ный  и  обаятельный  Макс  де  Марешаль  оказывался  всегда  под рукой,
успокаивая мадам. Через некоторое время я был поражен,  когда  осознал,  как
часто  мы  с  Кассуласом  проводили вечера в Сен-Клу, обсуждая что-нибудь за
стаканом бренди в одном конце  комнаты,  в  то  время  как  в  другом  мадам
Кассулас  и Макс де Марешаль вели доверительную беседу, усевшись рядышком. В
их тет-а-тет вроде бы не было ничего неприличного, но мне не нравилось,  как
они  держались.  Молодая женщина смотрела на него большими невинными глазами
лани, а он по всем признакам был матерым хищником.
     Кассулас  или  не  замечал  этого,  или  же  это  было  ему  совершенно
безразлично.  Конечно,  он очень ценил де Марешаля. Он не раз говорил мне об
этом,  а  однажды,  когда  тот  слишком  уж  разгорячился,  споря  со   мною
относительно  достоинств  разных  сортов  вина, Кассулас сказал ему искренне
обеспокоенным тоном:
     - Спокойно, Макс, спокойно. Помни о своем сердце.  Сколько  раз  доктор
предупреждал тебя, чтобы ты не волновался.
     Для   Кассуласа   такое  проявление  чувствительности  было  совершенно
нехарактерным. Обычно, как многие  люди  его  типа,  он  казался  совершенно
неспособным испытывать сколь-либо глубокие эмоции.
     По  правде  говоря,  он  лишь  единственный  раз выразил свои подлинные
чувства по отношению к своему не вполне удачному браку, когда мы осматривали
его винный подвал и я отметил,  что  дюжина  бутылок  "Вольней-Кайера"  1955
года, которые он только что приобрел, скорее всего, не оправдывают ожиданий.
Он  сделал ошибку, купив их. В данном случае, откупоривая пробку, нужно быть
готовым к тому, что вино прокисло.
     Кассулас покачал головой.
     - Я не ошибся, а  сознательно  пошел  на  риск,  мсье  Драммонд.  Я  не
ошибаюсь.  - Он еле заметно пожал плечами. - Ну, может быть, только однажды.
Когда берешь в жены ребенка...
     Больше он ничего не сказал. Это был первый и последний  раз,  когда  он
затронул  эту  тему.  Со мной он желал говорить о вине, хотя иногда, уступая
моим просьбам и потому, что я внимательный слушатель, он рассказывал  разные
истории  из  своего  прошлого.  Моя  жизнь  всегда  была однообразной. И мне
доставляло истинное удовольствие постепенно,  по  частям,  узнавать  о  том,
какой  жизненный путь прошел Кирос Кассулас, который в детстве был воришкой,
в юности -  контрабандистом,  а  к  тридцати  годам  мультимиллионером.  Это
волновало  меня  так  же,  как  Кассуласа  мои  истории о знаменитых сортах,
которые,  как  "Нюи  Сент-Оэн",  были  капризными,  обладали  неопределенным
вкусом,  созревая  в  бочонках,  и  вдруг  каким-то  чудом  преображались  в
великолепные вина.
     Все это время Макс де Марешаль был в  ударе.  Видя,  в  какое  волнение
приходит  он  во время наших бесед, я еле сдерживал улыбку, вспомнив, как он
когда-то назвал Кассуласа фанатиком. Это определение больше подходило  к  де
Марешалю.  Если  что-то в нем и было фальшивым, то, во всяком случае, не его
страсть к знаменитым винам.

     В течение последующих месяцев Кассулас держал свое слово. Он  пообещал,
что  не  будет  больше  торговаться со мной относительно драгоценной бутылки
"Сент-Оэна", и ни разу не упомянул о ней. Мы довольно часто  обсуждали  этот
сорт,  и  де  Марешаль был просто помешан на нем. Но, как ни велико было для
Кассуласа искушение предпринять новую попытку, он не нарушил обещания.
     Затем в один мрачный, холодный и дождливый день в  начале  декабря  мой
секретарь  приоткрыл  дверь  офиса  и,  словно  охваченный священным ужасом,
объявил, что прибыл мсье Кирос Кассулас, который желает поговорить со  мной.
Это было неожиданностью. Хотя Софию Кассулас, у которой, кажется, не было на
целом  свете  ни  одного  друга,  кроме  де  Марешаля  и меня, несколько раз
удавалось убедить  пообедать  со  мной,  когда  она  приезжала  в  Париж  за
покупками,  ее  супруг никогда раньше не удостаивал меня чести принять его в
моих владениях, и сейчас я никак не ожидал его.
     Он вошел в сопровождении нарядного, как всегда, де  Марешаля,  который,
как я заметил, был в лихорадочном возбуждении. Мое удивление возрастало.
     Мы едва успели поздороваться, как де Марешаль перешел прямо к делу.
     - Бутылка  "Нюи Сент-Оэна" 1929 года, мсье Драммонд, - сказал он. - Вы,
наверное, помните, что когда-то оценили ее в сто тысяч франков.
     - Только потому, что никто не купит ее за такую цену.
     - Может быть, продадите ее дешевле?
     - Я уже ясно сказал: не продам.
     - Немыслимые условия, мсье Драммонд. Но вам,  наверное,  будет  приятно
узнать, что мсье Кассулас теперь готов заплатить вашу цену.
     Я недоверчиво повернулся к Кассуласу. Прежде чем ко мне возвратился дар
речи,  он  вынул из кармана чек и бесстрастно, как всегда, вручил его мне. Я
невольно взглянул на  него.  Чек  был  выписан  на  сто  тысяч  франков.  По
нынешнему курсу это равнялось двадцати тысячам долларов.
     - Но это просто смешно, - выдавил я наконец. - Я не могу его принять!
     - Но вы должны! - встревоженно сказал де Марешаль.
     - Мне  очень  жаль.  Все  же  ни одна бутылка вина не стоит и части той
суммы. Особенно вино, которое, может быть, уже погибло.
     - Ах, - небрежно сказал Кассулас, -  очевидно,  именно  за  возможность
выяснить это я и плачу вам.
     - Если  это  единственная  причина... - возразил я, но Кассулас покачал
головой.
     - Нет. По правде говоря, друг мой, это вино  решает  для  меня  трудную
проблему. Скоро настанет торжественный день, пятая годовщина моей свадьбы, и
я  думал,  как  нам  лучше ее отпраздновать. Потом меня озарило. Лучше всего
открыть бутылку "Сент-Оэна" и узнать, сохранило ли оно свои качества, так ли
оно безупречно, как во  время  своей  зрелости?  Что  может  глубже  тронуть
женщину в подобных случаях?
     - Тем  хуже, если вино погибло, - возразил я. Моя рука так сжимала чек,
что он нагрелся. Мне хотелось разорвать его, но я не мог заставить себя  это
сделать.
     - Неважно.  Беру  на  себя  весь риск, - сказал Кассулас. - Конечно, вы
должны присутствовать и сами оценить вино. Я на этом настаиваю. Это  событие
запомнится  надолго,  чем бы оно ни кончилось. Небольшая компания, за столом
нас будет только четверо - и "Сент-Оэн" в придачу.
     - Украшением стола должен быть антрекот,  -  вздохнул  де  Марешаль.  -
Конечно, телячий. Он прекрасно подойдет к вину.
     Они  добились  своего: назад пути не было. Я медленно сложил чек на сто
тысяч франков и  положил  его  в  бумажник.  В  конце  концов,  я  занимался
виноторговлей ради заработка.
     - Когда  вы  устроите этот обед? - спросил я. - Помните, бутылка должна
несколько дней находиться в стоячем положении, прежде чем вы нальете вино  в
графин.
     - Естественно,  я  это  предусмотрел,  -  ответил  Кассулас.  - Сегодня
понедельник; обед состоится в субботу.  Более  чем  достаточно  времени  для
того,  чтобы  прекрасно  подготовить  все до мелочей. В среду я распоряжусь,
чтобы  в  столовой  поддерживалась   соответствующая   температура   и   был
приготовлен  специальный  столик, где будет стоять бутылка "Сент-Оэна", пока
не уляжется осадок. Потом комната на всякий случай будет заперта. К  субботе
осадок  полностью  уляжется. Но я не собираюсь переливать вино в графин. Его
будут наливать прямо из бутылки.
     - Рискованно, - заметил я.
     - Ничуть, если наливать твердой рукой.  Вот  так.  -  Кассулас  вытянул
вперед  сильную короткопалую руку, которая вряд ли могла дрогнуть. - Да, это
замечательное вино заслуживает, чтобы его наливали прямо из бутылки.  Думаю,
мсье  Драммонд,  теперь  у  вас есть основания считать, что я готов в случае
необходимости рискнуть.
     Когда через несколько дней я  встретился  с  Софией  Кассулас,  у  меня
появилась веская причина вспомнить его слова. Она позвонила мне рано утром и
спросила, не смогу ли я позавтракать с ней в ресторане и поговорить наедине.
Полагая, что это приглашение связано с ее собственными планами насчет обеда,
я  охотно  согласился. Но все мое удовольствие испарилось, когда я увидел ее
за столиком тускло освещенного полупустого зала. У нее был  явно  испуганный
вид.
     - Что-то случилось? - спросил я. - Что именно?
     - Все  очень  скверно,  -  жалобно ответила она. - И вы единственный, к
кому я могу обратиться за помощью, мсье Драммонд. Вы всегда были так  добры.
Вы мне поможете?
     - С  удовольствием.  Если  вы объясните мне, что случилось и что я могу
сделать.
     - Увы, без этого не обойтись. Вы должны услышать всю  правду.  -  Мадам
Кассулас судорожно вздохнула. - Все очень просто. У меня была связь с Максом
де Марешалем. И Кирос узнал об этом.
     Сердце  у меня упало. Меньше всего на свете мне хотелось бы вмешиваться
в подобные дела.
     - Мадам, - беспомощно сказал я, - вы должны сами все  уладить  с  вашим
супругом. Поймите, я не могу этого касаться.
     - О, пожалуйста! Если бы вы только поняли...
     - Не вижу, что здесь можно еще понять.
     - Очень  многое.  Понять  Кироса,  меня, наш брак. Я не хотела выходить
замуж за Кироса, я вообще не хотела выходить замуж. Но мои  выдали  меня  за
него,  что  я  могла  сделать? С самого начала это было ужасно. Для Кироса я
только красивая безделушка, он совсем меня не любит. Для  него  эта  бутылка
вина,  которую  он  купил  у  вас, дороже, чем я. Со мной он как каменный. А
Макс...
     - Понимаю, - утомленно сказал я. - Макс показался вам совсем другим. Вы
ему очень дороги. Или по крайней мере он так вам говорит.
     - Да, он говорил мне это, - вызывающе  сказала  мадам  Кассулас.  -  Не
знаю,  искренним  он  был  тогда  или  нет, но я нуждалась в таких словах. У
женщины должен быть мужчина, который говорил бы, что она дорога ему, иначе у
нее вообще ничего нет. Но с моей  стороны  было  эгоизмом  подвергать  Макса
опасности. Теперь же, когда Кирос все знает, Максу угрожает страшная беда.
     - Почему вы так думаете? Ваш супруг высказывал какие-нибудь угрозы?
     - Нет,  он  даже  не сказал, что знает о нашем романе. Но он все знает.
Могу поклясться, что знает. Я это чувствую по тому,  как  он  обращается  со
мной в последние дни, какие замечания делает: как будто наслаждается шуткой,
которую   понимает  только  он.  И  мне  кажется,  это  связано  с  бутылкой
"Сент-Оэна", которая заперта в столовой. Поэтому я попросила вас помочь.  Вы
знаете толк в таких вещах.
     - Мадам,  я  знаю  только  то,  что  "Сент-Оэн"  приготовлен  к  вашему
праздничному обеду, который состоится в субботу.
     - Да, так говорит Кирос. Но каким тоном он говорит... - Мадам  Кассулас
наклонилась  ко  мне, внимательно глядя в лицо. - Скажите мне вот что. Можно
ли отравить вино прямо в бутылке, не вынимая пробки? Существует какой-нибудь
способ сделать это?
     - Ох, перестаньте! Неужели вы могли серьезно подумать хоть  на  минуту,
что ваш муж хочет отравить Макса?
     - Вы не знаете Кироса так, как я. Вы не знаете, на что он способен.
     - Даже на убийство?
     - Даже  на  убийство, если он будет уверен, что это сойдет ему с рук. У
нас в семье рассказывали, как он в молодости убил человека, который  обманул
его, из-за какой-то мелкой суммы. Но он сделал это так умело, что полиция не
разгадала, кто убийца.
     Тогда-то  я  и  вспомнил  слова  Кассуласа о том, что он может пойти на
любой риск, если считает его оправданным, и почувствовал, как мороз пробежал
по коже. Я очень живо представил себе, как игла прокалывает пробку в бутылке
"Сент-Оэна" и как падают в вино капли смертельного  яда.  И  тут  же  понял,
насколько нелепа эта картина.
     - Мадам,  -  сказал  я,  - вот как бы я ответил на ваш вопрос. У вашего
супруга нет намерения кого-нибудь отравить на этом обеде, разве что он хочет
отравить нас всех, а это весьма сомнительно. Вспомните, что я тоже приглашен
насладиться своей долей "Сент-Оэна".
     - А что, если яд будет только в стакане Макса?
     - Этого не  может  быть.  Ваш  супруг  слишком  уважает  дегустаторские
способности  Макса,  чтобы  пойти  на такой дешевый трюк. Если вино погибло,
Макс это сразу поймет и не станет его пить. Если оно не  испортилось,  он  с
первого  же  глотка  поймет,  что  в  него  что-то  подмешано,  и  больше не
притронется к вину. Во всяком случае, почему бы вам  не  обсудить  вопрос  с
Максом, ведь в первую очередь это затрагивает именно его.
     - Я  пыталась говорить, но он только смеется надо мной. Он твердит, что
во всем виновато мое воображение.  Я  знаю  почему.  Он  так  безумно  хочет
попробовать это вино, что никому не даст удержать его.
     - Могу  его  понять.  -  Даже  вернув  себе  самообладание, я стремился
держаться подальше от этой неприятной темы. -  И  Макс  прав,  что  во  всем
виновато  ваше  воображение.  Если  вы  действительно хотите послушать моего
совета, то мне кажется, что лучше всего вести себя с вашим мужем, как  будто
ничего не случилось, и в дальнейшем держаться подальше от мсье де Марешаля.
     Это  был  единственный  совет,  который  я  мог  ей  дать  при подобных
обстоятельствах. Я надеялся, что она не настолько напугана, чтобы  поступить
иначе. И не слишком потеряла голову из-за де Марешаля.

     Я  слишком  много  знал,  чтобы  хранить спокойствие, и чувствовал себя
неважно в тот вечер.  Но,  встретившись  с  участниками  обеда,  вздохнул  с
облегчением,  убедившись, что мадам Кассулас прекрасно владеет собой. Что же
касается самого  Кассуласа,  я  не  смог  уловить  никакой  перемены  в  его
обращении  с  женой  или  де  Марешалем.  Это как нельзя лучше убеждало, что
угрызения совести возбудили воображение Софии и Кассулас ничего не знал о ее
романе. Вряд ли он был тем человеком, который мог хранить спокойствие, когда
ему наставляли рога, а в тот вечер он был абсолютно спокоен. Когда  мы  сели
за  стол, было ясно, что он думает только о меню, а главное - о бутылке "Нюи
Сент-Оэна", стоящей перед ним.
     Бутылка простояла три дня, и было сделано все, чтобы ее  содержимое  не
пострадало.   В  помещении  поддерживалась  умеренная  температура,  с  того
момента, когда бутылка была внесена, ее не разрешалось изменять. Де Марешаль
уверял, что он лично проверял показания термометра. Я не сомневался, что  он
оставался  в  комнате  на  несколько  минут,  в восторженном трансе созерцая
бутылку и считая часы до момента, когда ее откупорят.
     Стол, за которым разместилась наша маленькая компания, был рассчитан на
восемнадцать-двадцать персон, мы сидели далеко  друг  от  друга,  и  бутылка
пребывала  в  гордом  одиночестве,  так, чтобы неосторожная рука не могла ее
задеть. Интересно, что слуги, подававшие на стол, далеко обходили ее. Должно
быть, широкоплечий мрачный Жозеф,  наблюдавший  за  прислугой  с  угрожающим
блеском   в   глазах,  пригрозил  им  жестокой  карой,  если  они  осмелятся
дотронуться до бутылки.
     Теперь Кассуласу  надо  было  проделать  две  рискованные  процедуры  -
необходимую прелюдию к ритуалу дегустации вина.
     Столь ценное вино, как "Сент-Оэн" урожая 1929 года, должно находиться в
вертикальном  положении,  пока  осадок  не  останется на дне бутылки. Только
после этого можно наливать его в графин. Это не  только  позволяет  оставить
осадок   и   крошки  от  пробки  в  бутылке,  но  и  дает  возможность  вину
проветриться. Чем старше вино, тем  нужнее  ему  свежий  воздух,  изгоняющий
затхлость, что накапливается за долгие годы в бутылке.
     Но  Кассулас,  вознамерившись  оказать честь "Сент-Оэну", наливая его в
бокалы прямо из бутылки, должен был проявить немалое  искусство.  Во-первых,
надо  было  не  раскрошить  пробку.  Во-вторых,  после того как вино немного
постоит, до подачи закуски, ему нужно было налить его в бокалы так, чтобы не
всколыхнуть со дна бутылки осадок. Малейшая неосторожность при откупоривании
бутылки или разливе вина по бокалам - и понадобится по меньшей мере еще  три
дня, прежде чем вино можно будет пить.
     Все  уселись,  и Кассулас приступил к первой процедуре. Затаив дыхание,
мы смотрели, как он крепко ухватил одной рукой горлышко  бутылки,  а  другой
точно всадил штопор в самую середину пробки. Затем, сосредоточившись, словно
сапер,  обезвреживающий  мину,  он  стал медленно, очень медленно ввинчивать
штопор, почти не надавливая на него, заставляя инструмент двигаться  как  бы
собственным ходом. Нужно было ввести штопор достаточно глубоко, чтобы он как
следует  укрепился  в  пробке  -  и в то же время не проткнуть ее насквозь -
иначе крошки неминуемо попадут в вино.
     Вытащить пробку - не пронзив  ее  при  этом  насквозь!  -  из  бутылки,
которую   она  закупоривала  в  течение  десятилетий,  может  лишь  человек,
обладающий большой физической силой. Бутылка же должна находиться  в  строго
вертикальном положении и быть абсолютно неподвижной, тянуть надо плавно и ни
в коем случае не поворачивать штопор в пробке. Штопор старой конструкции, не
имеющий  искусственного  рычага опоры, - идеальный инструмент для этой цели,
ибо дает возможность осязать движение пробки в горле бутылки.
     Кассулас стиснул горлышко бутылки  так  сильно,  что  костяшки  пальцев
побелели.  Он чуть сгорбил плечи, на шее натянулись мускулы. Несмотря на всю
его физическую силу, ему  сначала  не  удавалось  сдвинуть  с  места  прочно
засевшую  пробку.  Но  он  не  сдавался,  и  в  конце концов сдалась пробка.
Медленно и плавно он вытащил ее из горлышка, и в первый раз за много лет,  с
тех пор, как вино покинуло свою бочку, ему позволили вдохнуть свежий воздух.
     Кассулас  несколько  раз провел пробкой перед носом, вдыхая букет вина.
Передав мне пробку, он пожал плечами.
     - Пока трудно что-нибудь сказать, - заметил он, и, конечно,  был  прав.
Аромат  тонкого  бургундского,  оставшийся  на  пробке, ни о чем не говорил,
потому что даже погибшее вино могло сохранить свой букет.
     Де Марешаль даже не потрудился взглянуть на пробку.
     - Только вино. И через час мы узнаем его тайну, на счастье иди на горе.
Боюсь, что этот час покажется нам долгим.
     Сначала я не согласился с ним. Обед, который нам подали, отвлек меня от
мыслей о вине больше, чем я предполагал. Меню,  дань  "Нюи  Сент-Оэну"  1929
года,  было  составлено,  словно  короткая  программа  легкой  музыки  перед
исполнением одного из шедевров Бетховена. Артишоки в масляном соусе, омар  с
грибами  и,  чтобы  очистить  нЈбо, очень кислое лимонное мороженое. Простые
блюда, но приготовленные безупречно.
     И вина, которые выбрал Кассулас к этим блюдам, были словно оправа к его
бриллианту - "Сент-Оэну". Хорошее шабли, респектабельный мускатель. Отличные
вина, но ни одно из них не было рассчитано  на  большее,  чем  одобрительный
кивок  знатока  вин.  Так  Кассулас намекал нам, что ничем не даст заглушить
ожидание великого чуда - бутылки "Нюи Сент-Оэ-на",  стоящей  открытой  перед
нами.
     Наконец  мои  нервы  сдали.  Хотя  я отнюдь не новичок в этих вещах, но
почувствовал, что мной все больше и больше овладевает напряжение,  и,  когда
обед подходил к концу, бутылка "Сент-Оэна" притягивала мои глаза как магнит.
Мучительно  было  ожидать,  когда  же наконец подадут главное блюдо и нальют
"Сент-Оэн".
     Я раздумывал, кому  достанется  честь  попробовать  первые  капли?  Она
пристала  Кассуласу  как  хозяину  дома, но он может уступить ее кому-нибудь
другому по своему выбору, в знак уважения. Я не был уверен, что  желаю  быть
удостоенным  этой  чести.  Я взял себя в руки, готовясь к худшему, ибо знал,
что первым обнаружить,  что  вино  погибло,  все  равно  что  спрыгнуть  без
парашюта с самолета, летящего над облаками. Но быть первым, кто откроет, что
это  величайшее из вин осталось живым в течение долгих лет!.. Глядя на Макса
де Марешаля, побагровевшего от все нарастающего возбуждения, потеющего  так,
что  он  должен был не переставая вытирать лоб платком, я подозревал, что он
разделяет мои мысли.
     Наконец внесли  главное  блюдо,  телячьи  а