чайник и  только после этого сел напротив дяди Коли.  Тот ждал со
значительным видом. Матвей закурил.
     - Ну, дядь Коль, давай, чего у тебя стряслось с утра пораньше?
     - Вот сам и рассуди,  -  начал он вдруг горячо, - место у нас глухое,
народу, считай, нет никого. Зимой, конечно. Так?
     - Ну, так, так, - улыбнулся Матвей.
     - Руки у  тебя с головой,  то есть,  значит,  по технической части ты
соображаешь.  Теперь смотри сам -  обстановка напряженная,  не ровен час -
жахнет, и поминай как звали.
     - Это ты о чем?
     - О положении в мире, - весомо сказал дядя Коля.
     Матвей засмеялся.
     - Ты  чего,  дядь  Коль,  предлагаешь над  нашей  Березовкой  систему
противоракетной обороны соорудить?
     - Не шуткуй,  -  строго оборвал его дядя Коля.  - Ты вникни, а там уж
посмеемся.  От  напряженной обстановки -  общее  расстройство нервов.  Как
говорится,  ни сна, ни отдыха. Опять же - пенсия. Восемьдесят шесть рублев
- не   разбежишься.   У   тебя  побольше,   но   тоже  через  край-то   не
переливается...
     - Мне хватает...
     - Хвата-ает!  -  издевательски  протянул  дядя  Коля.  -  То-то  твоя
молодуха сбежала!  Но это я так,  к слову,  - осторожно поправился он. - А
суть такая, что пора начинать.
     - Чего начинать? - давя смех, спросил Матвей.
     - Экий ты, парень, бестолковый! - рассердился старик. - Я уж тебе все
по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!
     - Да ты говори прямо!
     - Куда прямей-то!  Аппарат пора ставить - ясное ж дело! Не на продажу
- этого ни-ни,  я  себе не  враг,  но  для души-то  -  одна прямая польза.
Дешевле -  раз,  место наше одинокое -  два, успокоение нервам - три, ну и
так далее.  У меня чего-то не выходит,  а у тебя технические руки,  у тебя
пойдет!
     - Самогонку, что ли, гнать? - наконец понял Матвей.
     - Для общего блага, - торжественно сказал дядя Коля.
     - Не-е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.
     - От-т чудак-человек!  -  Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет!  У
нас участкового когда надо -  не  дозовешься,  а  чтоб он  сам прибыл -  я
такого за тридцать лет не помню.
     - Да зачем тебе самогон?
     - Говорю ведь -  восемьдесят шесть рублей! По нынешним временам это ж
не деньги, а один намек.
     - Дядь Коль, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить-то.
     - Бро-осить? - возмутился старик. - Да с чем я останусь тогда?
     - То есть?
     - Вот тебе и то есть! До моих лет доживешь - тогда поймешь. Мне жизни
осталось -  может, год, может, три, а может, и до субботы не дотяну. Это ж
понимать надо!  Ты-то мужик молодой,  тебе еще бабу подавай, а я? Мне чего
ждать, каких таких радостей? А как выпью - так я сам себе хозяин. Захочу -
и будет мне двадцать.  Думаешь, чего я пою-то, чего играю ночь за полночь?
Это ж я дружков своих созываю.  Иду по улице,  будто в 27-м году,  и жду -
сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит,  а  с того проулка -  Петька да
Гришка  Ковалевы,  и  уж  на  всю  ночь  гульба!  У  околицы  уже  девчата
хороводятся, Сенька-гармонист с тальяночкой своей...
     Дядя Коля вдруг замолчал,  и Матвей увидел, как перед счастливыми его
глазами побежали,  побежали живые картинки - и лица,  и слова,  и песни, и
еще много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем
и только малыми  песчинками  застрявшего  в  памяти  старика.  "А  почему,
собственно,  малыми?" - спросил себя Матвей.  Старик сохранил все, и нужен
только легкий толчок, чтобы всплыло оно нерушимым и живым.
     А старик сгорбился,  ушел в память, и вдруг Матвей увидел на его щеке
медленную тягучую слезу.
     "Ну  что  тут  сделаешь,   придется  с  утра  начинать",  -  вздохнул
малопьющий Матвей и полез искать бутылку.
     Оба быстро опьянели.  Дядя Коля обнимал Матвея,  тыкаясь в бороду,  а
тот,  фальшивя,  терзал гитарные струны и печальным речитативом тянул одну
из песен, услышанных от Милы:

           И в Коломенском осень...
           Подобны бесплодным колосьям
           Завитушки барокко, стремясь перейти в рококо.
           Мы на них поглядим, ни о чем объясненья не спросим.
           Экспонат невредим, уцелеть удалось им.
           Это так одиноко, и так это все далеко.
           Этих злаков не косим...

     - Нет!  -  кричал дядя Коля. - Это не наша песня! Она не зовет! Давай
нашу:

           Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
           Преодолеть пространство и простор!..

     И, невольно подпевая ему, Матвей вдруг ощутил обратный ход времени, и
оказался не то в  двадцатых,  не то в тридцатых годах,  и каждой клеточкой
тела,  каждой паутинкой души стал человеком того времени,  стремящимся все
выше,  и  выше,  и выше,  в счастливые сороковые,  сияющие пятидесятые,  и
дальше,  дальше  -  в  изобильное будущее,  перед  которым  поповский  рай
покажется скудным и жалким,  скучным и пустым... А дядя Коля уже не плакал
и  не  жаловался:  из  своих  убогих  восьмидесятых он  вызвал  счастливые
двадцатые, и они пришли к нему, гремя и ликуя.
     ...Уже  после полудня дядя  Коля вышел от  Матвея,  и  холодный ветер
разом отрезвил его. Он нагнулся, зачерпнул ладонью снега, потер им лицо. И
степенным стариковским шагом направился к дому - на соседнюю улицу. Он еще
не  дошел  до  угла,  когда  там  внезапно появилась и  затормозила черная
"Волга".  Из нее не спеша вышли двое мужчин. Дядя Коля замедлил шаги. "Это
еще кто такие?  -  спросил он себя,  и  неприятный холодок пробежал по его
спине.  Люди не  понравились дяде Коле.  А  они  тем временем огляделись и
лениво направились навстречу ему.  -  Господи, - совсем опешил старик. Вот
тебе и глухомань, вот тебе и участковый! Накаркал, дурак!" И остановился.
     - Товарищ, - крикнул ему один из мужчин, - можно вас на минуту?
     "Он, не к добру", - подумал он, а ответил угодливо:
     - На минуту - это пожалуйста. Отчего же нельзя на минуту...
     - Скажите,  пожалуйста, вы не знаете, где тут живет Матвей-инвалид? -
спросил, приближаясь, тот, что был повыше и похудей, чернявый.
     - А чего ж не знать!  -  обрадовался дядя Коля. - Вона его дом, крыша
зеленая.
     - А сам он где сейчас?
     - Да там и сидит... А вы, товарищи, откуда будете?
     - Мы так... по пенсионным делам, - пробормотал второй, толстый.
     - Это - да, он инвалид, пенсию получает, - покивал дядя Коля. - Там у
него собака, смотрите, - сказал в спины мужчин, уже шедших к дому Матвея.
     "Как же!  -  думал он,  уходя и побыстрей и в то же время стараясь не
терять степенности.  -  Ежели  б  по  пенсионным делам на  черных "Волгах"
разъезжали,  у  нас  бы  у  всех пенсии были по  полтыщи.  Небось обэхаэс.
Накрыли Мотьку на нетрудовых доходах.  А и правильно,  поделом -  мало что
военную пенсию получает,  так  еще на  ремонте зашибает -  кому телевизор,
кому утюг... То-то от аппарату отказался - хватает ему, говорит! Еще бы не
хватало...  А теперь небось прижучат его.  И правильно.  Жизнь - она штука
справедливая".
     А мужчины замедлили у калитки.
     - Может, не стоит сегодня, Семен? - сказал Костя.
     - А почему? - удивился тот.
     - Да как-то...  Не чувствую себя готовым. Очень уж быстро нашли. Надо
продумать разговор, с Дедом посоветоваться...
     - А может - сразу накроем? - азартно спросил Семен.
     В доме коротко, настороженно гавкнула собака, почуяв, очевидно, чужих
людей.
     - Слышишь?  -  сказал Костя.  -  Думаешь,  он  так  тебе сразу все  и
выложит? Наверняка тот еще жук...
     - Это конечно,  -  согласился Семен. - Правильно, без Деда нельзя. Мы
нашли - а уж теперь пускай сам. Поехали.
     И они быстро вернулись к машине.


     ...Ренат стал   ходить  по  комнате  -  торопливо,  даже  суетливо  -
туда-сюда,  туда-сюда.  Он поминутно поправлял очки и сквозь них испуганно
косил на Матвея.  Тот смотрел на приятеля с испугом: не ждал такого. После
ухода дяди Коли Матвей стал маяться,  места себе не находил,  от  выпитого
противно загудела и закружилась голова,  и он по морозцу побежал к Ренату.
И там,  почти неожиданно для себя,  рассказал ему о прошлогодних событиях.
Все - как недавно Ядвиге Витольдовне. Старуха тогда замолчала так надолго,
что Матвей решил,  будто она ничего не поняла.  Потом сказала: "Человек не
может быть богом".  Перекрестила по-католически и ласково проводила Матвея
- мол, привыкла ложиться пораньше.
     А Ренат,  выслушав, забегал, задергался - и все молчком. Вдруг как-то
боком,  в углу встал,  забормотал: "Там, где жили свиристели, где качались
тихо ели.  Пролетели, улетели Стая легких времирей". Испуганно, исподлобья
взглянул на Матвея и снова забормотал, как молитву, забубнил:

                 В беспорядке диком теней,
                 Где, как морок старых дней, закружились,
                 Зазвенели Стая легких времирей...

     И тут кинулся к Матвею,  с разбегу бухнулся на колени, завопил дурным
голосом:
     - Ты гений, гений!
     Очки  свалились-таки,  он  стал  шарить по  полу,  ползал,  тыкался в
Матвеевы ноги и все повторял:
     - Гений, гений!
     - Брось, Ренат, что за шутки? - недовольно сказал Матвей.
     - Ты гений!  -  заорал он опять и  вскочил с колен.  -  Всех времен и
народов! Как же мне повезло в жизни, что я знаком с тобой!
     - Перестань, - раздраженно буркнул Матвей.
     - Ты что,  не понимаешь?! - возмутился Ренат. - Ты сделал грандиозное
открытие. Ты доказал, что будущее существует в нас всегда! Насчет прошлого
и  настоящего никто не сомневался,  а  вот будущее представлялось какой-то
зыбкой  неопределенностью.  Твоя  Машина строит образ  будущего на  основе
энцефалограммы,  кардиограммы,  принимает во  внимание и  ритм дыхания,  и
биополе человека, ведь так?
     - Ну да, примерно, - согласился Матвей вяло: не о том он думал, когда
рассказывал Ренату о Машине.
     - Сигналы  сегодняшнего  состояния  человека  она   экстраполирует  в
будушее, расшифровывает, рассчитывает весь процесс их изменения на 17 лет!
Это значит,  что время заложено в  нас!  Я то же самое сколько лет пытаюсь
доказать на  материале литературы,  а  ты...  Ты -  гений!  И  то,  что мы
называем судьбой,  роком, - это программа! Карма-программа! "Не властны мы
в самих себе"!  Гениально! И тогда само собой разумеется, что моя гипотеза
вовсе не  гипотеза -  аксиома!  Человек есть  человек потому и  постольку,
поскольку в нем заложены три временные координаты!
     Ренат  восторженно носился по  комнате,  вдруг  ему  стало тесно,  он
кулаком распахнул дверь, с конским топотом пробежал по веранде.
     - Не властны мы в самих себе! - заорал он оттуда счастливо.
     - А чего радоваться? - угрюмо спросил Матвей. - Чего же хорошего, что
не властны?
     Ренат вернулся в комнату, сел, немного успокоившись, напротив Матвея.
     - Как всякий гений,  ты чудак,  -  сказал снисходительно. - И рядом с
тобой должен быть человек с умом средним,  но дисциплинированным.  То есть
я.  Иначе ты  сам себя не поймешь.  Я  не тому радуюсь,  что мы в  себе не
властны.  Если бы  ты  доказал,  что -  властны,  я  бы  точно так же  был
счастлив.  Ученому безразличен знак открытия - плюс или минус, да или нет,
- ему важно знание само по себе и его значение. А значение знания, которое
ты добыл, - всемирно. Революционно.
     - Ну а как же Мила?  - вдруг сказал Матвей, никак не разделяя радости
Рената.
     - Что - Мила? - будто не понял он.
     - Ей-то как теперь жить?
     - Ну...  ну,  - растерялся Ренат,  - это я,  ей-богу,  не знаю... Ну,
как-нибудь образуется...
     - Вот я и спрашиваю: как образуется? - гнул свое Матвей.
     - Да откуда мне знать!  - крикнул Ренат раздраженно.  - При  чем  тут
она?  При чем тут ты, я, дядя Коля?! Все мы, в конце концов, смертны! Речь
- о человечестве!  Твое открытие меняет судьбу человечества, его взгляд на
себя,  ты что - не понимаешь?!  Это даже смешно,  это картинка,  достойная
пера:  сидит бухой гений в ватнике и талдычит про  какую-то  Милу,  а  сам
только что цивилизацию перевернул!
     Матвей пустил длинным армейским матюгом и резко пошел к двери.  Ренат
кинулся ему на плечи, удержал.
     - Ты псих!  -  кричал он радостно. - Ты классический гений-идиот! Два
года назад,  когда ты мне первый раз про свой план рассказал, я решил, что
ты  шизанулся.  Каюсь -  даже  на  книжной толкучке про  тебя как  анекдот
рассказывал.  Теперь я  точно  вижу  -  ты  псих!  Но  и  гений,  вот  что
грандиозно!
     Ренат  обнял  его,  тянулся поцеловать.  Матвей  отпихнул его,  пошел
прочь.
     - Проспишься,  приходи!  -  кричал  Ренат  вдогонку.  -  Еще  тяпнем,
нобелевский ты мой!
     Пошел снег - сначала неспешно, потом быстрее, быстрее и вдруг повалил
густой,  тяжелый... Матвей остановился и почему-то оглянулся на свои следы
- их  засыпало,  прятало на  глазах.  Так он  и  дошел до дома,  все время
оборачиваясь на свои исчезающие следы.


                                   XII

     ...Иван-царевич с  отцовским лицом.  Волк в  густой мягкой шерсти,  с
грустными глазами. У него на загривке - застывшая золотая белка.
     Матюша оглянулся еще раз -  и  запомнил их  на  всю жизнь,  но ни "до
свидания", ни тем более "прощайте" сказать не сумел.
     Лето  кончалось,  изнутри леса проступала осень -  редкими желтеющими
листьями,  пожухшей травой.  Бабочки исчезали,  воздух становился острей и
прозрачней.  Тихо было в лесу, только Матюшины шаги шуршали. В эту сторону
он не ходил раньше, и когда Иван-царевич указал ему путь, мальчик удивился
- как это он весь лес облазил, а там никогда не бывал...
     Он снова обернулся,  но не увидел друзей -  вокруг стояли темные ели.
Большие -  до неба и маленькие - до облаков. Облака были рваные, в дырках,
их  низко нес  неслышный ветер,  они  цеплялись за  елки,  снова рвались и
улетали маленькими клочьями.
     Матюша  пошел  дальше,  и  отчего-то  захотелось ему  крикнуть  -  не
позвать,  а  просто крикнуть погромче:  "Эге-гей!"  Но он не сумел:  то ли
голос исчез, то ли нельзя было в этом лесу кричать.
     И ничего не случилось, ничто не изменилось, но вдруг замерло Матюшино
сердце,  и  весь он наполнился предчувствием.  И  вдруг раздались знакомые
тяжелые шаги,  сразу  -  близкие,  и  послышалось натужное гулкое  дыхание
огромного существа.  Матюша застыл,  а  потом побежал,  сорвался с места и
побежал,  задевая елки,  укалываясь о них,  без страха наступая на бусинки
брусники,  побежал навстречу шагам.  И сам собой,  легко вырвался крик: "Я
здесь!" "Матю-уша-аа!" -  услышал он дальний,  замирающий голос матери, но
не  остановился,  не обернулся на него,  а  бежал все быстрей,  оступаясь,
падая,  поднимаясь,  уже задыхаясь,  бежал...  И только одного боялся: что
снова незваные хранители бросят перед ним зеркальный ручей.  И лишь на миг
замедлил:   понял,  что  вот  за  этими  густыми,  переплетенными  ветвями
откроется сейчас  поляна -  и  там  будет  Он.  Матюша набрал полную грудь
воздуха - и обеими руками изо всех сил раздвинул, как распахнул, ветви.
     И увидел Единорога.
     Он стоял посреди полянки,  заняв ее почти целиком,  - неправдоподобно
огромный,  закрывающий небо  и  свет.  Красными,  налитыми кровью большими
глазами он смотрел на мальчика, победно выставив могучий рог.
     Оба застыли,  глядя друг на друга.  Единорог медленно мигнул. И вдруг
заговорил,  и  от  его голоса задрожали деревья,  трава и  как будто земля
колыхнулась.
     - Зачем ты искал меня?
     - Я искал... я искал тебя, - ответил мальчик с испугом и восторгом, -
потому что ты  -  самый чудесный в  нашей сказке.  Ты -  самый большой,  и
сильный, и чудесный!
     - Чего ты хочешь?
     - Я...  -  смешался мальчик.  - Я ничего не хочу. Я просто хотел тебя
видеть.
     Единорог осклабился и коротко хохотнул, тряся складками шкуры.
     - А  тебе сказали,  что меня нельзя просто увидеть?  Всех,  кто видит
меня, я или наказываю, или награждаю, сказали тебе?
     - Да, я знаю, - собрав всю смелость, звонко ответил Матюша.
     - И чего ты попросишь у меня?
     - Мне ничего не надо, - тихо ответил он.
     Единорог шумно вздохнул и прикрыл кровавые глаза.
     - Кто научил тебя ничего не просить?
     - Никто... Я сам.
     - Мне нравятся мальчики,  которые ничего не просят, - сказал Единорог
и снова открыл глаза.  Уперся взглядом в Матюшу,  но не было в том взгляде
ни доброты, ни симпатии. - Ты хочешь всего добиться сам?
     - Я постараюсь, - робко ответил Матюша.
     - Мне нравятся мальчики,  которые хотят всего добиться сами,  - снова
осклабился Единорог.  -  Иногда  из  них  выходят  сильные мужчины.  Очень
храбрые мужчины.  Очень  уверенные в  себе.  -  Единорог хрипло засмеялся,
листва посыпалась наземь. - И когда они бросают вызов мне, я не отказываю,
я  прихожу.  Ведь они такие сильные и храбрые.  Мне нравится делать из них
пустое  место,  ничто.  -  Единорог  наклонил голову,  горой  нависая  над
Матюшей. - Иди, мальчик. Добейся в жизни всего, я не стану мешать. Но знай
свое место и  никогда,  даже в  мыслях,  не  зови меня.  Отныне ты  только
человек, и не тебе бороться со мной. Иди, сказка кончилась.
     И тут перед глазами Матюши,  как на экране Машины, Единорог беззвучно
задрожал,  черты его гигантского тела поплыли,  смешались,  исчезли, стало
темно,  в  темноте замигали яркие  точки,  и  вдруг разом все  посветлело,
очистилось,  и  уже не было ни леса,  ни поляны,  а на их месте возникло -
четко,  ярко  -  лицо  сорокалетнего Матвея:  поседевшая борода,  запавшие
черные глаза... И будто с огромной высоты стремглав упал он в мягкий ворох
перин,  подушек,  одеял,  и стало тепло,  и в полусне-полуяви поплыл он по
колыбельной реке,  в  колыбельное море,  и  казалось,  что  не  было вовсе
страшного Единорога,  а впереди - все еще ждет, все еще манит баснословный
край, исполненный сияния.


     Карат залаял в голос, ожесточенно и зло.
     - Кого еще черт несет? - буркнул Матвей и пошел открывать.
     Карат бесился в сенях,  прыгал,  бил передними лапами в дверь. Матвей
выглянул в окно:  внизу,  у крыльца, стояли трое мужчин - пожилой в лисьей
шубе и  с  ним двое лет по сорок -  высокий брюнет без шапки и толстячок с
круглым лицом.
     - Подождите,  собаку привяжу,  -  крикнул Матвей. Открыв дверь, сразу
сказал: - Если вы насчет на зиму дачу снять, то у меня не сдается.
     - Нет, нет, мы по другому вопросу, - поспешил толстяк.
     - По какому? - подозрительно спросил Матвей, не приглашая их в дом.
     - Может быть,  вы разрешите нам войти,  а  там и поговорим?  -  веско
произнес старик.
     Матвей пожал плечами.
     - Заходите...
     Долго топтались,  раздевались,  гурьбой проходили в комнату,  наконец
расселись за столом, Матвей устроился на диване и закурил.
     - Прежде всего давайте знакомиться, - дружелюбно начал старик.
     - Да уж,  -  нелюбезно отозвался хозяин, но старик сделал вид, что не
заметил этого.
     - Моя  фамилия  Никич,   зовут  Николаем  Николаевичем.  Я  -  физик,
действительный член Академии наук СССР...
     - Герой Социалистического Труда,  лауреат Ленинской премии, - добавил
толстяк.
     - Ну уж, если все перечислять, - улыбнулся академик, - то не забудьте
и две Сталинские премии...  А это мои друзья,  ученики, помощники - доктор
наук,  профессор Сорокин Константин Андреевич и  доктор наук Колесов Семен
Борисович.
     - А я Басманов Матвей Иванович,  майор ВВС в отставке, действительный
инвалид СССР, - с мрачным сарказмом представился Матвей.
     - Ну,  это мы  знаем,  -  добродушно сказал Никич,  -  иначе б  и  не
беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела,
откровенно.  Матвей Иванович,  мы наслышаны о  ваших опытах и  хотели бы с
ними познакомиться.
     - Наслышаны?  -  удивился Матвей.  -  Я  что-то  не припомню,  чтоб в
последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.
     - Это  верно,  -  с  неколебимым  добродушием продолжал  академик.  -
Человек вы скромности незаурядной