добром да ему же челом...
   - Да это сложнее, чем просто ответить что знаешь, - возразил  я.  -  Но
чем ты Гофмана мог расшевелить?
   - А философией! С ходу!
   - Василек, а какая у тебя может быть философия?
   - Как-какая? Передовая, понятно, самая  передовая!  Я,  доложу  вам,  в
сложных условиях экзамена новое исчисление придумал!
   - Исчисление?!
   - Да, новое! Я, брат, такого нарассказывал, что у старика слезы чуть не
закапали.  От  смеха...  "Нахал   ты,   говорит,   Василий   Никитич,   но
сообразительный нахал. Живи!" И "отлично" легкой пташкой  в  мою  книжечку
серебряную залетело...
   - Да куда ты спешишь? Расскажи по порядку.
   Василек попросил листок бумаги неважным видом нарисовал на нем дым, как
сперва мне показалось.
   - Спираль! - сказал Василек и  строго  посмотрел  на  нас.  -  Спираль,
понятно? Все по спирали, это тоже понятно?
   - Что - все?
   - Все! Любую вещь назови мне, и я ее по спирали разовью  и  совью.  Вот
что такое Василий Никитич! А у вас все смешки.
   - Нет, он все-таки нахал! - не  выдержал  Алексей.  -  Да  ты  даже  не
знаешь, чему равен интеграл от "е" в степени "икс"!
   - Интеграл от "е" в степени "икс"? - укоризненно  повторил  Василек.  -
Табличный интеграл! Какое оскорбление!
   - Время не тяни, не знаешь, так признавайся!
   - Я тяну время? - возмутился Василек, но по его лицу было видно, что он
о чем-то мучительно размышляет. - Да, знаешь,  сколько  будет?  -  Василек
быстро написал на исчерканном листке с "дымом" довольно сложное выражение.
   - Вот, реши это скромное дифференциальное уравнение, мой друг и брат, а
я"сто шестнадцать оборотов, и пошел! И пошел!" - Последнее выражение  было
взято из популярной в то время картины  "Танкер  "Дербент"  и  говорило  о
нашем полном посрамлении и о том, что впереди  у  него.  Василька,  весьма
приятные дела.
   После его ухода Алексей внимательно посмотрел на уравнение, которое нам
задал Василек, засмеялся и, сказав: "Ишь, черт кудрявый",  написал  сверху
ответ: "е" в степени "икс". Соль всей шутки Василька и заключалась в  том,
что ответ  на  вопрос  Алексея  он  сделал  корнем  придуманного  на  ходу
уравнения.
   А через месяц мы с Алешей проводили  через  весь  город  Василька.  Его
вновь призвали в армию. Василий был необычно серьезен, все что-то ощупывал
в своем рюкзаке, но, когда тяжелые,  из  литого  чугуна,  ворота  сборного
пункта закрылись за его командой, неожиданно ожил, будто тяжесть свалилась
с его души. В последний  раз  он  подошел  к  забору,  чтобы  пожать  наши
"передние лапы", и больше мы его никогда не видели...
   Это случайное столкновение с Васильком оставило какой-то  след  в  душе
Алексея. Каким-то очень  глубоким,  до  конца  не  осознанным  побуждениям
ответили эти  внешне  легковесные  и  необдуманные  проделки  Василька.  И
неясные пока дали открылись перед Алексеем. Я с тревогой наблюдал за  ним.
Огромная, малопонятная для меня работа занимала его мозг. Да, он  ходил  и
сдавал регулярно экзамены, и  можно  было  не  спрашивать  о  результатах.
Экзамен превращался в  беседу  с  тем  или  иным  преподавателем,  беседу,
доставлявшую не мало приятных минут экзаменаторам, всегда  поучительную  и
оживленную.
   Однажды мы договорились с Алексеевым, что после экзамена пойдем в кино.
Я освободился раньше и, попросив разрешения, прошел в аудиторию, в которой
сдавала группа Алексеева.
   Экзамен принимал известный профессор, его  имя  сейчас  знают  во  всем
мире. Он, вероятно, слышал что-то об Алексееве и сурово смотрел  на  него,
как на захваленного вундеркинда.
   Профессор пригласил Алексеева за свой столик и что-то быстро написал на
листке;  Алексеев,  с  минуту  подумав,   ответил   каким-то   пространным
посланием. Профессор усмехнулся и трижды не написал, а,  казалось,  ударил
листок бумаги пером. Это было какое-то очень  короткое,  но,  по-видимому,
сложное математическое выражение. Алексеев просидел над ним час.
   За это время профессор проэкзаменовал человек  пять,  потом  наклонился
над Алексеевым и спросил:
   - Ну, как?
   - Я решил, - ответил Алексеев, - кажется...
   Профессор внимательно на него посмотрел и осторожно  взял  из  его  рук
листок с вычислениями.
   - Меня интересовало  только,  с  какой  стороны  вы  начнете  искать...
Интересовал ваш подход... Это вообще еще не решено.
   Он перечитывал написанное Алексеевым.
   - Можете идти, Алексеев, - громко сказал он. - С вашего  позволения,  я
опубликую этот результат в сборнике "Прикладная  механика  и  математика".
Очень красивое решение...
   В этот день шла "Тетка Чарлея" и вокруг  кинотеатра  жужжала  громадная
толпа: матросские бескозырки и пилотки отпускников,  платки  и  соломенные
шляпы. Мы были  почти  у  кассы,  когда  на  грузовике  подъехала  команда
моряков-подводников. Через минуту, в тесной  толпе,  мы  протискивались  в
двери кинотеатра. И вдруг раздался дикий  крик  Алексея...  Праздничные  и
оживленные лица взволнованно обернулись на этот крик. А Алексей,  все  еще
что-то крича, цепляясь скрюченными руками за  пиджаки  и  гимнастерки,  во
весь рост распростерся на полу...
   Его бережно  вынесли,  положили  на  садовую  скамейку.  Кто-то  принес
газированной воды.
   Алексей пришел в себя, виновато оглядел участливые и внимательные  лица
собравшихся вокруг него матросов.
   - Эх, война! - обронил кто-то с тоской и ненавистью.
   Чья-то рука протянула нам билеты,  и  мы  все-таки  пошли  в  кино.  До
коликов в боку мы смеялись над безобидными проделками  "тетки  Чарлея",  а
кто-то из наших соседей все выкрикивал:
   - Ну и дает, вот дает!
   Домой Алексеев возвращался совсем без сил.
   - Не могу, - говорил он, - не могу видеть толпу, борюсь с собой,  а  не
могу... Все ту конюшню проклятую вижу...
   Но время шло, и здоровая, от природы крепкая нервная система  Алексеева
медленно, но верно снимала с себя тяжесть пережитого.
   Вскоре я перебрался  в  общежитие.  А  причиной  тому  была  Нинка.  Ее
насмешки не раз выводили из  себя  Алексея.  Наконец,  когда  он  поджарил
картофель на "шампуни" - жидком коричневом мыле - Нинка им мыла голову,  а
бутылку  принципиально  ставила  рядом  с  нашим  подсолнечным  маслом,  -
терпение Алексея иссякло.
   - Этим  издевательствам  и  хиханькам  нужно  положить  конец,  я  этим
займусь! Нужно принимать какие-то меры!
   Меры  были  приняты.  Весна  и  молодость  внесли  свои  поправки.  Они
поженились в мае...
   Большую кастрюлю мы  наполнили  красным  вином,  для  сладости  всыпали
порошок сахарина, ваниль для запаха, а чтоб "ударило в  голову",  кастрюлю
поставили на огонь. Два десятка дружков и подружек, выпив по две  столовых
ложки теплого и пахучего вина, всю ночь пели и плясали под  окном  у  тети
Шуры.
   Пришло время, и мы разъехались кто куда. Алексеев иногда писал  мне.  А
позвал он меня только сейчас. Позвал требовательно. Он так хотел  показать
мне свои последние работы...



        РАССКАЗ ТОПАНОВА

   - Теперь, Максим Федорович, ваша очередь, - сказал я Топанову. - Где вы
встретили Алексеева, когда?
   - Да лет пять назад, - ответил Топанов и задумался. - Я тогда работал в
Московском комитете партии. Чем только не приходилось заниматься!  Вопросы
жилищного строительства, перестройка работы  научных  институтов...  Новые
лаборатории и новые направления исследований... Новые люди, а иногда,  что
греха таить, и старые сплетни...  Я  и  с  Алексеевым  познакомился  из-за
жалобы. Пришел как-то ко мне один сотрудник Алексеева, профессор Разумов.
   - Он также погиб?
   - Да, он все время работал с  Алексеевым,  а  тогда  приходил  на  него
жаловаться. Вы Разумова  никогда  не  видели?  Представительный  такой,  с
бородкой, немного  старомодный,  напоминал  он  какого-то  классика  науки
прошлого столетия, скорее даже нескольких классиков сразу.  Но  специалист
очень крупный. Алексеев долгое время был его учеником. Так  вот,  приходит
Разумов и просит моей помощи: не может совладать с Алексеевым.
   - А чем ваша лаборатория занимается? - спрашиваю.
   -  Мы  занимаемся  вопросами  вакуума,  -  отвечает   Разумов.   -   Вы
представляете,  что  это  такое?  Это  не  просто  пустота,   безвоздушное
пространство, как выражаются в школьных учебниках  физики.  Это  чудесная,
удивительная  область  науки,  масса  неожиданностей...   Так   вот,   это
восходящее светило Алексеев - человек не без мыслей и не без инициативы, -
понимаете ли, утверждает,  что  работы  выбранного  нами  и  утвержденного
направления ничего не дают, что это трата сил и средств... Ему, видите ли,
лучше видно! Простите, я волнуюсь...
   - А может быть, ему и вправду лучше видно?
   - Ах, Максим Федорович, вы извините  меня,  но  диссертант  лучше  всех
знает свою диссертацию, лучше автора  никто  не  знает  его  книгу,  лучше
строителя никто не знает дом, который он возводит.
   - А лучше вас - вакуум? Продолжайте, пожалуйста...
   - Представьте, я не могу сказать, что знаю его, да, да! Я  только  один
из скромных специалистов в этой области, смею, однако, надеяться, что  мои
небольшие работы в области минимальных полей и их флуктуации  не  остались
незамеченными некоторыми из авторитетов в области теоретической  физики...
Смею надеяться!
   - И что же говорит Алексеев? Что он предлагает?
   -  Он,  видите  ли,  хотел  бы,  чтобы  мы  занимались   чем-то   более
определенным, к чему можно с  большим  успехом  прилагать  его  недюжинные
математические навыки и из  чего  можно  что-то  делать.  Понимаете?  Хоть
что-то! Изучайте электрон в вакууме, изучайте протон, нейтрон, такое,  что
конкретно. "Что это  даст?"  -  вот  вопрос,  которым  он  буквально  меня
замучил!
   -  Насколько  я  вас  понимаю,  Алексеев   пугает   вас   своим   голым
практицизмом?
   - Совершенно точно! -  обрадовался  Разумов.  -  Мы  заранее  не  можем
сказать, что выйдет из того или иного направления в науке. Только  завтра,
только  будущее  приносит  истинную  оценку...  Я  вижу  перед  собой  ряд
увлекательных задач и буду их решать, буду!..
   - Так с Алексеевым никак не возможно? Что ж, я поговорю  с  директором,
и, если руководство института найдет это необходимым, переведем  Алексеева
в другое место. Нечего мешать науке!
   - Нет,  что  вы!  Не  нужно!  -  забеспокоился  Разумов.  -  Это  будет
неправильно! Ему нужно объяснить, что ли... Пусть  не  суется  не  в  свои
дела! Идет работа, весьма напряженная, а он слишком  рано,  понимаете  ли,
хочет все получить. Так не бывает. Грядущее все-таки скрыто от нас.
   - Но ведь есть случаи научного предвидения?
   - Именно случаи! Аппаратом, методом угадывания,  который  подсказал  бы
нам, что выйдет из того или другого опыта, мы не  обладаем...  Впрочем,  я
пришел к вам по другому вопросу, мы отвлеклись...
   - Да, так Алексееву нужно указать?
   - Я бы просил посоветовать, авторитетно посоветовать!
   Я проводил Разумова до двери и распорядился вызвать на завтра Алексеева
из Института звезд.
   - Признаться, я с  нетерпением  ждал  прихода  Алексеева,  -  продолжал
Топанов. - Каков он, что за человек? То, что Николай Александрович Разумов
не нашел с ним общего языка, было для меня в общем понятно... Что ждал  я?
Это было не простое любопытство. Я, видите ли, сам из первых комсомольцев,
ну не совсем из первых, вступил в комсомол  только  в  1919  году.  Хорошо
помню ту тягу к знанию,  которая  вспыхнула  у  нас,  комсомольцев,  после
гражданской войны. Всему миру доказать, что хоть крепок сук, да остер  наш
топор - это была  понятная  и  близкая  нам  задача.  Прорубить  дорогу  к
знаниям! Кто что успел схватить - кто рабфак, кто два-три курса. Редко кто
успел больше.
   И  вот  должен  прийти  Алексеев,  молодой  человек,  но   уже   твердо
определившийся в "большой  науке".  Рождения  1923  года,  нам  в  сыновья
годился, тем, с  кого  начался  комсомол...  Вот  оно,  второе  поколение!
Учился, стал ученым, просто достиг того, что люди  моего  поколения  брали
штурмом, как берут вражеские окопы.  Книги  прочел,  о  которых  я  только
слышал, только  в  руках  держал...  И  вот  становится  такой  желторотый
парторгом! Выбрали, доверили, не отказывался... После его выборов заскочил
ко мне один  человек.  "Ошибочка  произошла,  говорит,  ошибочка!  Выбрали
мальчишку в парторги. Ну какой он парторг, когда у него  голова  формулами
набита! И ученого потеряем, и  парторга  не  получим.  Он  все  в  высоких
материях витать будет, непорядок это, товарищ Топанов..."
   -  А  ведь  пора  и  нам,  -  отвечаю,  -  высокие  материи  осваивать.
Космические ракеты, термоядерные регулируемые реакции - это ли не  высокая
материя? Да почему наш  советский  человек,  которому  народ  дал  знания,
должен быть в тени? Молод и учен - два богатства в нем...
   И вот Алексеев у меня в кабинете. "Эге, - думаю, - да ты, брат,  сед...
У меня, старика, волос и сейчас с  рыжинкой,  а  тебя  вон  как  побелило,
знать, видал, как украинцы говорят, "шмаленого вовка".
   - Жалуются на тебя, товарищ Алексеев, - говорю, - и крепко  жалуются...
"Мешает Алексеев научной работе!" - вот как говорят, вот  до  чего  дошло!
Мешаешь?
   - Мешаю...
   - Ну, а тех, кто мешает, - бьют.
   - Знаю...
   - Значит, уверен в своей правоте? Значит, тебя не  понимают?  Ты  новые
идеи несешь, раскрываешь, а на тебя никакого внимания? Так?
   - Нет, не так! Я по-настоящему своих мыслей никому еще не рассказывал.
   - Почему?
   - Потому что рано. Еще многое  нужно  проверить...  У  нас  ведь  какая
структура?  Отдел  звезд,   отдел   космической   электродинамики,   отдел
межзвездной материи и  лаборатория  вакуума...  Поле  исследования  -  вся
Вселенная. А у каждого сотрудника свой  "комплекс  идей";  свое  понимание
науки о звездах; каждый старается отхватить побольше для "своего".  И  при
утверждении планов - скандал! Но  ведь  из  любого,  буквально  из  любого
направления может вдруг появиться, "отпочковаться", что  ли,  какое-нибудь
совершенно чудесное, практически важное следствие, прямо  не  связанное  с
программой "отдела". Ведь звезды становятся нашей  далекой  и  незаменимой
лабораторией. Пройдут, быть может, тысячелетия, прежде чем человек получит
возможность создавать такие температуры и такие давления, как  на  далеких
звездах. Природа открывает свои самые сокровенные тайны только  при  очень
сильных воздействиях, ей и миллиона градусов мало, и что  творится  внутри
горячих звезд - надолго останется загадкой. Ну можно ли сейчас,  когда  мы
живем в такое время, которому наши потомки будут завидовать так же  остро,
как в  детстве  мы  завидовали  участникам  штурма  Зимнего  или  конникам
Котовского,  можно  ли  допускать  разобщенность  исследований,  можно  ли
удовлетвориться  чисто   внешними,   случайными   связями   между   нашими
лабораториями? Работаем под одной крышей, а иной раз оказываемся  далекими
друг другу... Нет, я стою за настоящее, полное объединение усилий! И  если
говорят, что я мешаю, то меня просто не понимают. Я вовсе не хочу сказать:
вот,  из  вашей  работы  ничего  не  выйдет,  она  не  даст  практического
результата, давайте начнем другую. Такого у меня нет на уме, это глупость.
Может быть, я не всегда бывал понятен...
   - А это плохо, если тебя не понимают! Говорить ты  вроде  умеешь,  свое
дело знаешь, а тебя не понимают? Значит, ты что-то недосказываешь, товарищ
Алексеев?  Раскрываться  нужно  вовремя  и  до  конца.  Есть  ли  у   тебя
"первоначальный капитал" или все еще настолько не оформлено,  что  с  этим
нельзя выходить на люди?
   - Кое-что есть...
   - А людям рассказать еще страшно?
   - Могут не понять, высмеют. Уж очень сложны вопросы...
   - А если их сделать простыми? Это можно?
   - Нет-нет, что вы... Это такой сгусток математики, астрономии,  физики,
такой сплав...
   - Тогда тебе еще рано раскрываться. И не верю я, что может существовать
такая невероятная сложность в очень  большом  вопросе  -  ведь  ты  хочешь
сделать этот вопрос центральным для исследований целого института!  -  что
человеку со средними человеческими  способностями  не  понять...  Конечно,
увидеть в сложном простое - задача не из легких, но  раз  нужно,  то  надо
думать, надо искать.
   - Мне кому-нибудь рассказать бы... Рассказывать  и  рассказывать,  пока
сам не пойму...
   - Это хороший метод. Расскажи жене.
   - Она геолог...
   - Дома бывает редко? А если мне? Вот расскажи мне, может, я пойму...
   Алексеев с сомнением посмотрел на меня и откровенно пожал плечами.
   - Попробую, только не обижайтесь, если что...
   После этого разговора я дней десять ждал звонка,  но  Алексеев  молчал.
Недолго думая я решил заявиться  к  нему.  Нашел  его  дом,  взобрался  на
седьмой этаж, и вот я в комнате Алексеева. Маленькая, книг  много,  больше
справочных. На столе стопка последних журналов, листки, исчерканные  синим
карандашом.
   Притащил Алексеев из кухни кофе, и как-то незаметно,  слово  за  слово,
исчезли неловкость, связанность. Трудно сказать, о чем  мы  говорили.  Обо
всем!  А  потом  встретились  еще  раз  на  открытом  партийном   собрании
Института.
   Собрание было бурным, как принято говорить, но оно  действительно  было
необычным. Ошеломил меня Алексеев, да и  не  только  меня.  Выложил  массу
интересных мыслей, настоящих глубоких идей, но... но выступать было  рано.
А потом, год за годом, работы его  лаборатории  становились  все  более  и
более заметными. Не укладывались ни в какие рамки "отделов".  Скоро  он  с
группой своих сотрудников перекочевал из Москвы сюда, к морю, в украинский
филиал Института звезд. Занял своей лабораторией огромное здание. Академия
отпустила ему много средств. Здесь и настигла его катастрофа.  Да,  с  год
назад он был у меня, говорил о своих планах, но как-то в общих чертах.  Не
вспомню сейчас эти планы...
   - Но что же было  основным,  какую  цель  преследовали  его  работы?  -
спросил я.
   - Происхождение и эволюция звезд и звездных скоплений  -  вот  над  чем
работал Алексеев и его сотрудники.  Он  вскользь  сказал  мне  тогда,  что
мечтает перевести этот вопрос из области гипотез, таблиц  и  теоретических
расчетов в область прямого эксперимента...
   - Но при чем же здесь  вакуум?  Ведь  свойства  вакуума  -  официальная
область его лаборатории.
   - Звезды рождаются  в  безвоздушном  пространстве.  И  рождение  их,  и
развитие, и смерть обусловлены свойствами этого пространства. Замечу,  что
даже Разумов, очень и очень  скептически  относившийся  к  Алексееву,  сам
попросил перевести его в  южноукраинский  филиал.  Видно,  эксперимент,  к
которому шел Алексеев,  уже  тогда  стал  обретать  какую-то  определенную
форму.
   - Так что же, Алексеев хотел зажечь, _создать_ звезду? - воскликнул я.
   - Что-то в этом роде...
   - Но зачем, для чего?
   - Для чего? Для  того,  чтобы  экспериментально  проверить  гипотезы  о
рождении звезд, чтобы подчинить  человеку  неисчерпаемые  запасы  энергии,
таящейся в Космосе, в межзвездном веществе.
   - И вы полагаете, что его работы увенчались успехом?
   - Боюсь, что успех оказался слишком большим... Боюсь, что здесь уже  не
успех, а другое... Поймите меня правильно. Есть такой успех, такая победа,
с которой не знаешь, что и делать.



        ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА

   Итак, "спутник Алексеева" был впервые  нами  увиден  в  момент  полного
солнечного затмения. Почти все члены комиссии  пришли  к  заключению,  что
мираж является побочным эффектом, что он только _сопровождает_ прохождение
"спутника". Смутная картина, что-то вроде овальной искрящейся  туманности,
возникшая тогда на флуоресцирующем экране, вызвала горячие споры.
   Кое-кто ошибочно предположил, что  мы  увидели  "спутник  Алексеева"  в
натуральную  величину,  но  подсчеты  опровергли   это   допущение.   Слой
разреженного воздуха вокруг "спутника", отражающий море и лодки, корабли и
птиц, по-видимому, находился в особо  возбужденном  состо