у  некоторые  его
доброжелатели,  позволила  ему   совершенно   не   считаться   с   подобными
злопыхательствами  и  даже  притязать  -  и   это   в   Эдинбурге,   городе,
прославленном своей нетерпимостью к колдунам и  некромантам!  -  на  опасную
славу  предсказателя  будущего.  Вскорости  прокатились  слухи,   будто   за
определенную мзду  (разумеется,  немалую)  доктор  Баптиста  Дамиотти  готов
поведать посетителям о судьбе отсутствующих друзей и даже показать их  самих
и то, чем они в настоящий момент занимаются.
     Слухи эти докатились наконец и до леди  Форрестер,  достигшей  уже  той
степени смятения духа, в котором страдалец  готов  пойти  на  что  угодно  и
вынести все, что только ни потребуется, лишь бы неуверенность перешла в хоть
какую-нибудь определенность.
     Таковое  состояние  сделало  леди  Форрестер,  обычно  столь  робкую  и
нерешительную, не менее отважной и упрямой, и вот однажды  сестра  ее,  леди
Ботвелл, была немало удивлена  и  встревожена,  услышав  от  нее  о  твердом
решении посетить этого чудесника и узнать у него судьбу пропавшего мужа.
     В ответ леди Ботвелл возразила, что совершенно невозможно, чтобы  столь
дерзкие  притязания  иноземца  могли  бы  основываться  на  чем-либо,  кроме
мошенничества.
     - Я не страшусь, - отвечала покинутая жена, - подвергнуться  насмешкам.
И ежели есть хота бы один шанс  из  ста,  что  я  могу  получить  какие-либо
сведения о судьбе моего мужа, я не должна упустить этот шанс ни  за  что  на
свете.
     Тогда леди Ботвелл попробовала указать ей на незаконность  обращения  к
подобным источникам запретного знания.
     - Сестра, - отвечала страдалица, -  тот,  кто  погибает  от  жажды,  не
отвергнет воду, будь она  хоть  сто  раз  отравлена.  Та,  что  страдает  от
неопределенности,  должна  искать  сведений,  хотя  бы  их  предлагали  силы
нечестивые и дьявольские. Одна,  без  спутников  отправлюсь  я  узнать  свой
жребий, и сегодня же вечером узнаю его,  и  солнце,  что  поднимется  завтра
утром, найдет меня если и не более счастливой, то хотя бы более смиренной.
     - Сестра, - сказала леди Ботвелл, - если ты и впрямь решилась  на  этот
дикий шаг, то отправишься туда не одна. Если человек  этот  -  обманщик,  то
волнение твое может помешать тебе раскусить его мошенничество. Если  же,  во
что  поверить  я  не  могу,  он  и  в  самом  деле  обладает  тем  небывалым
могуществом, на кое притязает, то тебе не придется одной сообщаться со столь
сверхъестественными силами. Коли ты действительно решилась идти, я  пойду  с
тобой. Но все же лучше передумай и откажись от  замысла,  выполнить  котррый
нельзя без греха, а весьма вероятно - и без опасности.
     Бросившись в объятия сестры, леди Форрестер припала к  ее  груди  и  на
сотни  ладов  благодарила  за  предложение  пойти  вместе  с   ней,   однако
меланхолическим  жестом  отвергла  дружеский  совет,  коим  это  предложение
сопровождалось.
     Когда же спустились сумерки  -  таково  было  время,  когда  Падуанский
Доктор принимал визиты тех, кто пришел искать его совета - две дамы покинули
свои апартаменты на  Эдинбургском  Коннонгейте,  одевшись  на  манер  женщин
низкого звания и закутав лица в пледы, как было принято носить  их  у  этого
сословия; ибо в те дни  аристократии  на  положение  в  обществе  указывала,
главным образом, манера носить плед, равно как и выделка ткани.
     Подобное переодевание предложила леди Ботвеял, отчасти с целью остаться
незамеченными, когда они подойдут к дому мага, отчасти же ради  того,  чтобы
испытать его проницательность, представ перед ним в чужом обличье.
     Надежный и верный слуга леди  Ботвелл  был  отправлен  ею  умилостивить
доктора долженствующей платой и намекнуть ему,  что  некая  солдатка  жаждет
узнать о судьбе своего мужа - предмет, о  котором,  надо  полагать,  мудреца
вопрошали куда как часто.
     До самого  последнего  мгновения,  покуда  дворцовые  часы  не  пробили
восемь, леди Ботвелл жадно наблюдала за сестрой, в надежде, что та может еще
отступиться от своего опрометчивого замысла; но поскольку  кротость  и  даже
робость способны временами на твердость  и  стремление  к  четко  намеченной
цели, то решимость леди Форрестер не поколебалась и  сохранилась  незыблемой
вплоть до момента отбытия.
     Глубоко недовольная самой этой вылазкой, но преисполненная намерений не
покидать  сестру  в  подобных  отчаянных   обстоятельствах,   леди   Ботвелл
сопровождала леди Форрестер сквозь череду темных улиц и переулков,  а  слуга
шел впереди и указывал им дорогу.
     Наконец он внезапно свернул в узенький закоулок и постучал в  сводчатую
дверь, по всей видимости, принадлежавшую какому-то старинному зданию.
     Она отворилась, хотя привратника видно не было;  и  слуга,  отступив  в
сторону, знаком предложил дамам войти. Едва  они  yспели  последовать  этому
приглашению, как дверь закрылась, оставив их провожатого снаружи.
     Сестры обнаружили,  что  находятся  в  крохотной  приемной,  освещенной
тусклым светильником. Теперь, когда дверь захлопнулась, ни  струйка  свежего
воздуха, ни лучик света не  проникали  в  помещение  из  наружного  мира.  С
дальней стороны прихожей виднелась полуоткрытая дверь, ведущая во внутренние
помещения.
     - Теперь мы не должны колебаться,  Джемайма,  -  сказала  леди  Ботвелл
сестре и направилась во внутреннюю комнату,  где  в  окружении  книг,  карт,
философских принадлежностей и прочей утвари самого причудливого вида и формы
они нашли предсказателя.
     На первый взгляд во внешности итальянца не было ничего примечательного.
     Он обладал смуглой кожей и резкими чертами лица, характерными  для  его
народа, казался лет пятидесяти отроду, и  выглядел  вполне  привлекательным,
хотя и не слишком красивым на вид.
     Одет он был в костюм из черной ткани, составлявший тогда  универсальное
облачение всех людей его профессии.
     Высокие свечи в серебряных канделябрах  освещали  скромно  обставленный
кабинет.
     Когда дамы вошли, некромант поднялся и,  несмотря  на  невзрачность  их
одеяний, приветствовал их с подчеркнутым почтением, какое приличествовало их
званию и какое чужеземцы обычно столь подчеркнуто соблюдают по  отношению  к
особам, которым почести эти пристали от рождения.
     Леди Ботвелл все же попыталась сохранить инкогнито и, когда доктор ввел
их в комнату, жестом отклонила его любезность, как неподобающую их сословию.
     - Мы люди бедные, сэр, - произнесла она, - и только  горе  моей  сестры
привело нас проведать у вашей милости насчет...  Предсказатель  улыбнулся  и
прервал ее.
     - Мне известно, мадам, горе вашей сестры  и  причина,  его  вызывающая;
известно также и то, что мне оказали честь своим  визитом  две  дамы  самого
высокого рода - леди Ботвелл и леди Форрестер. Если бы я не мог отличить  их
от особ того класса общества, на какой указывает нынешняя их одежда, вряд ли
я был бы способен удовлетворить их, предоставив  им  сведения,  которые  они
ищут.
     - Нетрудно догадаться.., - начала леди Ботвелл.
     - Простите мне дерзость прервать вас, миледи, - вскричал  итальянец,  -
но ваша светлость собиралась сказать, что нетрудно, мол, догадаться,  что  я
узнал ваши имена от вашего провожатого. Но предполагая  так,  вы  тем  самым
совершаете несправедливость по отношению к верности  вашего  слуги  и,  могу
добавить, к мастерству того, кто также является не последним среди  покорных
ваших слуг - Баптисты Дамиотти.
     - Я не хотела оскорбить ни его, ни вас, - молвила леди Ботвелл, все еще
сохраняя хладнокровный тон, хотя и была немало удивлена -  но  ситуация  эта
непривычна мне. Коли вы знаете, кто мы, то знаете также, сэр, и что  привело
нас сюда.
     - Стремление узнать судьбу некоего знатного  шотландского  джентльмена,
который сейчас находится в Европе или же был там в самом недавнем времени, -
ответствовал  провидец.  -  Имя  этого  джентльмена  -   кабальеро   Филиппе
Форрестер.  Джентльмен  сей  имел  яесть  быть  супругом  этой  леди,  и,  с
позволения вашей светлости, выражаясь попросту,  имел  также  злосчастье  не
ценить этот бесценный подарок судьбы так, как дар сей заслуживал.
     Леди Форрестер глубоко вздохнула, а леди Ботвелл сказала:
     - Поскольку вы и без наших слов знаете  цель  нашего  визита,  остается
один лишь вопрос, а именно: обладаете ли вы властью  развеять  тревогу  моей
сестры?
     - Обладаю, мадам, - ответил падуанский ученый, - но предварительно  еще
одно только - достанет ли вам мужества самолично увидеть, что делает  сейчас
кабальеро Филиппе Форрестер? Или же вы предпочтете, чтобы я сообщил вам это?
     - На этот вопрос моя сестра должна  ответить  сама,  -  рассудила  леди
Ботвелл.
     - Своими собственными глазами желаю я лицезреть все, что в вашей власти
показать мне, - изрекла леди Форрестер все с той же непреклонной силой воли,
что поддерживала ее  с  тех  пор,  как  она  приняла  решение  обратиться  к
предсказателю.
     - Но это может быть опасно.
     - Если золото может компенсировать риск, - произнесла  леди  Форрестер,
вытаскивая кошелек.
     - Я занимаюсь подобными вещами не ради наживы, - возразил чужеземец.  -
Я не смею употреблять мое искусство на низменные цели. Если я и беру  деньги
у богатых, то лишь для того, чтобы одаривать ими бедняков, и не приму больше
той суммы, что уже вручил мне ваш слуга. Спрячьте ваш кошелек, мадам;  адепт
не нуждается в вашем золоте.
     Леди Ботвелл, посчитав отказ от предложения ее  сестры  не  более,  чем
уловкой шарлатана, направленной на то, чтобы выманить у них сумму  побольше,
и желая, чтобы представление  побыстрее  началось,  а  главное  -  побыстрее
закончилось, в свою очередь предложила немного золота, заметив,  что  делает
это лишь ради того, чтобы расширить сферу его милосердия.
     - Пусть леди Ботвелл расширит сферу собственного своего  милосердия,  -
ответил падуанец, - и не только в раздаче милостыни, на которую, сколько мне
известно, она не скупится, но также и в способности судить о характере  иных
людей; и пусть лучше  она  сделает  одолжение  Баптисте  Дамиотти  и  станет
считать его честным человеком, если только сама не убедится, что он подлец и
мошенник. Не удивляйтесь, мадам, ежели я отвечаю более на ваши мысли, нежели
на слова, и скажите еще раз, хватит ли вам смелости взглянуть на то,  чтo  я
готов показать вам?
     - Признаюсь, сэр, - молвила леди Ботвелл, - что слова ващи пробудили во
мне некоторый страх; но что бы ни пожелала лицезреть моя сестра, тому и я не
побоюсь стать свидетелем.
     - О нет, опасность грозит единственно  в  том  случае,  если  решимость
вдруг покинет вас. Зрелище может продолжаться не долее семи минут,  и  ежели
вы прервете видение хотя бы единым словом, то не только разрушатся чары,  но
и зрители могут подвергнуться  некоторой  опасности.  Но  ежели  вы  сможете
хранить  молчание  в  течение  семи  минут,  то   ваше   любопытство   будет
удовлетворено без малейшего риска порукой тому моя честь.
     Про себя леди Ботвелл подумала, что гарантия эта, пожалуй, не Бог весть
какая, но подавила подозрение, как будто и впрямь поверила,  что  адепт,  на
чьем  смуглом  лице  играла  неясная  улыбка,  способен  читать  даже  самые
сокровенные мысли.
     Засим  воцарилась  торжественная   пауза,   покамест   леди   Форрестер
собиралась с духом, чтобы ответить целителю, как он себя величал, что она  с
твердостью и не издав ни единого звука вынесет зрелище,  которое  он  обещал
представить их взорам.
     После того чужеземец отвесил им низкий поклон  и,  сказав,  что  пойдет
приготовить все необходимое для исполнения их желания, покинул апартаменты.
     Рука  в  руке,  точно  надеясь  этим  тесным  союзом  отвратить   любую
опасность, какая только могла угрожать им,  сестры  опустились  на  сиденья,
стоявшие  подле  друг  друга:  Джемайма,  ища  поддержку  в   неизменном   и
несгибаемом мужестве леди Ботвелл, а та, в свою очередь,  испытывая  большее
волнение, нежели ожидала, тщилась укрепить себя  той  отчаянной  решимостью,
какую обстоятельства породили в ее робкой сестре.
     Должно быть, одна твердила себе, что сестра  ее  никогда  и  ничего  не
боится, а вторая думала, что то, пред чем не испытывает трепета  даже  такая
робкая душа, как Джемайма, уж тем более не может запугать столь  решительный
и бесстрашный дух, как у нее самой.
     Спустя несколько мгновений мысли обеих были отвлечены от  нынешнего  их
странного положения музыкой, дивной  и  торжественной.  Казалось,  она  была
призвана развеять и  унести  все  чувства  и  помыслы,  несовместимые  с  ее
гармонией, и в то же время  усиливала  взволнованное  ожидание,  порожденное
предшествовавшей беседой.
     Дамы не ведали, что  за  инструмент  издавал  эти  божественные  звуки,
однако ж много позже  моя  бабушка  думала,  что  это,  скорее  всего,  была
гармоника, слышать которую ей в ту пору жизни еще не доводилось.
     Когда небесная мелодия  оборвалась,  дверь  в  дальнем  конце  кабинета
отворилась и сестры увидели Дамиотти, стоящего на возвышении в две  или  три
ступеньки и подающего им знак следовать за ним.
     Одежда прорицателя столь разительно отличалась от той, которую носил он
несколькими минутами раньше, что они едва узнали его, а разлившаяся по  лицу
его смертельная бледность и жесткие, застывшие черты, словно разум  его  был
всецело сосредоточен на каком-то необычном и дерзновенном действе, полностью
изменили то саркастическое выражение, с  каким  он  ранее  взирал  на  обеих
посетительниц, в особенности же на леди Ботвелл.
     Ноги его были обнажены до колен, не считая лишь  сандалий  на  античный
манер,  выше  же  его  фигуру  плотно  обтягивали  рейтузы   и   камзол   из
темно-малинового шелка, а над  всем  этим  развевалась  просторная  роба  из
белоснежного льна, отдаленно напоминающая стихарь  священника  и  обнажающая
горло.
     Тщательно расчесанные пряди его черных, точно смоль, волос,  длинные  и
прямые, ниспадали на плечи.
     Когда леди приблизились на зов  чужеземца,  он  не  сделал  ни  единого
подчеркнуто-учтивого  жеста,  которые  столь  щедро  расточал   в   недавнем
разговоре. Напротив, в знаке,  что  подал  он  им,  чувствалась  некая  даже
повелительность, и когда сестры рука об руку нетвердыми шагами  приблизились
к месту, где он стоял, маг, предостерегающе  нахмурившись,  прижал  палец  к
губам, словно напоминая о необходимости строжайшей тишины, а затем повел  их
за собой в следующий чертог.
     Это оказалась большая комната, задрапированная черной тканью, точно для
похорон.
     В дальнем ее конце стоял стол, или вернее, некая разновидность  алтаря,
накрытая материей того же цвета скорби, а  на  ней  располагались  различные
предметы, напоминающие обычные атрибуты черной магии.
     Однако же когда посетительницы вошли в комнату, все эти  принадлежности
утопали во  тьме,  поскольку  помещение  освещалось  лишь  двумя  угасающими
светильниками, льющими весьма скудный свет.
     Магистр - как назовем мы его, используя итальянское название  для  особ
подобного рода занятий - приблизился к  дальнему  концу  комнаты,  преклонил
колени, точно католик перед распятием, и перекрестился.
     Сестры безмолвно следовали за ним, по-прежнему держась за руки.
     Перед алтарем (если это был алтарь) размещалось  небольшое  возвышение,
куда вели две или три низкие широкие ступени. Здесь ученый муж остановился и
указал дамам место подле себя, еще раз страстно повторил беззвучный призыв к
тишине.
     Затем,  высвободив  из-под  льняной  ризы  обнаженную  руку,  итальянец
поочередно направил указательный палец на пять факелов, что стояли на каждом
углу алтаря.
     При приближении его руки, а точнее сказать, указательного  пальца,  они
один за другим вспыхнули ярким пламенем и залили комнату светом.
     Лишь теперь гостьи смогли рассмотреть, что лежало на мнимом алтаре: два
скрещенных обнаженных  меча  и  огромная  раскрытая  книга,  которую  сестры
приняли за Священное Писание, но начертанное на языке, им неведомом, а рядом
с сим загадочным талмудом располагался человеческий череп.
     Но более всего сестер поразило непомерно высокое и широкое эеркало, что
занимало всю стену позади алтаря и, освещенное факелами, отражало лежащие на
нем таинственные предметы.
     Затем магистр встал между сестрами и, показав на зеркало, взял обеих за
руки, не произнося при том ни единого звука.
     Они напряженно уставились на ровное и темное пространство что предлагал
он их взорам.
     Внезапно гладь стекла приобрела вид новый и неожиданный.
     В ней более не отражались разложенные на алтаре предметы, а  откуда-то,
словно бы из глубины, начали появляться иные образы,  сперва  беспорядочные,
неясные и обрывчатые, точно возникающие из  хаоса,  но  потом  -  все  более
определенные и приобретшие твердую форму и симметрию.
     Таким образом, постепенно из перемежающихся света и  тьмы,  скользивших
по диковинному стеклу, по бокам его стала выстраиваться длинная череда  арок
и колонн, а в верхней части - сводчатая крыша; и  наконец,  после  множества
колебаний и мерцаний, видение приобрело вид четкий и законченный,  отображая
внутренность какой-то иноземной церкви.
     Стройные   колонны,   увешанные   мемориальным   досками   с   гербами,
поддерживали высокие и  величественные  своды  арок,  погребальные  письмена
покрывали пол.
     Но отдельных надгробий видно не было,  равно  как  не  было  и  ниш  со
статуями святых, а на алтаре - чаш и распятия: из чего следовало, что глазам
зрителей предстала протестантская церковь - вероятно, где-нибудь в Европе.
     Перед престолом с открытой Библией в руках стоял священник,  облаченный
в  кальвинистское  платье,  а  чуть  сзади  причетник,  по  всей  видимости,
готовился отправлять  какую-то  службу  по  обрядам  церкви,  к  которой  он
принадлежал.
     Затем в средний неф  церкви  вступила  многочисленная  процессия,  надо
полагать, свадебная,  поскольку  во  главе  ее  рука  об  руку  шли  леди  и
джентльмен, сопровождаемые большой свитой лиц обоего пола в ярких, нет, даже
роскошных нарядах.
     Невеста, чье лицо было отчетливо  видно  зрителям,  казалась  не  более
шестнадцати лет отроду и была  необычайна  хороша  собой.  Жених  же  первые
несколько  мгновений  двигался  плечом  вперед,  отворотив  лицо,  однако  ж
изящество его фигуры и походки  поразило  сестер  одним  и  тем  же  ужасным
подозрением.
     Когда же он внезапно  повернул  голову,  подозрение  это  подтвердилось
самым безжалостным образом и в веселом женихе пред  собой  они  узнали  сэра
Филиппа  Форрестера.  Жена  его  издала  невольное  восклицание,  при  звуке
которого вся сцена вздрогнула и начала рассыпаться.
     - Не могу сравнить это  ни  с  чем  иным,  -  говаривала  леди  Ботвелл
впоследствии, рассказывая сию удивительную историю, -  как  с  отражением  в
глубоком и спокойном озере, куда внезапно был кинут камень, отчего все линии
на воде начали ломаться и искажаться.
     Магистр с силою сжал руки обеих дам, как бы напоминая об их обещании  и
об опасности, которую они могут навлечь на себя.
     Восклицание умерло на губах леди Форрестер, не успев родиться, и стекло
после  минутного  замешательства  явило  их   взорам   прежнее   отображение
происходившей в глубине зеркала сцены -  точь-в-точь,  как  на  картине,  за
исключением того только, что фигуры на ней двигались, а не застыли  в  одном
положении.
     Двойник сэра Филиппа Форрестера, чьи черты и облик  теперь  также  были
явственно различимы, увлекал за собой к священнику  ту  прелестную  девушку,
которая следовала за ним  с  заметной  робостью,  но  в  то  же  время  и  с
несомненной гордостью.
     Тем временем, как раз в тот миг, когда священник выстроил  перед  собой
свадебную процессию и, по всей видимости, собирался начать обряд, в  церковь
вошла новая группа людей, из них двое или трое -