не надо утрировать, - Рудольф положил паспорт и покрыл его ладонью.
- Ну, а теперь,  молодой  человек  -  руку  на  сердце,  -  ладонь  строго
прихлопнула серпастый-молоткастый, - зачем вам все это нужно?
     Рытин на него старался не смотреть. Бешенство, выпестованное  тройным
переходом, сдерживалось разве что затейливым положением Рудольфа - будь на
его месте, Рытин даже не мог представить, как бы лично он повел дело.
     И сейчас он  смотрел  на  мягкие  тапочки,  видимо  прихваченные  для
одомашнивания кочевой жизни, и мало-помалу сглатывая ярость, произнес:
     - Вряд ли вы поймете. Настолько это сложно...
     - А вы попытайтесь, - (Рытин поразился - насколько хватало начальнику
ласкового любопытства), - Ваше упорство удивляет.
     - Понимаете, я... - Рытин представил свой рассказ о временном сдвиге,
о поезде, застывшем над пропастью - и ему сделалось совсем плохо, черно  и
безнадежно, лишь выкатилось из груди случайное: - Я имею мысленную связь с
одним инвалидом...
     - Чего? - не выдержал Рудольф.
     - Экстрасенс! - окатила Галина с веселой подначкой, но  уколовшись  о
зрачки начальства, залепила прыснувший было рот.
     - Короче - так, - снова шлепнул провинившегося Рудольф, и  посапывая,
извлек из-под стола чистый лист бумаги. - Вот вам... ручка есть? Найдем...
Опишите все в форме заявления. А там видно будет...
     Рытин вздрогнул...
     Вспомнил о...
     Спеленал ладонью правый кулак с дьяволенком и тяжело замотал головой.
Железнодорожники переглянулись.
     - Я не могу, - выдавил Рытин и поглубже спрятал кочан  ладоней.  -  У
меня там... У меня рука не работает.
     - Усохла? - фыркнул Рудольф и озорно подмигнул Галечке.
     Рытин  молчал  долго  -  унимал  гудя