меня Р. городе есть... в
магазине работает. Обещала писать - и хоть бы слово!..

   - А, верь ты теперь девчатам!

   В эти дни ожидания Баклана все чаще начинало охватывать беспокойство.
Где-то в глубине души зарождалось сомнение - так ли он уж прав, как ему
кажется.

   Сомнения сменились тревогой. Теперь Василий ловил себя на мысли, что
начинает порой побаиваться приезда Ковалевича.
   Командир еще, чего доброго, добавит ко всему, что Василий уже получил.
Партийного собрания, скажет, не послушался.
   Распустился... Забыл про обязанности перед партией...

   После собрания Баклан стал заметно сдержаннее, молчаливее и делами
колхоза начал как будто больше интересоваться.
   Посмотрел, как хранят в амбаре семена, раза два сходил в поле,,
проверит качество пахоты, вызвал к себе в канцелярию колхозников, которые
часто не выходили на работу, поговорил с каждым из них...

   Впрочем, постепенно к нему возвращалась прежняя его самоуверенность и
беззаботность. "Нет, Ковалевич не может забыть старого... - думал он. -
Ковалевич оценит..."

   Однажды, так и не дождавшись письма, Баклан запряг лошадь и поехал на
Припять к знакомому рыбаку, к которому часто наезжал и раньше. Василь
любил, как он сам говорил: "полакомиться рыбкой"
   и бывало целыми неделями пропадал с рыбаками на тихих припятьских водах.

   ...Под вечер в тот же день в колхоз приехал Ковалевич. Его встретил
Гаврильчик, заместитель Баклана.

   Как только начал заниматься день, Ковалевич проснулся. Где-то
неподалеку во дворе загремели ведром, протяжно заскрипел журавль.
Ковалевич, откинув одеяло, качал одеваться. Можно было бы еще поспать:
ночью они с Гаврильчиком долго разговаривали и расстались только в
четвертом часу. Да, кроме того, и спешить сегодня было некуда - он приехал
в колхоз погостить. Но Ковалевич знал, что лежать он больше не сможет -
это было то время утра, когда он обычно поднимался. Ковалевич в утренних
сумерках ощупью нашел сапоги, быстро обулся и вошел в комнату, где спал
Гаврильчик.

   Его уже не было здесь. Арина, жена Гаврильчика, возилась у печи, в
которой неистовствовало жаркое пламя. Когда Ковалевич вошел в комнату,
она, поглядывая на огонь, осторожно ухватом ставила в печь чугун, покрытый
сковородой. Поставив чугун, Арина кистью руки отерла лоб и приветливо
поздоровалась с гостем. Это была невысокая светловолосая молодая женщина,
спокойная и неторопливая. На ее пухлых, еще детских щеках, около
вздернутого носика розовели от жара, что полыхал из печи, два круга. Она
сказала, что Рыгор уже с час, наверно, как ушел на колхозный двор.

   - За сеном людей треба послать. Так Рыторка подался туда, беспокоится,
чтоб какой заминки не было... - Она ухватом пододвинула жар к чугунку и
вздохнула. - Ой, горе мне с ним! Целые дни, бывает, не заглянет в хату.

   Арина подала гостю мыло в мыльнице иа зеленой пластмассы и, ни на
минуту нс переставая говорить, стала поливать ему на руки из медного
ковшика.

   - Ну что бы ему - работал бы за себя, и хватит. Это ж столько людей в
колхозе, столько беспокойства от каждого. Разве ж за всеми усмотришь? Так
нет же - ему до всего дело. Всюду свое слово вставит!
   Баклан ничего сам не глядит, так он и за него, за старшину старается: а
как же, он, видишь ли, заместитель...

   Мохнатые черные брови Ковалевича настороженно поднялись - сейчас еще.
чтонибудь скажет о Баклане. Нет, все об одном, о Рыгорке своем...

   - Баклан, что ж, выходит, не следит ни за чем? - с напускным
равнодушием спросил Ковалевич, ладонью стирая с широкого лица воду.

   Она не сразу ответила. Вынесла из комнаты, где спал Ковалевич, чистое с
вышитыми красными петухами полотенце, подала гостю. Потом махнула рукой:

   - Плохо, скажу я вам, когда у тебя начальником заслуженный человек: то
ему хочется на Припять, то в город поехать, - лихо его ведает, чего
захочется человеку с заслугами, А если что надо, так делай ты, Рыгорка...
Приедет кто из райзо или из эмтеэс - все к Рыгорке.

   Она направилась было к печи, но остановилась и, повернув к Ковалевичу
полное, круглощекое лицо, весело блеснула глазами и добавила:

   - Тут у нас про него, про Баклана, смехом говорят: "Хороший
председатель: хоть и плохо руководит колхозом, зато тринадцать немецких
эшелонов спустил под откос!"

   Она засмеялась так искренне и простодушно, что улыбнулся и Ковалевич.
Арина снова принялась хозяйничать у печи. Работала она, как и
разговаривала, - неторопливо, без суеты.

   Ковалевич вернулся в свою комнату. На улице синел негустой предутренний
сумрак, и из окна были видны голые, съежившиеся от сырости и стужи кусты
сирени и черные, как будто истлевшие, стебли цветов.

   Ковалевич думал о Баклане. Слова Арины не были для него неожиданными.
Он уже знал о последнем партийном собрании в колхозе, об отношениях
председателя к парторгу, - об этом ему рассказал вчера Гаврильчик. Правда,
Гаврильчик говорил о Баклане неохотно и всячески старался обойти эту,
очевидно, неприятную ему тему. Чаще всего он отговаривался двумя словами -
"сошел с рельсов". Однако Ковалевич и по этим скупым сведениям хорошо
представил себе поседение Баклана, и это встревожило его.

   Ковалевич познакомился с Бакланом,когда тот был в подрывной
комсомольской группе. Партизанским отрядом "Смерть фашизму", в который
входила эта подрывная группа, командовал Ковалевич. Командиру отряда
пришелся по душе молодой подрывник, его отвага и решительность.
   Именно Ковалевич и назначил его командиром подрывников, од же поручился
за комсомольца-подрывника, когда тот вступал в партию.

   Месяца четыре тому назад Баклан стал председателем колхоза. Он в то
время вернулся из Минска, с курсов, на которых проучился почти год.
Ковалевич узнал об избрании Баклана на одном из областных совещаний от
секретаря райкома. Тогда Ковалевич сказал, что лучшего председателя и
желать нельзя,, потому что его партизан был, кроме всего прочего, хорошим
организатором. И вот на тебе...

   Ковалевич услышал, что в соседнюю комнату, звякнув щеколдой, кто-то
вошел.
   Двери между комнатами были затворены, и он не мог видеть вошедшего.

   - Заждалась, должно быть, перепелочка? - услышал он голос Гаврильчика.
- Нет? Ой, неправда, не поверю. Я ж ведь соскучился без тебя...

   Арина незлобиво упрекнула:

   - Молчи, постеснялся бы чужого человека, там же все слышно!

   - Что там слышно, любушка ты моя?- чтоб потешиться над Арининой
осторожно
   стью, нарочито громко сказал Рыгор. Арина, невидимому, рукой закрыла
ему рот.

   Ковалевич, слушая все это, не мог сдержать улыбки.

   Гаврильчик приоткрыл дверь в его комнату.

   - Можно до вас?

   - Заходи.

   На молодом обветренном лице Гаврильчика выделялись добрые карие глаза,
похожие на два спелых желудя. Он был одет в суконный пиджак, из-под
которого виднелась вышитая рубашка; синие армейские штаны были заправлены
в короткие, с широкими голенищами старые сапоги.

   - Ну, послал людей за сеном, - сказал он с расстановкой. Видно было,
что он чем-то озабочен.- Сегодня отправили семь подвод. Поехали далеко, в
самое Теремогкое. Отсюда, видать, километров семь будет... Что это вы так
рано поднялись, Иван Саввич?

   Уголки строгих, резко очерченных губ гостя дрогнули в улыбке. Неужели
перед ним тот самый хлопец, который только что дурачился с женой?
Посерьезнел, нахмурился...

   - Ты ж еще раньше встал, - ответил Иван Саввич.

   - Раньше-то раньше. Да ведь мне нельзя спать, Иван Саввич, я на работе.
У ме ня забот... Тут, кажется, - рад поспать бы еще часок, так мысли
разные разбередят до времени. Подымают сами. Как говорят;
   "День придет и заботу принесет". А вы гость, пташка вольная, приехали в
отпуск, на отдых, погулять. Так гуляйте...

   "Из моего отряда", - тепло подумал Ковалевич. Он вдруг заметил, что со
вчерашнего дня он стал как-то особенно гордиться тем, что Гаврильчик
партизан его отряда. Гаврильчпк был в подрывной группе Баклана. Он
считался в отряде не плохим подрывником, хоть и не было в его действиях
такой броской отваги, как у его командира. Он все делал тнхо, старательно
[{ ничем не отличался от десятков других партизан...

   Арина позвала завтракать. На пороге комнаты Ковалевич остановил Рыгора:

   - Баклан еще не приехал?

   По тому, как спросил об этом гость, Гаврильчик почувствовал, что тот
ждет приезда Баклана с нетерпением.

   - Нету пока, - смущенно ответил Рыгор, словно он был виноват в том, что
Баклан не приехал.

   После завтрака пошли в поле - посмотреть, как идет молотьба. Ковалевич
приехал сюда не только для того, чтобы увидеться с Бакланом, - ему
хотелось узнать, как живут другие его партизаны, как выглядят теперь места
недавних боев.

   Стоял хмурый осенний день. Казалось, что собирался дождь, - воздух был
насыщен сыростью, низко плыли косматые, темные тучи. Поле было однообразно
голое, пустое, но теперь это не бросалось так в глаза, как после жнива:
был уже ноябрь. Кое-где чернели широкие полосы пахоты.

   Молотилка стояла посреди поля, между двух скирд. Одна из скирд,
крутобокая и высокая, покрытая соломой, была еще нетронута, а другую уже
больше чем наполовину обмолотили. На ней суетились несколько женщин,
подавая на молотилку снопы.

   Колхозники, работавшие на земле, увидев около молотилки Гаврильчика и
Ивана Саввича, поздоровались. Женщины кричали со скирды что-то веселое,
приветливое, но Ковалевич не мог разобрать ни одного слова - их заглушал
гул трактора и стук молотилки. Бывшего командира тут хорошо знали - в его
отряде было немало колхозников из этой деревни.

   Молотилка не останавливалась ни на -минуту. Она быстро и охотно глотала
сноп за снопом, и люди едва поспевали накормить ненасытную машину.
Наблюдая за колхозниками, которые так ловко управлялись у молотилки,
Ковалевич словно набирался новых сил, чувствовал себя моложе и сильнее.
Тревожные мысли о Баклане как-то незаметно рассеялись.

   Одновременно Ковалевич с интересом наблюдал за заместителем Баклана.
Гаврильчик хоть и был рад, что Ковалевич доволен работой у молотилки,
однако не выказал своей радости.

   На людях Гаврильчик был нарочито медлителен, старался казаться
степенным и рассудительным человеком, но природная живость все-таки иногда
неудержимо овладевала им. С виду неприметный и простодушный, с наивными,
широко открытыми глазами, он покорял всех спокойной уверенностью и
вдумчивостью, которые приходят только с годами и опытом.

   "Как он повзрослел!" - не раз подумал Иван Саввич, с удовольствием
наблюдая за бывшим подрывником. Он помнил, каким был Гаврильчик в отряде,
и никак не мог свыкнуться с тем, что из хлопца вырос такой умелый и
хозяйственный человек.


                                   * * *

   Незаметно прошло полдня. За это время они побывали на поле, около
Черного леса, - проверили, как тракторист пашет жнивье. Ковалевич ко всему
внимательно приглядывался,, как будто был здесь не гостем, а хозяином.

   Вначале Иван Саввич жалел, что не застал председателя дома. Однако
встреча с Гаврильчиком, то светлое рабочее настроение, которое передалось
ему от колхозников и не покидало его, превратили его ожидание в настоящую
радость. Он был так захвачен всем увиденным здесь, что незаметно для себя
почти забыл о Баклане.

   Только раз, когда они шли с жнивья, Иван Саввич ни с того ни с сего
спросил Гаврильчика:

   - Так как вы живете с Бакланом теперь... после выговора?

   - Обиделся он, очень обиделся, Иван Саввич, почти и не разговаривает со
мной.
   А я что, разве я злое что имел против него? - ответил Гаврильчик. - Мне
самому, поверите, жалко его - я же знаю,, каким был Баклан...

   - И напрасно жалеешь, - отозвался недовольно Иван Саввнч. - Пускай себе
обижается.

   Под вечер Рыгор повел Ковалевича к клубу, около которого плотники
сколачивали стропила. Сруб был сложен, видно, совсем недавно - желтые
тесаные бревна еще не успели ни потемнеть, ни потрескаться. Кое-где на них
выступали клейкие янтарные бусинки смолы.

   Оставалось поставить стропила, накрыть крышу да сделать, как говорят
плотники, "столярку" - косяки, рамы, двери.

   - Для Катерины строим, - сообщил Рыгор. - Помните, в Мартиновой роте
был Василий Горовец - это ее хозяин. Погиб,, когда мы громили Балачанский
гарнизон...

   Под ногами весело потрескивали свежие, еще сыроватые щепки. Неподалеку,
около козел, несколько плотников, нагнувшись, обтесывали бревна. В воздухе
стоял густой, терпкий запах смолы. Около плотников ходил белоголовый
парнишка лет двенадцати - он собирал щепки в корзинку. Наверно, мать
просила принести, чтобы растопить дрова в печке.

   Неподалеку послышалось переливистое конское ржание, неторопливое,
ленивое тарахтение колес.

   - Баклан едет, - прислушался Рыгор. - Зверь, Бакланов конь... Эх, какая
голосистая скотина, что тебе паровозный гудок!

   Гаврильчик не ошибся. Минут через пять кз-за сруба выехала новенькая
легкая тележка, на которой сидел, свесив ноги, широкоплечий человек в
военной одежде.

   - Баклан! - крикнул Рыгор.
   Баклан остановил коня н соскочил с тележки. Накинув вожжи на обгоревший
столбик изгороди и постегивая кнутом по голенищу хромовых сапог, он нехотя
шел к своему заместителю. Равнодушно оглядел свою гимнастерку, сковырнул
комочек грязи, засохшей на рукаве.

   Только близко подойдя к Гаврильчику, Баклан поднял глаза.

   - Саввич?!

   Баклан преобразился - куда: девались его равнодушие и лень! Он
порывисто бросился к Ковалевичу, с силой стиснул его в объятиях.

   - Ну, медведь! Ребра поломаешь! - застонал, улыбаясь, Иван Саввич. -
Кто ж так бесцеремонно с гостями обходится?
   Этак и задушить, чего доброго, недолго!

   - Так тебе и надо! - не| выпускал Баклан командира из объятий. - Будешь
знать, как наведываться раз в два года.

   Серые смелые глаза, почти безбровое, покрытое густым темным загаром
лицо, крутой, упрямый подбородок со шрамом.
   Неужели это не тот самый Василь, которого Ковалевич знал в любил в
отряде?

   Баклан отошел, подозвал к себе хлопцаплотника, что-то тихо сказал ему.
Хлопец положил топор на бревно и, подойдя к тележке, снял со столба вожжи;
горячий конь рванулся вперед, выгибая сильную шелковистую шею.

   Баклан вернулся к гостю.

   - Эх, будь ты, Иван Саввич, неладен!
   Я ж столько времени тебя ждал. И хоть бы одно слово в ответ! Я уж было
подумал, что и совсем не ответишь. Зазнался, думаю... Увидел тебя рядом с
Гаврильчиком и не узнал: не иначе, начальство из района... Я ведь тут на
виду, можно сказать, они ко мне частенько заглядывают...

   Он довольно засмеялся и по-приятельски обнял командира.

   - Как это ты хорошо сделал, что приехал! Самым дорогим гостем будешь. А
за то" что начало вышло таким неудачным, не обессудь: не знал, что
приедешь... Ну, мы эту беду в момент поправим! Правильно, Рыгор? Кстати,
Иван Саввич, на что нам время попусту тратить, пошли, свежей рыбкой угощу,
только что привез... А рыбка сегодня - пальцы оближешь! Согласен?

   Ковалевич кивнул головой в знак согласия.

   - Добро. Только, Василь, подожди минуту. Мы с Рыгором в хату собрались
зайти.

   Ему хотелось посмотреть хату изнутри - как пригнаны одно к другому
бревна, где будут поставлены голландка и печь, согреют ли они хату. Старая
привычка - все осмотреть своими глазами. К тому же, перед ним была хата,
которую строили для семьи его боевого товарища.

   - Как у тебя, Василь, с кирпичом - на печь и голландку хватит? -
спросил Иван Саввич у председателя, когда они переступили дубовую
подвалину под прорезом дверей. - Надо бы успеть до холодов закончить.

   Хватит ли кирпича. Баклан не знал. Его выручил Рыгор, который сказал,
что кирпича теперь в колхозе нет, так как тог, что получили раньше на
заводе, уже израсходован.

   - Завтра поеду в исполком. Попрошу дать еще... - И, заметив, что
Ковалевич недоволен его неуверенным "попрошу", поправился: - Одним словом,
кирпич будет, - сказал Рыгор.

   - Вот это крепкое слово!

   Когда они вышли из хаты, плотншки на длинной веревке поднимали на сруб
первое стропило. Веревка медленно ползла по верхнему бревну, как по блоку.
Ковалевич с минуту заинтересованно смотрел на плотников, потом, как бы
спохватившись, весело крякнул, поплевал на руки и сам взялся около одного
из хлопцев за веревку. Гаврильчик, а за ним и Баклан присоединились к
нему. Вместе с плотниками они дружно потянули веревку. Люди, что работали
наверху, на срубе, поставили стропило и прикрепили его нижние с вырезами
концы к верхним бревнам сруба. Ковалевич уже долгое время не работал в
колхозе и теперь почувствовал настоящую радость, даже праздничность.

   Когда поставили пять стропил, старый плотник с розовой лысиной и
подстриженной бородкой весело крикнул поговоркой:

   - Ну, до времени до норы отдохнут пусть топоры... Довольно, хлопцы,
перекурим.

   Сидя на верхнем бревне сруба, он скрутил из обрывка газеты цыгарку,
достал из кармана . гимнастерки коробок спичек и обратился к Гаврильчику:

   - Гвоздей бы больших,, товарищ заместитель... Гвозди кончаются. Видишь,
чем стропила стали сколачивать. - Он вынул из кармана похожий на гвоздь
обрубок толстой проволоки.

   - Знаю, дядька Петро. За.втра в район еду - буду нажимать там. А покуда
и проволочками надо. Сам знаешь, гвоздей столько у нас расходуется, что
хоть завод в селе открывай!

   Плотник засмеялся, кивнул в знак согласия головой:

   - Правильно сказал - целый завод нужно.

   "И этот к Гаврильчику, а не к Баклану", - отметил Ковалевич.

   Ему показалось, что дядя Петро не случайно обратился именно к
заместителю...


                                   * * *

   К Баклану пошли втроем. Он жил в хате, стоявшей недалеко, от края села.

   На крыльце их встретила мать Василия.
   На голове у нее был повязан новый пестрый платок с бахромой. Она ждала
гостей:

   услышав от хлопца, который привез рыбу, что приехал командир сына,
старая сразу начала жарить и парить. Испекла целую гору драченок,
поджарила рыбу.

   Пока собирали на стол, Ковалевич разглядывал висевшие на стене
фотографии.
   Снимки почти все были новые, послевоенные. Попалось и несколько фото
партизанских времен: они были желтоватые и тусклые - видно было, что делал
их неопытный человек. На одной карточке, вставленной в рамку вишневого
цвета со стеклом, Ковалевич увидел себя: сидя на камне, он слушает
партизана, который сидит на корточках и что-то показывает на помятом листе
бумаги. Партизан снят со спины, но по очертаниям фигуры нс трудно было
узнать Баклана.

   Рядом другой снимок, тоже в рамке, но на нем снят Баклан один. На груди
блестят ордена и медали. Карточка сделана после войны, возможно, после
получения последнего ордена. Вот еще два таких же снимка, только без
рамок; они пожелтели.
   А вот Баклан, в штанах, закатанных выше колен, - он стоит в воде и,
весело смеясь, держит за голову громадную щуку. Щука беспомощно раскрыла
широкий хищный рот - наверно, когда делали снимок, она была еще живая. На
другой стене - снимки из газет. "Вся биография иллюстрирована", - с
невольной иронией подумал Иван Саввич.

   Баклан достал из шкафа две литровые бутылки. Поставил на стол,
подмигнул товарищам:

   - Хватит горючего? Словно чувствовал, что гости приедут, - запасец
сделал.

   Он удовлетворенно окинул глазами стол:
   Ковалевич не может обидеться, что приняли его не так, как нужно. Вот
разве, только плохо, что не встретил. Но не знал же он.
   что командир приедет, а то подводу выслал бы на станцию...

   Прежде всего выпили за встречу, потом за мать Баклана. Третий тост
подняли за отряд "Смерть фашизму". Мать Баклана, которая тоже выпила чарку
за встречу, встала и ушла, оставив товарищей одних.

   - Бывало ночь... Месяц, как нарочно, будь он неладен... - вспоминал
Баклан, - а ты дежуришь где-нибудь возле "железки", подстерегаешь. Подполз
к шпалам, разгреб