нии борьбы за  власть.
И все-таки сердце его тогда мучительно сжалось. А Эдмунд, как  будто  речь
шла о самых обыденных вещах, спокойно сказал:
   - Прикажи похоронить эту главу с подобающими почестями!
   - Опрометчиво ты поступил, - прошептал князь, и слезы полились  у  него
из глаз.
   Голова человека, которого  книжники  называли  Окаянным,  являла  собою
ужасное зрелище: искаженное лицо с оскаленными зубами, борода в запекшейся
крови, сведенный на сторону рот; одно тусклое око было  приоткрыто,  точно
мертвец подмигивал своим врагам и убийцам. Впрочем,  присутствовавшие  при
этой беседе воевода и бояре  смотрели  на  страшный  трофей  без  большого
волнения. Даже испытывали некоторое христианское удовлетворение:  бог  еще
раз покарал зло! Чтобы лучше рассмотреть, воевода повернул голову ногой  в
зеленом сапоге...
   Однако на этом еще не кончилась междоусобная война. В Тмутаракани сидел
другой брат Ярослава, храбрый и веселый Мстислав, любимец своей, набранной
из всяких бродяг, дружины.
   Тмутаракань, таинственный город, лежала в далеком краю Русской земли, у
подножия Кавказских  гор.  Удобное  сообщение  по  морю  связывало  его  с
Херсонесом и Константинополем и весьма благоприятствовало торговле. В этом
разноплеменном поселении  обитали  русские  и  греки,  восточные  купцы  и
хазары; сюда стекались беспокойные люди и беглые рабы; здесь рекой  лилось
доступное всякому вино, потому что на холмах, со всех  сторон  обступивших
город, росли тучные виноградные лозы; на улицах часто слышалась  греческая
речь, и на базарах продавались странные для северян южные  плоды  -  дыни,
финики и рожки. Здесь уже веял с моря свежий ветер, надувая паруса больших
торговых кораблей, и еще  от  тех  времен,  когда  в  этих  местах  обитал
сильный, но  исчезнувший  с  лица  земли  народ,  в  Тмутаракани  остались
вымощенные  плитами  улицы,  кирпичные  дома  с  внутренними  двориками  и
глубокие каменные водоемы, а на  городской  площади  возвышалась  огромная
статуя,  искусно  высеченная  из  мрамора  рукой  каменотеса,  однако   не
пощаженная временем. Некий философ, случайно попавший сюда, рассказывал на
пиру  Мстиславу,  что  этот  памятник  воздвигла  в  честь  своего   мужа,
боспорского  царя  Перисада,  некогда  владевшего  областью,  его   верная
супруга,  оставшаяся  вдовицей.  Разговор  происходил  за  чашей  вина,  и
присутствовавший за столом  русский  певец  внимательно  слушал  грека,  с
трудом объяснявшегося по-славянски, а потом использовал рассказ в одной из
своих песен, и позднее  другой  певец  заимствовал  у  него  упоминание  о
тмутараканской статуе, освещая нам черную ночь давних времен.
   Жизнь  в  Тмутаракани,  приятная  и  полная  перемен,   так   нравилась
Мстиславу, что он не желал перебираться в Киев. Это был  человек,  который
холил свое сильное тело и больше всего на свете любил свою дружину.  Воины
тоже почитали князя за храбрость в бою и щедрость на  пирах.  На  дворе  у
него годами жил великий Боян,  русский  соловей.  Певец  назвал  Мстислава
Храбрым, воспел подвиги победителя Редеди и  порой  подсмеивался  в  своих
песнях над хромоногим Ярославом, так как в Киеве скупились на  пенязи,  не
любили тратиться на пиры. А потом книжники предали эти  песни  забвению  и
прославили Ярослава, наделив его образ благородными чертами и приписав ему
христианские добродетели за любовь к церковным людям.
   Мстислав отличался красотой, огромными глазами и не знал страха смерти.
Однажды он пошел войной на соседних косогов, чтобы наказать их  за  ночные
набеги, во время которых эти разбойники часто убивали жителей  Тмутаракани
и угоняли скот. Услышав об этом, косожский князь  Редедя  прислал  сказать
ему:
   - Зачем мы будем проливать кровь наших воинов? Хочешь, сразимся друг  с
другом, и если ты одолеешь, то возьмешь мои сокровища и моих жен, а если я
одолею тебя, то ты отдашь мне все, что тебе принадлежит.
   Мстиславу понравилось такое  предложение,  и  он  крикнул  через  поле,
разделявшее два воинских строя:
   - Выходи на единоборство!
   Редедя был великан с мощными руками и  бычьей  шеей.  Надеясь  на  свою
непомерную силу, он  предложил  русскому  князю  не  биться  на  мечах,  а
бороться врукопашную. Мстислав согласился и на это, хотя был тонок  станом
и не такого роста, как косог. Они схватились посреди поля, и  Редедя  стал
одолевать, а косожские воины поощряли своего предводителя дикими  криками,
но Мстислав напряг в последнем усилии мышцы, стиснул противника  железными
руками и ударил о землю, вызвав бурю криков на русской  стороне.  Выхватив
нож, он зарезал Редедю. Тогда косоги побежали, и княжеская дружина  далеко
преследовала их в поле.
   Так была избавлена Тмутаракань от опасности.
   В память этого события Мстислав построил  в  городе  каменную  церковь,
которая стоит до сего дня.
   Сражение, которое должно было решить,  кто  сядет  в  конце  концов  на
золотом киевском столе, произошло под Лиственом. Мстислав поставил в  чело
свой полк северян, как  обычно  называли  жителей  Чернигова,  а  дружину,
набранную из ясов и косогов, - на правом и левом  крылах.  Воины  Ярослава
вышли на  поле  широким  строем,  развернули  голубое  княжеское  знамя  с
изображением архангела, предводителя небесных сил,  и  с  железным  лязгом
обнажили мечи. В воздухе стояла тишина, как перед грозой.
   Битва  началась  по  звуку  певучей   серебряной   трубы.   Ярл   Якун,
военачальник Ярослава, высокий белоусый  воин  в  привлекавшем  все  взоры
золототканом плаще, величественно сидел на белом коне. Он махнул  рукой  в
железной перчатке, и варяги мерным шагом пошли на смерть. Им заплатили  за
два месяца вперед. Это были как на подбор  храбрые  воины,  предпочитавшие
гибель в бою медленному умиранию в болезни  на  соломе.  Ярл  ехал  позади
строя, чтобы удобнее наблюдать за ходом сражения. В какой-то давней стычке
под Антиохией, когда он еще служил  греческому  царю,  сарацинская  стрела
пронзила ему левый глаз, и с тех пор Якун носил черную повязку на лице,  и
его прозвали за это Слепым.


   Была осень, стояли воробьиные ночи. На высоких  рябинах  уже  поспевали
красные ягоды, низкие тучи ползли по небу, весь день шел дождь, освежавший
разгоряченные тела воинов. Но битва  не  прекращалась  даже  ночью,  когда
вдруг разразилась  гроза  и  ветвистые  синие  молнии  стали  беспрестанно
ударять в землю, а на небесах не умолкая гремел гром.
   При вспышках небесного огня поднятые для  удара  мечи  казались  в  это
мгновение неподвижными в ослепительном сиянии. Знамена намокли от дождевой
воды и беспомощно повисли на древках.
   Всю ночь варяги рубились с черниговцами. Но в минуту, подстереженную  с
большим  воинским  разумением,  когда  уже  стало  видно,   что   наемники
изнемогают, Мстислав обрушил на врагов всю  свою  конницу.  Скандинавы  не
выдержали стремительного натиска, сопровождаемого диким воем, и  побежали,
устилая под ударами кривых сабель мертвыми телами  землю.  Когда  воинский
строй превращается в беспорядочное стадо, нет ничего страшнее  для  пешего
воина, чем блеск клинка в руке вражеского всадника.
   Понимая, что битва проиграна, Ярослав искал спасения в  бегстве.  Вслед
за ним помчался ярл Якун, оставив на поле сражения свой  знаменитый  плащ,
производивший такое впечатление на молодых воинов  и  русских  летописцев.
Потом этот прославленный воин уплыл за море и вскоре умер там, не перенеся
позора поражения и гибели товарищей по оружию...
   Ярослав закрыл книгу и тяжело вздохнул, вспоминая  слова  Мстислава,  о
которых ему передавали  впоследствии,  не  без  насмешки  над  его  жалким
бегством. Будто бы Мстислав, объезжая под утро поле битвы, сказал:
   - Ну как мне не радоваться! Вот лежит северянин, а вот -  варяг...  Моя
же дружина цела.
   Ярослав смотрел на догоравшую свечу и  ясно  представлял  себе  веселие
тмутараканского князя. Что  значили  для  этого  легкомысленного  любителя
пиров и блудниц заботы о государстве? Мстислав думал не о Русской земле, а
лишь о своем приятном житии, об охотах на туров  и  о  блестящих,  хотя  и
бесполезных,  победах.  Между  тем  наступили   иные   времена.   Илларион
вразумительно объяснил всем в своих сочинениях, что земля, и люди, и  все,
что стоит на земле, - города, погосты, церкви, гумна,  все  произрастающее
на ней - составляют государство, и за это придется дать ответ перед  судом
потомков.
   Ярослав сел, опираясь руками о постель, и еще  раз  увидел  то  осеннее
утро, когда он, спасая свою жизнь, как безумный, проскакал в  тумане  мимо
Листвена. Если бы князь оглянулся, то увидел бы, как  над  полем  сражения
уже кружатся черные птицы, готовясь сесть на трупы  и  выклевать  глаза  у
мертвецов. Победители, как это везде было в  обычае,  стягивали  с  убитых
кольчуги, одежду и обувь, собирали уроненное  оружие  и  стрелы  и  весело
перекликались на поле, радуясь добыче. Ярослав не оборачивался. Он  спешил
в Новгород. Новгородские мужи понимали, что сила  государства  в  единении
всех русских областей, и могли с одинаковым упорством сражаться за Киев  и
Тмутаракань, как и за свой город и его торговые пути.
   Но Мстислава не тянуло на берега Днепра. Он велел сказать Ярославу:
   - Садись в Киеве, ты старший брат, а мне будет та сторона.
   Границей между двумя владениями стал Днепр.  К  Ярославу  отошли  Киев,
Новгород, Ладога, Смоленск, Полоцк и многие другие города, к  Мстиславу  -
Чернигов, Любечь, Переяславль и милая  его  сердцу  Тмутаракань,  где  уже
плескалось теплое море. Окончательный мир был подписан в Городце.


   Никто не мог оспаривать великолепную победу Мстислава. В упоении  своим
величием, окруженный певцами  и  тоненькими,  как  тростинки,  кавказскими
красавицами, молодой князь весело пировал, и  его  подвиги  под  Лиственом
воспел седоусый певец с косматыми бровями и цепкими, как у орла, пальцами,
рвавшими струны на княжеских пирах. В ту ночь, когда происходила битва под
Лиственом, Боян стоял под  дубом  на  соседнем  холме  и  видел,  что  при
вспышках  молний  поднятые  для   удара   мечи   казались   на   мгновение
неподвижными.

   Была осень,
   Стояли ночи рябинные...

   На  пиру  присутствовал  константинопольский  царедворец,  прибывший  в
Тмутаракань с тайным поручением от греческого царя, и, поблескивая черными
ласковыми глазами, пил небольшими глотками вино из  чаши,  чтобы  продлить
удовольствие, вместе с другими внимая певцу. Патрикий знал  русский  язык,
так как по матери происходил из знатного болгарского  рода  Николицы.  Его
звали Кевкамен Катакалон. Потрясенный песнью Бояна, он сказал:
   - Поистине это русский Гомер!
   Грек, в нарядном красном плаще с золотым украшением на груди,  хвалился
белыми холеными руками, тяжелыми перстнями, унизывавшими  его  пальцы.  Он
говорил вкрадчивым голосом, но больше  слушал.  В  Константинополе  хорошо
знали  о  недоброжелательном  отношении  Ярослава  к  ромеям,  и  патрикия
Катакалона послали в Тмутаракань с повелением еще  раз  поднять  Мстислава
против брата. В Священном дворце решили,  что  легче  иметь  дело  с  этим
падким на удовольствия молодым князем, чем с  расчетливым  и  недоверчивым
Ярославом.  Патрикию  показалось,  что  песня  о  победе  подогрела  мечты
амфитриона о подвигах и что наступил благоприятный момент завести  речь  о
борьбе за первородство. Улучив минуту,  когда  старый  певец  подкреплялся
чашей пенного меда, грек шепнул князю:
   - Вот ты пируешь,  а  не  имеешь  никакого  представления  о  том,  что
происходит в Киеве!
   - Какое мне дело до того, что творится в Киеве?
   Князь нахмурился, недовольный, что с ним заводят серьезные разговоры на
пиру, в час веселия.
   - А между тем твой брат собирает воинов, чтобы захватить Чернигов.
   - Кто тебе это сказал?
   - Так рассказывали греческие купцы, пришедшие из Киева в Херсонес.
   - Брат не любит войну.
   - Но желает быть единовластным во всей вашей стране.
   - Он клялся на кресте.
   - Клятву часто нарушают, если она невыгодна.
   - Не верю, чтобы Ярослав стал клятвопреступником.
   - Но почему ты не хочешь предупредить события?
   Мстислав скривил губы, казавшиеся еще более яркими от белокурой бороды.
Он презирал соглядатаев и наушников. К чему утруждать себя заботами, когда
за столом сидят друзья и глаза женщин  полны  неги.  Патрикий  понял,  что
поторопился, и, по-змеиному облизнув губы,  поднял  чашу,  звякнув  о  нее
золотыми перстнями...
   Но вскоре в Тмутаракани умер сын  князя  Евстафий,  а  некоторое  время
спустя, простудившись на охоте, преставился и сам Мстислав. Его положили в
церкви Спаса, стены которой тогда были выведены на такую  высоту,  сколько
можно достать рукою, сидя на коне. Теперь уже  ничто  не  мешало  Ярославу
объединить русские земли от Тмутаракани до  Карпат.  Снова  Русская  земля
стала единой.
   Происходили и другие события в  жизни  Ярослава.  Было  столкновение  с
неразумным племянником Брячиславом, осмелившимся  напасть  на  Новгород  и
похитить в св.Софии золотые церковные сосуды, светильники и облачения.  Но
на реке Судомири его настигла карающая десница Ярослава, пленные и  добыча
были возвращены в Новгород.  Позднее  Ярослав  ходил  войною  на  поляков,
ятвягов и литовцев и неизменно возвращался  с  победой.  Польскому  королю
Казимиру он помог подавить восстание язычников и посадил его в  Гнезно  на
престол.


   Короткая ночь проходила за книжным чтением и в воспоминаниях. За  окном
пропели вторые петухи. Князю  снова  послышался  шум  шагов,  приглушенный
разговор.
   У дверей княжеской ложницы в ту ночь стояли на  страже  отроки  Янко  и
Волец. Они то дремали, сидя на полу, то шепотом  рассказывали  друг  другу
разные небылицы. Оба были сильные безбородые юноши, их клонило  ко  сну  в
этой дворцовой тишине. Но каждую минуту мог явиться ярл Филипп,  начальник
охранной стражи, и спать они опасались.
   Волец шептал о том, как у них в клети чудил однажды домовой.
   - Каков же он собою? - со страхом спрашивал Янко.
   - Весь волосами оброс, мукой осыпан.
   - Ты видел?
   - Нет, не видел. Мать видела.
   - Говорил что-нибудь?
   - Домовой?
   - Он.
   - Шипел добродушно.
   - А еще что?
   - Ничего больше не случилось в тот час.
   В свою очередь Янко стал  рассказывать,  как  на  реке  в  лунную  ночь
смеются и плачут русалки.
   - Луна светила, как днем. Дерево склонилось к воде. На его суку  сидела
нагая дева, качалась, расчесывала волосы зеленого цвета.
   - Нагая?
   - Звала меня, лаская свои нежные перси.
   - А ты?
   - Мне страшно стало. Русалка звала, обещая лобзанья, но я знал, что она
в омут манила. Это было на реке Сетомле.
   У Янко кипела молодая кровь, отроку не терпелось  жениться  на  румяной
боярской дочери, всюду ему мерещились девические лики.  Он  родился  сыном
знатного дружинника, по  возмужании  ему  предстояло  сидеть  в  княжеском
совете.
   Волец же случайно попал в  отроки:  его  взяли  в  дружину  по  просьбе
пресвитера Иллариона, которому князь ни в чем не мог отказать. Отец отрока
был простым плотником из Курска, усердно работал по церковному строению  и
этим снискал себе любовь священника, и это он устроил юношу в дружину.  Но
курянин еще не привык к дворцовой тишине, и ему казалось, что  сапоги  его
слишком громко стучат по  лестницам  и  переходам.  Вольца  часто  обижали
боярские сыновья, хвалившиеся своей знатностью и богатством, и  тогда  ему
хотелось уйти в один из тех городов на реке  Роси,  что  защищают  русские
пределы от печенегов, или в Тмутаракань.
   Он мечтательно говорил об этом городе:
   - Рассказывают, там свобода.  Всякий  человек  волен,  как  ветер.  Вот
почему туда бегут рабы.
   - Ты же не раб, - заметил Янко.
   - Не раб, и мой отец свободный, и дед. Потому мы и бережем свободу.
   - Здесь легче снискать милости.
   - Здесь смеются над моей бедностью.  Лучше  бы  я  был  плотником,  как
отец...
   Приятели умолкли и схватились за мечи.  По  лестнице  кто-то  осторожно
поднимался. Оба вздохнули с облегчением, когда увидели, что это скопец и с
ним ярл Филипп и толстый воевода...
   Ярослав стал прислушиваться. Теперь у двери явственно слышались голоса,
звон оружия.
   - Отроки, кто там? - крикнул князь, протягивая руку, чтобы взять меч.
   Но  за  дверью  раздался  знакомый  голос  скопца.  Как   в   Священном
константинопольском   дворце,   он   гнусаво   забормотал    благочестивой
скороговоркой:
   - Во имя отца, и сына, и святого духа...
   - Аминь, - сказал князь.
   - Беспокоим тебя, светлый князь.
   - Что тебе?
   - Важные вести.
   Ярослав опустил ноги на пол и босой, отчего еще больше хромал,  подошел
к двери и отодвинул дубовый, прочный, как железо, засов.
   Слабый свет свечи, которую он держал в руке, озарил желтое, морщинистое
лицо дворского Дионисия, напоминавшее увядшее яблоко, а за ним  седые  усы
воеводы и необычайную красоту ярла Филиппа, волосы которого напоминали  об
архистратиге  Михаиле.  Позади  стояли  державшие  ночную  стражу  отроки,
взволнованные, но довольные, что нечто произошло во время их службы, о чем
можно будет рассказывать приятелям.
   - Что случилось? - повторил князь, по привычке хмурясь, когда говорил с
людьми, зависевшими от него.
   - Эпистолия!
   Евнух протянул ему кусок бересты, на которой  было  кое-как  нацарапано
несколько слов. Князь поднес послание к свече и не без труда прочитал его.
Мытник сообщал, что шлет гонца, и упомянул его имя.
   - Гонца зовут Лестник? - спросил князь.
   Скопец посмотрел на воеводу, и тот ответил поспешно:
   - Лестник.
   - Что говорил?
   - Прибыли послы от франкского короля.
   Послы от франкского короля! Отпустив  людей,  Ярослав  бережно  положил
книгу в ларь и запер его. Ключ со звоном повернулся в искусно  сработанном
замке. В окне уже занималось утро. Наступило время умыть руки и пройти  по
деревянному переходу на  каменное  гульбище,  шедшее  вокруг  св.Софии,  а
оттуда  через  дверцу  -  в  кафизму,  чтобы  слушать  утреню.  Ярослав  с
удовольствием вспомнил, что сегодня должен служить пресвитер  Илларион.  С
ним  надо  будет  посоветоваться  о  многих  вещах.  Митрополит  Феопемпт,
изнемогая от недугов, в этот час  еще  нежился  в  постели  и,  по  своему
высокому церковному званию, совершал богослужение только в особые дни.
   Ярослав не любил этого человека с дурным дыханием изо рта, хотя в глаза
называл святым отцом и верил, что от его молитв зависит спасение души. Как
это ни странно,  но  немощный  митрополит  обладал  огромной  властью  над
людьми, потому что  за  ним  стояли  вселенские  соборы  и  апостолы.  Без
епископов  невозможно  создать  христианскую  церковь  на  Руси,  и  князь
чувствовал себя как в духовном плену. Разорвать эти  цепи  еще  не  пришло
время. Но пусть греческий царь не простирает руки на Русскую землю.
   Теперь приходилось подумать о многом: какие  выгоды  можно  извлечь  из
нового брачного союза и не даст ли родство с франкским королем возможность
завязать сношения с далеким Римом, чтобы при случае оказывать давление  на
заносчивый Царьград? Как поступить? Поскорее послать за Всеволодом,  чтобы
приготовиться к приему послов, а пока сообщить Ирине,  как  называл  князь
жену, о полученном известии. Меньше всего Ярослав думал о том,  чтобы  обо
всем уведомить дочь. Участь всякой девицы - подчиняться родительской воле,
жить в послушании.
   Одеваясь с помощью евнуха, великий князь перебирал  в  памяти,  сколько
волнений он испытал, когда отправил послов к немецкому кесарю  Генриху,  в
город, который называется Гослар, с предложением заключить союз и жениться
на Анне, и как он негодовал,  когда  посланцы  привезли  обидный  отказ  и
сообщили об этом, потупив глаза.  Теперь  обида  будет  отомщена.  Утешало
также, что  и  другие  браки  совершены  достойным  образом.  Любимый  сын
Всеволод женат на дочери греческого царя Константина Мономаха. Она недавно
приехала