Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
от гитары, а Володя пояснил: - И из
Академии притащатся. Надо провести. Они все с бутылками притащатся.
- Какие бутылки! - прикрикнула Жанна. - У вас, же премьера!
- Я вам дам бутылки! - Я вспомнил о диктаторских полномочиях, перестал
заикаться и дрожать.
- Шутки, шуточки, - успокоил Серега, а мне опять стало страшно.
Особенного ажиотажа устроителями вечера не ожидалось, так как
Санкт-Петербург еще никому не известен. Возможно, нас именно поэтому и
пригласили. Но к вечеру народ начал подтягиваться. Аргонавты играли в тот
день в Военмехе, а туда было пройти труднее всего. Кто-то, видимо, знал, что
на психфаке вечер, и рок-н-ролль-щики с кайфовальщиками (как-то надо
называть ту публику), сняв осаду с ВоенМеха, рванули на Красную улицу.
Особнячок взяли на копье, между делом, даже не причинив ущерба.
За сценой находилась небольшая артистическая, я смотрел в щелку на
толпу, запрудившую зальчик. Холодели конечности, била дрожь, а моим
нигилистам - хоть бы что. А Жанне - только б веселиться в центре внимания.
Я не боялся публики, привычный к публике стадионов, и вдруг разом мое
безумие устремилось в Новое русло:
- Встали! Готовность - минута! Первой играем Осень!
Я стоял в гриме, разодетый в малиновые вельветовые брюки и занюханную
футболку. На ногах болтались разбитые кеды. Коллеги мои были под стать, а
тогда, надо заметить, на родную сцену даже самые отпетые рокеры выходили
причесанные и в костюмчиках.
- Ну и ну, - сказал Серега и подкрутил рыжие усы.
- Во, правильно. Щас покайфуем, - улыбнулся Летающий сустав.
- Облажаемся, вот и покайфуем, - хмыкнул Володя.
- Пора, мужики, - засмеялась Жанна, - Я пока окно открою. Ничего, со
второго этажа спрыгнете, если бить станут.
- Играем Осень, а потом блюз! И провода не рвать! - Я устремился к
двери, коллеги за мной. Дернул ручку на себя, помедлил, - из зала неслись
голоса и табачный дым - помедлил, сбросил кеды и выбежал на сцену босиком.
Мы врезали им и Осень, и Блюз номер 1 и Сердце камня без пауз,
поскольку страшно было останавливаться, а остановившись поневоле и услышав
ликование, выразившееся в свисте, топоте, битье в ладоши, бросании на сцену
мелких предметов, остановившись и сфокусировав зрение, и различив их лица,
насмешливо-приветливые, возбужденные, вакхические и юные, эти милые теперь
мне лица моей юности, остановившись поневоле, я зло понял, что зал теперь
уже наш.
Мы играли дальше под нарастающий гвалт, я метался по сцене, как
пойманный зверь, размахивая грифом гитары и падая на колени, хотя никогда не
метался и не падал на репетиции, и не собирался метаться и падать, но так
подсказал инстинкт и не подвел, подлец, поскольку вечер рухнул триумфом и
началась на другой день новая и непривычная жизнь, жизнь первой звезды
городского молодежного небосвода волосатиков, властелина сердец, властелином
стал на четыре Долгих года Санкт-Петербург...
Через неделю мы выступали в Академии и весь город (условный город
волосатиков) пошел на штурм. Двери в Академии сверхмощные, а лабиринты
коридоров запутанные и шанс устоять у администрации имелся. Но вокруг
Академии стояли строительные леса, замышлялся ремонт фасада, и это решило
исход дела.
Санкт-Петербургу предоставили в распоряжение спортивный зал и теперь
нам обещали через профком шестьдесят рублей.
Все желающие не смогли пробиться в Академию. Главные двери уцелели, но
защитникам пришлось распылить и без того ограниченные силы и гоняться за
волосатиками по лесам, походившим издали, говорят, на муравейник.
Администрация пыталась перекрывать двери внутри здания и это, отчасти
сдерживая натиск, лишь отдаляло развязку.
Случайный имидж премьеры, вызванный страхом и инстинктом
самосохранения, стал ожидаемым лицом Петербурга и было б глупо не оправдать
ожиданий.
Малиновые портки оправдали себя, а босые ноги - особенно. Я добавил к
костюму таджикский летний халат в красную полоску, купленный год назад в
Душанбе, а на шею повесил огромный будильник.
В спортзале не предполагалось сцены и мы концертировали прямо на полу.
На шведских стенках народ сидел и висел, как моряки на реях, перекладины
хрустели и ломались, кто-то падал. В разноцветной полутьме зала стоял вой.
Он стоял, и падал, и летал. И все это язычество и шаманство называлось
вечером отдыха.
Я сидел на полу по-турецки или по-таджикски и сплетал пальцы на струнах
в очередную композицию, когда вырубили электричество. Сквозь зарешеченные
окна пробивался белый уличный свет. В его бликах мелькали тени. Стоял,
падал, летал вой и язычники хотели кого-нибудь принести в жертву. Тогда
Володя стал лидером обесточенного Петербурга и на сутки затмил славу моей
Осени. Он проколотил, наверное, с час, защищаемый язычниками от
поползновений администрации. Он был очень приличным барабанщиком, даже если
вспоминать его манеру играть теперь. Особенно хорошо он работал на тактовом
барабане и особенно удавались ему синкопы. Он играл несколько мягковато и
утонченно для той агрессивной манеры, что желал освоить, но таков уж его
характер, а ведь именно характер формирует стиль...
Братьев Лемеговых все же не исключили из Академии. Наше выступление
даже пошло на пользу - ремонт здания уже нельзя было откладывать на
неопределенное потом.
В родительской квартире на проспекте Металлистов (то ли в честь Фарнера
или Гилана на радость теперешним металлистам) я оставался один и с утра
телефон не умолкал, напоминая о славе и подстегивая самолюбие.
Звонили и по ночам. Приходилось выбегать из постели в коридор, пока не
успели проснуться родители.
Слышались в трубке смешки, долгое дыхание, перешептывание, хихиканье.
Утром звонили приятели по делу и с лестью, а по ночам звонили не по делу
девицы: Вы извините... хи-хи... Вы, конечно, нас простите... хи-хи... Может,
вы не отказались бы сейчас к нам... хи-хи... Сейчас приехать вы можете?
Отчего-то ночные звонки злили. Я, естественно, мог приехать, а иногда даже
хотел, но теперь приходилось быть настороже.
Пришлось на ходу досочинять программу, убирать из нее некоторые песни
лирико-архаического толка, заменяя на тугой около-ритм-энд-блюз. По утрам я
колотил на рояле, тюкал известными мне аккордами и манкировал Университет.
Чиркал на бумажке:
Мои гнилые кости давно лежат в земле.
Кофе, кофе, кофе, ты - аутодафе!
Это сочинение так и не дожило до сцены.
- Ты, как вино, прекрасна. Опьяняешь, как оно. Ты для меня, как будто
веселящее вино! - а вот это стало супер-боевиком.
Петербург довольно быстро привык к славе и стоили мы теперь около
восьмидесяти рублей. Но рублей не хватало, поскольку усилители у нас были
плохонькие, акустика хреновая, микрофоны вшивые, а провода запутанные. Этих
рублей не хватало никак.
И еще я собирал пластинки. Собрал десяток пластинок Битлз в оригиналах
Парлафона и Эпплз от Плиз, плиз ми до Лет ит би, десяток Роллинг стоунз,
Стенд ап и Бенефит андерсеновского Джезро Талла плюс охапку классической
музыки.
В начале 1970 года я в последний раз отличился на спортивном поприще,
выиграв серебро на Зимнем первенстве страны среди юниоров по прыжкам в
высоту, а весной в Сочи повредил коленный сустав, а в конце года, залеченное
казалось бы совсем, порвал колено еще раз. На перекрестке судьбы с юношеским
вселенским задором думалось возможным все - и причуды первой звезды рока, и
суровая олимпийская стезя.
Мой тренер, великий человек, сокрушался:
- Он хиппи! Я же был в Америке я видел таких с гитарами. Он же
настоящий хиппи! Сделайте же с ним что-нибудь!
Но я не относился ничуть к бездеятельным хиппи. Я являлся деятельным
безумцем молодежности, не понимая, в начале какой тропы нахожусь.
Во второй половине шестидесятых к року относились у нас в стране
административно-культурные единицы снисходительно-доброжелательно, а к концу
десятилетия надменно и обиженно-индифферентно. Кажется, в 1969 году
ленинградский состав Фламинго выступал в Политехническом институте и перед
выступлением у Фламинго сломались усилители (добрая наша традиция). Пока
усилители чинили специалисты, публика чинила залу ущерб, вырабатывая по
Павлову рефлекс на отечественный рок. Тот день стал переломным во
взаимоотношении административно-культурных единиц и любителей новой музыки.
Вышел указ, обязывающий иметь всякому ансамблю в составе духовую секцию,
запрещающий исполнять композиции непрофессиональных авторов, обязывающий
всякую группу приезжать в Дом народного творчества на улицу Рубинштейна и
сдавать программу комиссии, состоящей из тех же административно-культурных
единиц. Однако! Мы и такие, как мы, мыкались по случайным помещениям, из
которых нас гнали взашей по поводу и без повода, мы скопидомничали, собирая
жалкие рубли на аппаратуру, мы, собственно, были вольными поморами, а нам
предлагали крепостное право, нам предлагали оставаться народной
самодеятельностью, но ничего не делать самим. Разрешалось лишь мыкаться и
скопидомничать.
Однако систему пресечения еще не отработали, но это был первый шаг,
точнее подталкивание к подполью. Удавалось еще концертировать в вузах, но
противникам уже удавалось пресекать концертирования. К началу 1971 года в
стылом ленинградском воздухе запахло войной...
Коля Васин, условно его так назовем, рослый и восторженный бородач,
заметно выделялся из публики тех лет. Он считался реликвией и гордостью
города (условного города волосатиков), потому что никому более не то чтобы
не удавалось, а даже и не мечталось получить посылку от самого Джона
Леннона. А Коля Васин получил. После раскола Битлз. Джон собрал Пластик Оно
Бенд, который выступил с концертом в Торонто. Коля Васин поздравил 9 октября
1970 года Джона Леннона с тридцатилетием, а благодарный Джон Леннон прислал
Коле Васину пластинку с записью концерта в Торонто. Там Джон исполнил Дайте
миру шанс и под его лозунгом проходят сейчас массовые форумы борцов за мир.
Коле Васину от Джона Леннона с приветом - такой автограф на невских берегах
не имел цены.
Этот-то Коля Васин и вызвал меня к себе по очень важному делу. Не помню
точно, но, кажется, стояли холода и я долго трясся в трамвае, пока добрался
до Ржевки. В этом несуразном районе, где деревянные частные дома
соседствовали с застройками времен малых архитектурных излишеств, и жил
корреспондент лидера Битлз. Найдя дом, я поднялся по лестнице и позвонил.
Мне открыл Коля Васин. Он был одет в широкую, не заправленную в брюки, белую
рубаху и домашние тапочки. Мы обнялись по-братски. Я довольно сдержан в
проявлении чувств, но так полагалось в этом доме. Мы прошли в комнату, по
которой сразу можно было представить жизненные приязни хозяина. На стенах
висели фотографии битлов, особенно Джона, стеллажи были заставлены коробками
с магнитофонными пленками, тут же стоял магнитофон и колонки, проигрыватель,
пластинки стопками лежали повсюду, а увесистые, величиной с рождественский
пирог, альбомы составляли, пожалуй, главную достопримечательность. Коля
Васин работал художником-оформителем и, судя по этим альбомам,
художником-оформителем являлся отменным. Несколько альбомов он посвятил
Битлз, имелся альбом, повествующий об истории отечественного рока. В нем
хранились редчайшие фотографии и если б его сейчас издать, то издание б
пользовалось спросом и его можно было б обменивать населению на макулатуру.
И это без обидного подтекста.
Коля Васин сказал:
- Есть идеи. Есть замечательные идеи. Сейчас придет наш человек и все
расскажет, а пока, извини, старик, я поставлю Джона.
Он поставил Джона, закрыл глаза и, сидя в кресле, стал раскачиваться
под музыку Джона, кайфовать, а я стал ждать нашего человека, поскольку ехал
на Ржевку не кайфовать, а слушать идеи.
Скоро наш появился, Худощавый и белокурый, с нервным лицом, с
прозрачными глазами, и очень внимательными глазами, одетый в серый костюм,
светлую рубашку, галстук. На лацкане пиджака поблескивал комсомольский
значок, и не просто значок, а с золотой веточкой. Такой значок должен был
говорить об особых полномочиях. Тогда я представлял нашего человека другим -
волосатиком в поношенной экипировке, так я выглядел сам, но Коля Васин
предупреждал - придет наш, а я верил Коле Васину.
- Арсентьев, - представился человек с полномочиями. Он смотрелся года
на двадцать четыре.
Арсентьев сел, потер зябко ладонь о ладонь, помолчал и начал говорить,
словно не для меня, а вообще, лишь изредка бросая короткие взгляды:
- Есть идея организовать клуб. Некое сообщество людей, объединенных
одними интересами и таковой опыт уже имеется по организации фотоклубов,
филателистических и нумизматических клубов. С молодежью, увлекающейся
рок-музыкой, дело обстоит не просто, но есть мнение, которое я представляю,
что стоит попробовать и объединить их, и сбить нездоровый ажиотаж, который
музыкантам только вредит, и дать рост наиболее талантливому.
- Санкт-Петербург - самая крутая команда в городе! - это Коля Васин
перестал кайфовать и включился в разговор.
Арсентьев посмотрел на меня внимательно и продолжил:
- Но и много, естественно, противников. Поэтому мы должны сперва
организоваться, представить программу действий, провести ряд мероприятий и
поставить противников перед фактом. Эта анархия, это каждый за себя - ничего
не даст. Может, стоит подумать и приобрести общую клубную аппаратуру и тем
гарантировать профессиональное звучание всякого выступления.
- Да, да, аппаратура нужна! - Я был согласен. Я был согласен
объединиться хоть с чертом лысым, чтобы гарантировать профессиональное
звучание, и не мог сдержать волнения перед нашим человеком, обладающим
полномочиями.
- Уже согласились Аргонавты, Белые стрелы, Славяне и даже Фламинго. Мы
победим, старик! - воскликнул Коля Васин.
Помню, опять было холодно, но лед на Неве уже сошел. Мне велели явиться
в один из воскресных дней к Медному всаднику, что я и сделал. Большая группа
волосатиков по велению Арсентьева также явилась к памятнику. По ходу
приветствуя знакомых, подхожу к Летающему суставу.
- Чего ждем? Что-то будет, Мишка?
- А все ништяк, чувачок, ништяк! Зачем-то ведь звали.
Я завидовал простоте его реакций, чувствуя, что неожиданная слава
делает меня осторожным и даже пугливым.
Подходили знакомые, посмеивались, подошел Коля Басин, восторженный
голос его слышался издалека. Он был в кожанке времен Пролеткульта, кепке
восьмиклинке, сшитой из потертой джинсовой ткани, крупный круглый значок на
лацкане кожанки с I Love John походил на мишень, и вся наша пестрая группа
походила на мишень. Но выстрела не произошло. Раздалась команда и мы
двинулись к дебаркадеру, что стоял у парапета напротив Медного всадника и, к
общему удивлению, погрузились на речной трамвайчик, который тут же и отвалил
от дебаркадера.
Появился Арсентьев. В аккуратном плаще строгой расцветки, с аккуратным
пробором. Он вежливо приветствовал каждого рукопожатием. Ладонь у него
оказалась холодная, а пальцы цепкие и сильные. Руководителям групп
предлагалось пройти в овальную каюту, а рядовым деятелям рок-музыки - в
общую.
- Касты какие-то, - расстроился Мишка. - Вы, значит, брахманы, а мы
пушечное мясо рок-н-ролла? Н-да. Ништяк!
В овальной каюте собралась элита и Арсентьев повторил более развернуто
то, что я уже слышал на Ржевке, и предложил наметить конкретный план и
проект Устава создаваемого Клуба. Говорили много глупостей, Арсентьев
конкретизировал и поправлял, а еще конкретизировала и поправляла такая же
белокурая и голубоглазая, как Арсентьев, молодая женщина, так же строго и
аккуратно одетая и причесанная. Арсентьев и Белокурая сидели рядом. Дебаты
продолжались бесконечно и я вышел в общую каюту, где оказалось веселее и
бесшабашнее. Брякала посуда, курили - табачные облака клубились над головами
рок-н-ролльщиков, запах горчил.
Музыкальная общественность изъявила желание и желание исполнилось -
речной трамвайчик подошел к ближайшему дебаркадеру и выборные от
рок-н-ролльщиков рванули в ближайший гастроном. По их возвращении круиз
продолжился.
В итоге приняли на речном трамвайчике Устав, довольно жесткий Устав,
многое запрещалось, постановили скинуться по двадцать рублей в кассу Клуба и
от Арсентьева получили указание ждать следующие указания.
Этот вольный, разинский круиз добил сомневающихся, и теперь мы
представляли из себя ярых сторонников долгожданного Клуба, что принесет
долгожданную легальность, признание и профессиональное звучание.
А пока что квинтэссенцией сезона, катаклизмом года, землетрясением
нравов... Мухинскому училищу исполнялось сколько-то там круглых лет. Нас,
как сиюминутных знаменитостей, чуть не слезно просили украсить выступлением
Санкт-Петербурга юбилей. Мы и украсили, чем смогли.
На вечер прибыло много выпускников прежних лет и они, придя по
пригласительным билетам к началу вечера, увидели огромную толпу,
сгрудившуюся у дверей, запрудившую даже пол-улицы, на которую выходил фасад
училища. Испуганный милиционер пытался объясниться с толпой через мегафон,
но толпа имела навык, толпа стояла стеной, и обладатели пригласительных
билетов в большинстве не смогли попасть в училище, а наиболее активных,
возмущавшихся вслух, пытавшихся пробиться к дверям юбиляров, милиция как раз
и забирала. Имевшая же навык толпа напирала, но напирала, не нарушая явно
предписаний социалистического общежития.
Я оказался в толпе, и меня передали через толпу к дверям на руках. В
самом училище оказалось не лучше. Затейливые коридоры барона Штиглица
походили на цыганский табор. Единственно, что не жгли костров. Осторожность
и пугливость во мне прогрессировали и приводили к противоположным
проявлениям. И хотя я более не практиковал выбегать на сцену босиком, но на
колени все же падал, и метался зверем, и прыгал через колонки, и кричал в
микрофон про осень и сердце камня. А Володя лишь еще более преуспел в
синкопах, а Серега еще и дул в губную гармонику, а Мишке хоть и было иногда
не до клавишей, но зато еще более он соответствовал прозвищу Летающий
сустав, летая по сцене с бубном и чаруя экзальтированных болельщиц.
Теперь я даже ставил под удар родителей: они занимали довольно
серьезные должности на производстве, и на одном из совещаний по идеологии
упомянули так называемую рок-музыку, упомянули и Санкт-Петербург, приписав
ему чуть ли не монархистские настроения.
Я этого не понимал. Мы ведь просто сочинили музыку и слова к ней. И
просто выступали не бог весть на каких подмостках. Может, это была хреновая
музыка и слова, но мне казалось, что, наоборот, Петербург, запевший на
родном языке, достоин пусть не поддержки, но хотя бы невмешательства. И я
очень надеялся на Клуб, на Арсентьева и на его значок с золотой веточкой.
По сложной системе конспиративных звонков узнаю - ночью, на улице
Восстания, в здании бывшей гимназии произойдет встреча лучших клубных
музыкантов с польской рок-группой Скальды, приехавшей в СССР на гастроли.
Иметь при себе три рубля на организационные расходы. Играют с нашей стороны