спину Ходасевича.
   - Здеся все очень просто, мужчина! - произнес вдруг знакомый голосок, тут
же  завороживший  Вадьку  детским  косонязычием   вперемежку   с   нездешней
певучестью, звонкостью.- Мужчина, это древний лаквьетский барабана. Нгок  лу
называется. Здеся - история лаквьетов. Вся, вся!..
   - Вансуан?! - Ходасевич по-настоящему обалдел, увидев  рядом  миниатюрную
потаскушку.- Ты-то здеся... Тьфу! Какого черта ты тут делаешь?!
   - Лаквьеты, ты должен знать, мужчина,- это предки народа  Вьетнама,-  как
ни в чем не бывало продолжала Вансуан.-  Прародитель  лаквьетов,  мудрый  их
наставник - Лак Лаунг Куан. Что значит: государь  Дракон  Лак.  Вот  он,  на
барабане,  убивает  врагов  Намвьета.   Намвьета,   мужчина,-   это   первая
государства лаквьетов. Их враги - китайские воины из империи Западный  Хань.
Господин Дракон освободил народ...
   Ошалевший и неизвестно  отчего  злой,  Ходасевич  оглянулся,  словно  ища
поддержки в Катарине - Вадька вдруг испугался маленькой  вьетнамки,  точнее,
ее неожиданного рассказа, ее знания удивительной  истории  древнего  народа.
Слова Вансуан растворились в сознании Ходасевича, сделали  его  против  воли
причастным к трехтысячелетней истории, внезапное знание ощутимо надавило  на
плечи, как горе или как безмерное счастье. Слушает ли, видит ли, познает  ли
человек, новое знание подвергает его риску, никто наперед не знает, чем  оно
отзовется - познавший обретет силу или  будет  повержен...  Ходасевич  остро
нуждался в этот миг в  поддержке,  но  Катарина  по-прежнему  хлопотала  над
идиотским ложем.
   - Что ты меня грузишь разными лак... и драконами  тоже?  -  Вадька  решил
пойти в наступление на маленькую Вансуан.- На этом на твоем барабане  всякая
чушь! Что еще за баба с рваным мешком? А улитка с башней на горбу!
   - Мужчина, сначала успокойся. Катарина тебя позовет,-  Вансуан  взглядом,
спокойным и мудрым, как история лаквьетов, смерила Вадьку с головы до  ног.-
Лак Лаунг Куан - храбрый воина. Но, мужчина,  ты  не  знал  этого:  господин
Дракон  был  хороший  хозяина.  Настоящий  хозяина!  Он   научил   лаквьетов
выращивать рис и угождать червям.
   - Тьфу! Каким еще червям?
   - Эти черви священны, мужчина! Больше не плюй так! Черви рождают шелк...
   - А-а! Шелковичные черви! Так бы сразу и сказала!
   - ...Красавица фея Эу Ко - жена государя Дракона. Она родила мешок. Мешок
лопнул, в нем - сто теплых яиц...
   - Вкрутую или всмятку?
   - ...Вылупились сто сыновей -  целое  царство!..  Мужчина,  у  тебя  есть
сыновья?
   - Да нет.  Не  обзавелись  как-то  детьми,-  Ходасевичу  почему-то  стало
неудобно, что у него нет детей.
   - А у государя Дракона - сто! Лак Лаунг Куан увел пятьдесят  мальчиков  к
морю, его жена, красавица фея Эу Ко, повела пятьдесят мальчиков в горы.  Так
и стала Намвьета - первая государства лаквьетов! И был царь Хунг  -  любимый
сын Эу Ко.
   - А улитка? А пагода?
   - Улитка - это мечта лаквьета. Она сбывается медленно, лаквьет прячет  ее
в храме-башне. Калан называется. Золотая  башня,  серебряная  башня,  медная
башня - разные каланы  бывают.  Как  мечты  разные...  Пагода  на  столбе  -
гордость Вьетнама. Деревянный Дьен-Бо называется. Приезжай  в  Ханой  -  сам
увидишь.
   - Я больше  слушать  люблю.  Расскажи  еще  что-нибудь.  У  тебя  забавно
получается,- Ходасевич успокоился,  более  того,  по  телу  вдруг  разлилось
приятное тепло - то ли спокойный голос Вансуан так на него подействовал,  то
ли он,  ощутив  внезапную  усталость,  перестал  сопротивляться,  поплыл  по
течению рассказа вьетнамки.
   - Ты любишь слушать, мужчина? Тогда я сыграю тебе любовь лаквьетов.
   С  этими  словами  Вансуан,  подойдя  ко  второй   этажерке,   почти   не
исследованной Ходасевичем, выдвинула из-под нижней овальной полки чемоданчик
с  обитыми  медью  углами.  Медь  была  грязно-желтой,  крышка   чемоданчика
иссиня-черной, а иероглифы на ней ярко-красные, как  кисть  рябины  на  фоне
ночного  неба.  Чемоданчик  битком  был  набит  экзотическими   музыкальными
инструментами, многие были сделаны из бамбука  и  незнакомой  Вадьке  породы
дерева. Ходасевич присел на корточки и запустил руки в  чудо-чемодан.  Рядом
Вансуан сосредоточенно настраивала странный инструмент с одной струной.
   - Что это?
   - Бау,- сказала маленькая вьтнамка и издала короткий вибрирующий звук.
   - Нет, я про это спрашиваю,- Ходасевич с грохотом вытащил из  чемоданчика
подобие флейты - бамбуковую трубочку с рядом отверстий  и  набалдашником  на
конце. Набалдашник, красный и морщинистый, как лицо старика, был  сделан  из
сушеной тыквы.
   - Это шау бау.  Из  бамбука  флейта.  Тыквяная  голова  у  нее.  Как  это
по-русски?.. Ре-зо-на-то-ра называется!
   - Шау бау?! Это что, как в песне? Шау! Бау!
   - Как в песне? -  не  поняла  Вансуан  и  извлекла  новый,  теперь  более
протяжный, но все такой же вибрирующий, как голос ветра, звук.- Хороший бау,
древний бау,- похвалила она  свой  инструмент  и  погладила  почерневшее  от
сыгранных любовий и страданий дерево.
   - Погоди, не играй. А  это  что?  -  Ходасевич,  будто  ребенок,  наконец
дорвавшийся до игрушек, лазил в чемоданчике.  Вадька  вынул  на  белый  свет
сразу несколько бамбуковых стеблей-трубочек,  скрепленных  вместе.  Трубочки
были разной длины и имели общий мундштук.
   - Мужчина, ты хочешь все знать или услышать большую любовь лаквьетов? - в
голосе  вьетнамки  послышались  недовольные  нотки.-  Здеся  много  сокровищ
Вьетнама. Ты держишь кхен, там  чанг  бан,  что  значит  бубны  по-вашему...
Остановись, мужчина, прикажи любопытству слушать!
   Вансуан, быстро  перебирая  крошечными  пальчиками  по  одинокой  струне,
запела.  Ее  мелодичный,  немного   взволнованный   речитатив   сливался   с
вибрирующими, ноющими звуками старой бау. Песня походила больше  на  жалобу,
раскаяние, чем на рассказ о любви. Вадьку  начала  тяготить  большая  любовь
лаквьетов, он поднес ко рту флейту шау бау  и  что  есть  силы  дунул  -  из
тыквяного резонатора раздался пронзительный, как  крик  гуся,  звук.  Вадька
хотел продолжить, но тут с удивлением  услышал,  как  раздвоилась  заунывная
песня вьетнамки. В нее змеей  вползла  чья-то  речь,  поначалу  тихая-тихая,
бестелесная и летучая,  как  аромат  лака,  который,  как  ни  странно,  еще
источала флейта шау бау.
   *7*
   Сознание Ходасевича автоматически, с охотой перестроилось  на  восприятие
этой сладкозвучной и далекой, как песня жаворонка, речи.  Вадька  машинально
обернулся и в ту же секунду содрогнулся от увиденного. Вид Катарины, точнее,
ее  лицо  было  ужасным  от  масок,  за  которыми  девушка   спрятала   свои
бледно-зеленые, цвета разведенного виноградного сока, глаза. Черт, а это еще
что за напасть?! Словно стопку подгоревших блинов, Катарина напялила на себя
стопку глиняных масок. Их было, наверное,  с  десяток.  В  той,  что  надета
снаружи, с острой звериной мордочкой, было проделано несколько отверстий.
   Ходасевич пришел в себя так же неожиданно,  как  был  очарован.  Минутная
восторженность растаяла без следа. Голос Катарины не казался  больше  песней
жаворонка - он  гнусавил  из  маски  неизвестного  Вадьке  божества,  звучал
невнятно, будто из преисподней. Может,  такими  слышатся  голоса  предков  в
поминальные дни?
   ...Он слыл освободителем.  Он  освобождал  людей  от  мирских  забот.  Он
разрывал путы монотонного, безрадостного быта. Он  увлекал  за  собой  толпы
людей, приобщая их к таинствам и радостям свободы... Но  сначала  он  обучил
людей виноградарству и виноделию. Послушай, как звучат эти слова! Их сочные,
тугие слоги перекатываются во рту словно ягоды! Он - Дионис! Бог  виноделия,
бог  свободы  и  светлого  безумия!  В  шествии,  которым   он   верховодил,
участвовали девять муз-вакханок и козлоногие сатиры...
   Ходасевич поймал себя на мысли, что Катаринин монолог выглядел  несколько
нелепым после рассказа маленькой Вансуан. Еще пять минут назад он  слушал  о
подвигах Дракона Лака, сейчас прославляли имя Диониса.
   ...Музы - значит мыслящие! Хотя в экстазе, в своей  виноградной  любви  к
Дионису, они сокрушали все на своем пути. В безумстве они  могли  растерзать
животное, чтобы полакомиться свежей кровью. Мыслящие  -  значит  безгранично
свободные!..  Музы-вакханки,  эти  непристойные   умницы,   обвивали   талии
виноградной лозой и плющом, высекали тирсами, будто молодые  козы  копытами,
молоко и мед из земли. Музы били в  тимпаны,  сотрясая  боем  окрестности  и
сердца! Им под силу было вырвать с корнем деревья и заставить людей  думать,
как они. Мыслящие - значит необузданные!
   Катарина,  не  прерывая  пылкого  монолога,   демонстрировала   наглядную
анимацию - снимала с лица одну за другой маски. Чем меньше становилось их  ,
тем четче и проникновенней звучал ее  голос,  все  глубже  проникая,  словно
ракета в эфир, в Вадькино сознание. Оно содрогалось и одновременно  томилось
в ожидании новых взрывов смысла и чувств, которые обнаруживала в  себе  речь
Катарины. Шею и обнаженные плечи девушки обвивала  глиняная  змея.  Катарина
наклонилась над ложем из четырех  прозрачных  простыней  (верхняя  была  уже
убрана странными и, казалось, несовместимыми друг с  другом  предметами),  и
хвост змеи скользнул в ложбинку между ее грудями.
   - Кто это? - Ходасевич кивнул на  мозаику,  выложенную  Катариной  внутри
алого контура - контура его, Ходасевича, тела на  верхней  простыне.  Вадьке
стало не по себе: он делал первые шаги в мире,  создаваемом  на  его  глазах
непредсказуемой Катариной.
   - Это Дионис-Лиэй, он же Бассарей, он же Бромий, что значит бурный, он же
Дионис-Мусагет, то есть бог-водитель муз...
   - А что там за развороченное бедро? - Вадька указал на глиняный  фрагмент
ноги, похожий на бедро. Бедро лежало в том месте, где было очерчено Вадькино
бедро, и представляло собой ужасный  вид  -  разломанное,  полое  внутри,  с
обрывками веревки по краям необычной раны.
   - Так ты хочешь услышать сначала историю Диониса или муз?  -  воскликнула
Катарина, и змея провалилась в ее декольте.
   - Какая разница! Не томи, Катарина! Раз ты начала с  Диониса-мусы...  или
как там его... так и дальше  давай!  Только  объясни:  где  так  можно  было
изувечить бедро? Дионис что, в автокатастрофу попал?
   - Какой ты, право, неуч! Это же бедро Зевса!
   - А на фига оно Дионису?
   - Да-а, мифов ты не читал - это ясно как божий день. Ну да ладно... Отцом
Диониса был Зевс. Как известно - ну разве что не тебе,  невежде,-  Зевс  был
женат на Гере, родной своей сестре, но ни одной юбки не пропускал. Ни  одной
туники, так будет точнее. Однажды, после очередных мужских подвигов от Зевса
залетела прекрасная Семела - дочь  фиванского  царя  Кадма.  Гера,  конечно,
стерва была еще та: все уши Семеле прожужжала о том, какой ее муж красавчик,
особенно когда является при параде. Семела, дурочка, и  попалась:  уговорила
любовника предстать пред ней во всей красе. Ну, Зевс - кстати, хоть и бог, а
мозгов с гулькин нос! - и явился к  любимой  в  огненном  прикиде  -  молнии
сверкают, гром грохочет, ураган все сносит на своем пути! Короче, от  терема
Семелы и бревнышка не осталось! Сама же царевна сгинула  в  ужасном  пожаре,
устроенном недотепой Зевсом. Правда, перед тем как стать пеплом, успела-таки
родить. От страха, наверное. Ребенок, естетсвенно, недоношенным оказался.  И
тут папачос проявил вдруг чрезвычайную смекалку и находчивость. В  мгновение
ока распорол себе левое бедро и - раз - засунул  в  него  не  успевшего  еще
опомниться сына. Быстренько зашнуровал бедро, как свои золотые  сандалии,  и
положенный срок исправно вынашивал, точнее, выхаживал сына.
   Катарина вдруг замолчала, задумчиво обвела взглядом ложе,  обернулась  и,
взяв с одинокой этажерки очередную керамическую финтифлюшку, перенесла ее на
полузаставленную керамикой простыню. Финтифлюшкой оказался фаллос, готовый к
труду и удовольствиям.
   - А что потом? - нетерпеливо подтолкнул Катарину к  продолжению  рассказа
Ходасевич. Видно было,  что  его  всерьез  увлек  древний  миф  в  свободной
Катарининой интерпретации.
   - Потом?.. А что потом?  Ничего  особенного:  когда  пришло  время,  Зевс
развязал шнурки на бедре и вынул здоровенького Дионисика. После  чего  отдал
сына на воспитание старой деве - нисейской нимфе.
   - Дионис потом ее трахнул, когда подрос?
   - А я почем знаю? Я над ними свечку не держала!.. Да,  но,  по-моему,  мы
слишком много времени посвятили бедру Зевса. Вот, глянь сюда. Ты  ничего  не
хочешь сказать о желудке Диониса? Правда, он впечатляет?
   Ходасевич мельком взглянул на глиняный желудок  -  клубок  растревоженных
змей, поморщился, перевел взгляд на сердце - изящную и  одновременно  щедрую
кисть винограда из черно-зеленой керамики и, наконец, уставился на  замерший
сторожевой башней член.
   - Голем, как пионер, всегда готов? -  спросил  Ходасевич.  Голем  у  него
вырвалось  самопроизвольно,  Вадька  не  придал  значения  тому,  что  вдруг
вспомнил имя космического человека. Зато Катарина,  напротив,  подозрительно
посмотрела на Ходасевича, покачала головой и только тогда ответила:
   - Дионис символизировал плодоносящие силы земли, бурные, бурые, как долго
стоявшая и наконец хлынувшая кровь дремучих животных. Или  как  поднятое  из
самого центра земли вино... Вадик, ты  должен  поцеловать  фаллос  Диониса,-
неожиданно потребовала Катарина,- с него начинается...
   - Ты что, обалдела совсем?!  -  перебил-возмутился  Ходасевич.-  С  какой
стати я буду целовать х.., пускай он трижды глиняный!
   - Постой, не горячись! Дело не в поцелуе фаллоса, дело в самом поцелуе! -
Катарина старалась говорить ровно, но Ходасевич  почувствовал,  как  девушка
едва сдерживает внезапно охватившую ее не то тревогу, не то возбуждение,  не
то  еще  какое-то  похожее  сильное  чувство.  Катарина  закашлялась,  и  ее
прорвало.  Куда  только  делись  жаргонные  словечки,   грубоватая   ирония!
Казалось, даже голос ее освободился от чрезмерной хрипоты.
   -  Поцелуй  -  всегда  замкнутое  кольцо.  По  нему,   как   по   проводу
электрический ток, проносятся наши чувства. Чем они откровенней, пылче,  чем
они несдержанней,  агрессивней,  тем  больше  поцелуй  напоминает  по  форме
правильный круг,- Катарина перевела дыхание.- Поцелуй -  это  врата  в  нашу
душу. Без поцелуя невозможен ритуал бесконечных жертвоприношений. В поцелуе,
как в объятье, мы сжимаем жертву, прежде чем принять ее или принести. Целуем
губы любимого, отщипываем губами  ягоду  от  виноградной  кисти,  пригубляем
бокал с вином, совершаем оральные ласки - что бы мы ни делали, как бы это ни
называли, все едино, все - ритуальный круговорот  жертвоприношений!..  Часто
мы жрем во имя или  за  упокой  кого-то.  Праздник  ли,  похороны,  свадьба,
крестины - мы  неизменно  жрем.  Жрем  -  значит,  жертвуем.  Эту  традицию,
традицию священного поедания жратвы-жертвы  мы  переняли  от  наших  далеких
предков-язычников.  Сейчас  над  этим  мало   кто   задумывается.   Вот   ты
догадывался, что у жратвы и жертвы  один,  общий  корень?..  Но  вернемся  к
поцелую. Сейчас ты воспротивился поцеловать фаллос бога Диониса, которого  я
создала для  нас  с  тобой.  Твоя  брезгливость  -  не  больше  чем  признак
невежества. Всегда, во все времена мужское естество  -  орудие  плодоносящих
сил - боготворилось! В нем  услада  семьи,  сила  государства  и  бессмертие
человеческого рода. Знаешь ли ты, беспросветный невежда, что в  незапамятные
времена молодоженам вручали на свадьбе  ведерко  со  священной  водой?  Вода
питала мужчину силой и усиливала плодовитость  женщины.  Но  перед  тем  как
отпить из ведра, будущий супруг размешивал воду деревянным пестом, сделанным
в виде фаллоса. Так что, Вадик, пока у тебя между ног то же, что  было  и  у
твоих предков, будь уверен: ритуал сохраняет свою силу  и  значение!  Целуй,
упрямец!
   - Ты случайно не лектор из общества знаний? - парировал Ходасевич (в душе
он завидовал вдохновению, словно всполохи пожара в  окнах,  отразившемуся  в
глазах Катарины).
   - Нет, я же сказала тебе: я вакханка,  а  ты  мой  Дионис.  И  сейчас  мы
устроим оргию! Но сначала... - Катарина подняла с ложа керамическую голову -
одноглазое чело на ней было тронуто едва заметной  улыбкой  -  и,  отпив  из
безобразного отверстия, проделанного в глиняной переносице, протянула голову
Ходасевичу.- На-ка, выпей ритуального зелья! Не бойся, это не отрава.
   Вадька неуверенно принял  голову,  оказавшуюся  тяжелой  и  скользкой,  и
сделал пару глотков из  единственного  глаза.  Несколько  капель  стекли  по
уголкам его губ, шее, упали на ворот  рубахи,  растекшись  темно-фиолетовыми
пятнами. Напиток показался ему знакомым: с горчинкой, пряный,  скрывающий  в
себе тайны десятка трав и человеческих рук, много лет назад собиравших травы
и колдовавших над этим вермутом. Да, Ходасевичу ритуальное зелье  показалось
чудесным вермутом. Тут же вино вступило в родство с Вадькиной кровью,  будто
теплый плед, изнутри накрыло его  тело,  тотчас  согрело  и  стало  нагонять
сладкий жар. Смутные желания родились в Вадькиной голове, он почти физически
ощущал, как они роятся и покусывают его мозг.
   - Вот черт! - непроизвольно чертыхнулся Ходасевич и потер с  силой  лоб.-
Ты меня точно ничем не травонула? Поишь меня без конца всякой гадостью!
   - Твой бог любит троицу,- Катарина  расхохоталась  своим  прежним  низким
смехом. Потом, привстав на цыпочки, поцеловала Ходасевича в лоб.-  Еще  пять
минут,  Вадик  -  и  рассеются  все  твои  сомнения  и  страхи.  Ты  станешь
обладателем того, чего тебе и не снилось. Тобой,  словно  смычком  невидимая
рука, будет вести голос, который сейчас крепнет в тебе. А пока он крепнет, я
продолжу экскурсию по моей крошечной инсталляции... Да, кстати, ты понял, из
чего сейчас пил?
   - Ну, догадываюсь.  Очень  смахивает  на  голову  циклопа.  Только  какое
отношение она имеет к Дионису? Он что, тоже циклопом был?
   - Нет, он был классным парнем, красивым, хорошо сложенным.  С  головой  у
него... и с членом тоже все было в порядке.  Поэтому  его  обожали  жрицы  и
шумно любил народ. А то, что ты видишь голову с единственным, как у киклопа,
глазом... Разве я не сказала тебе, что мой Дионис - это собирательный образ?
Бедро, ты теперь знаешь,  принадлежит  Зевсу,  голова  -  ужасному  великану
Алоаду. Но... раз мы заговорили о великане, открою тебе маленькую тайну:  на
самом деле это не просто голова, это - гора. Гора под названием  Геликон!  -
Катарина произнесла название горы таким торжественным шепотом, что у  Вадьки
по спине мурашки побежали.- Геликон стоит посреди Греции. Более  двух  тысяч
лет назад на вершине горы бил  волшебный  источник  Гиппокрена  и  жили  три
первых музы, известных  мифотворцам  и  историкам.  Муз  звали  Мелета,  что
означает опытность, Мнема, то есть память, и муза по имени Песнь -  Аойда...
Удивительно, знаешь, что?  Первыми  начали  поклоняться  музам  и  приносить
жертвы на Геликоне вовсе не такие, как мы с  тобой,  творческие  люди.  Нет!
Первыми муз стали почитать два брата-великана Алоада - От и Эфиальт.  Круто,
правда? Монстры - и поклоняются нежным созданиям! Но ты обратись к  истории.
И не важно - выдумана она или  реальна!  К  прекрасному,  тонкому,  изящному
первыми всегда тянулись боги и  люди  воинственные,  властные,  агрессивные!
Вот,  пожалуйста,  пример  тебе  -  брак  Афродиты  и  Ареса.  Она  красотка
неписаная, богиня любви, он тоже парень ничего, но - бог  войны.  Ну  скажи,
Афродита не могла выбрать бога получше? Ан нет! Потому что здесь,  наверное,
как  ни   в   каком   другом   случае,   действует   закон   единства   двух
противоположностей...
   Ходасевич потянулся к голове-горе. Покусывания в его  собственной  голове
стали ослабевать, переместившись далеко вниз, в область паха, и Вадьке вновь
захотелось испытать немного болезненное и вместе с тем  сладостное  ощущение
горения, покусыван