"этой  красивой  молодой   леди"   или   "вашей
очаровательной дочери". По ходу  вечера  поведение  гостей  становилось  все
более раскованным. Отец развлекал своих деловых  партнеров,  а  я  наблюдала
сквозь завесу табачного дыма, как краснеют и потеют их улыбающиеся  лица.  К
кофе и бренди эти джентльмены  становились  невероятно  болтливыми.  Старики
обычно пытались завязать со мной разговор, начиная с традиционного  вопроса:
"Эта очаровательная леди еще не помолвлена?" Помню, кто-то заметил:  "Первая
помолвка... О! Это самое прекрасное время - вы совершенно  свободны.  Больше
никогда в жизни вам не придется быть такой свободной и счастливой.  Если  бы
снова стать молодым..." Все они прихлебывали бренди,  вздыхали  и  старались
рассуждать философски.
   Но когда приносили виски, начинался другой сюжет. Один из гостей - обычно
самый толстый и лысый - подвигался, чтобы освободить мне место на диване,  а
потом, как будто случайно, клал мне руку  на  колено.  Эта  тяжеленная  рука
начинала понемножку двигаться, пока я ее не останавливала.  Все  делалось  с
этакой отеческой улыбочкой. Ею  и  открывалась  самая  отвратительная  часть
вечеринки, от которой меня буквально тошнило. Иногда я выходила из гостиной,
но эти люди настигали меня и в холле и на веранде. Направляясь в туалет  или
уже оттуда, они всегда норовили посмотреть на меня через стакан и  потрепать
по щеке, погладить по руке или шлепнуть по попке, блудливо рассуждая об этих
"современных барышнях" и выдыхая мне в лицо табачно-алкогольное зловоние.
   В  кухне  суетилась  Нелли,  которой  помогала  приглашенная  кухарка   в
крахмально-хрустящем фартуке. Лицо Нелли  было  красным  и  потным  от  жара
плиты.  Она  относилась  к  этим  обедам  ужасно  серьезно,  и  готова  была
расплакаться,  если  соус  переваривался  или  рис  не  получался   идеально
рассыпчатым. Впрочем, ни один из гостей ни разу этого не заметил. На деловых
обедах главным было количество выпивки. Вина и бренди. А этого добра у нас в
доме всегда хватало.
   Джон носился по всему дому. Обедать с нами ему не разрешалось,  но  ничто
не могло удержать его в комнате. Он то выбегал в  коридор,  то  болтался  по
саду, строя мне гримасы в окна,  то  путался  под  ногами  чинно  беседующих
гостей. К тому же он все время рвался вмешаться в  разговор  с  какой-нибудь
фразой, которую произносил нарочитым басом, вроде "Могу ли  я  взять  грушу,
дорогая леди?" или "Что за чудное бургундское, сэр". Я все время удивлялась,
неужели он никогда не повзрослеет.
   Частенько на эти обеды приглашали и дядю Хенинга. Однажды он устроился со
своей чашкой кофе рядом со мной на веранде, пока остальные гости  разбрелись
по гостиной.
   - Ну как дела, Хелен? - спросил он. - Много приходится заниматься?
   Мне было неловко. Я никак  не  могла  понять,  имеет  он  в  виду  что-то
определенное или просто чувствует себя так же скованно, как я, и просто рад,
что нашел среди чужих знакомого собеседника.
   - Все отлично, - ответила я.
   - Когда ты заканчиваешь?
   - Осталось учиться два с половиной года.
   - А потом? Будешь поступать в колледж? Уже выбрала в какой?
   - Пока еще не  знаю.  Наверное,  надо.  Скорее  всего  я  остановлюсь  на
медицинском. Или юридическом.
   - А твоя мама говорила, что тебя привлекает подростковая психология.
   - И когда она это говорила, дядя Хенинг? - быстро спросила я.
   Он отвел глаза. Может, мне и показалось, но я прочитала у  него  на  лице
выражение вины.
   Не помню, - ответил он. - Кажется, когда я был у вас в гостях.
   - Ну  конечно.  Где  же  еще?  -  отозвалась  я,  ощущая  холодную  дрожь
собственной двусмысленности.
   Он замолчал, явно лихорадочно пытаясь себя убедить, что я ничего не знаю.
Он  подсел  ко  мне,  разомлевший  от  хорошей  кухни  и   вина,   и   хотел
продемонстрировать дружелюбие, а я оказалась врагом,  с  которым  надо  быть
настороже Любой разговор таил в себе массу  подводных  опасностей,  и  я  не
могла не восхититься  прямоте,  с  которой  он  вышел  из  положения,  задав
следующий вопрос:
   - Ты что-то имеешь против меня, Хелен?
   - Нет, - ответила я. - Ничего. С чего вы взяли?
   - Мне всегда хотелось завоевать твое расположение, - продолжал он, - но с
тобой непросто разговаривать.
   - Не уверена, что вы очень старались, - зачем-то возразила я, улыбаясь  и
чувствуя, что и голос и улыбка неестественны.
   - Возможно, ты и  права,  -  согласился  он  и  встал.  -  Но  если  тебе
когда-нибудь понадобится помощь - любая помощь - не стесняйся.
   - Спасибо, - пробурчала я.
   - Хенинг! - позвали его из комнаты, и  он  вышел.  Все  это  было  весьма
забавно. Я очень живо представила себе, как  прихожу  рано  утречком  в  его
клинику, усаживаюсь напротив него и говорю:
   - Мой дорогой дядя Хенинг, я перестала верить матери, потому  что  вы  ее
любовник. Не могли бы вы прекратить эту связь?
   Но самое интересное, мне нравилась его спокойная манера.  Он  никогда  не
позволял себе резких замечаний, я никогда не видела его в плохом настроении.
В нем было  что-то  очень  основательное,  рассудительное  и  вдумчивое.  Он
прекрасно подошел бы на роль школьного учителя или священника.
   Когда гости уходили, папа начинал слоняться по комнатам, рассуждая о том,
что все прошло весьма удачно, а мама сидела тихо и почти ничего не говорила.
Именно в такие минуты между ними и случались почти  незаметные  постороннему
глазу, но опасные перепалки.
   - Ты стряхнул пепел прямо на ковер, - говорила мама. - Три стакана  виски
подряд для тебя явно многовато.
   - Какие все-таки приятные люди, - отвечал папа. - Они высокого  мнения  о
моем бизнесе и так хорошо ко мне относятся.
   - Ты так полагаешь? - отзывалась мама. -  В  следующий  раз  пригласи  их
лучше в ресторан. Мне будет гораздо спокойнее.
   - Но дом имеет такое большое значение, -  возражал  он.  -  И  ты  должна
присутствовать на вечере в качестве хозяйки. Это и дает личный контакт...
   - Хм, контакт... Да.., пожалуй, я лучше лягу.
   И она выходила из комнаты  прямая,  как  палка.  Мама  ненавидела  людей,
которые говорят дома о деньгах, и презирала ребяческое желание  отца  делать
вид, что он  преуспевающий  бизнесмен.  Она  придерживалась  о  нем  другого
мнения, к тому же сама  была  настоящим  снобом,  хотя  никогда  в  этом  не
признавалась. В ее глазах первыми людьми среди представителей  разнообразных
профессий были  врачи,  за  ними  следовали  юристы.  Она  говорила  "доктор
медицины" с таким выражением, будто называла какой-то прекрасный  цветок,  а
звание "судья  муниципального  суда"  вызывало  у  нее  восторженный  вздох.
Поэтому-то  она  и  хотела,  чтобы  я  выбрала  колледж  по  одной  из  этих
специальностей, хотя я вовсе не была склонна к серьезной науке.  Впрочем,  я
об этом мало задумывалась - впереди была масса времени.
   В начале октября погода наконец начала портиться. После трех  безоблачных
месяцев тепла и солнца ветер и дождь казались невыносимыми. Утром небо  было
тяжелым и серым, и я вдруг ощутила,  что  перемена  погоды  связана  с  моей
жизнью. "Ты должна надеть сапоги и плащ, - сказала я себе, - и в этом наряде
(естественно, без шапки - носить шапку у  нас  в  школе  считалось  смертным
грехом), возможно, станешь снова героиней любовной  пьесы  или  некой  новой
неизвестной драмы."
   Однажды вечером под проливным дождем я отправилась  к  Вибике.  Жила  она
недалеко, и я шла по мокрой дороге, засунув  руки  в  карманы.  Замечательно
было чувствовать капли дождя на лице и волосах. Они напоминали слезы  земли,
которая прощалась с летней любовью. Я думала о кораблях в море - там  должно
быть бушевал шторм, и сильным мужчинам приходилось бороться  со  стихией  за
свою жизнь.
   - Ага, - воскликнула Вибике, открывая мне дверь. - Кое-кто  уже  тут.  Мы
болтаем в моей комнате.
   Здесь  была  Астрид  со  своей  необъятной  косметичкой.  Она   обалденно
подрисовала себе брови - до самых  висков.  С  ней  был  Прибен,  парень  из
параллельного класса, который за ней ухаживал.  Четвертого  персонажа  я  не
знала.
   - Это Бенни, - представила его Вибике.
   - Меня зовут Бент, - добавил он, протягивая руку, -  но  все  зовут  меня
Бенни.
   - Потому что он без ума от Бенни Гудмана, - пояснила Астрид.
   - Он тоже играет, только не на кларнете, а на трубе.
   - Ты музыкант? - переспросила я.
   - Не совсем. Я играю, потому что мне нравится играть, вот и все.
   Труба и сейчас была с ним, и он все время  ласкал  кнопки,  будто  хотел,
чтобы они ни на минуту не утратили тепло и нежность. Движение  было  нервным
и, видимо, бессознательным.  Волосы  у  Бенни  были  пепельными,  прямыми  и
длинными, глаза - очень глубоко посаженными. Его длинные сильные  руки,  как
мне показалось, должны были принадлежат мужчине старше, хотя  ему  не  могло
быть больше восемнадцати. Как только я его  увидела,  во  мне  вдруг  что-то
дрогнуло. Это было предчувствие.
   - О чем мы говорили?  -  спросила  Астрид.  -  Ах  да,  о  принуждении  и
запретах. Если бы взрослые не заставляли нас делать одно  или  не  запрещали
другое, мы бы доставляли им гораздо меньше волнений.
   - И как бы ты себя вела, если бы у тебя  была  семнадцатилетняя  дочь?  -
поинтересовался Прибен. - Неужели ты ни разу не сказала бы ей: "Прекрати.  Я
тебе это запрещаю."?
   - Наверняка такое желание бы возникало, - согласилась Астрид, - но  я  бы
не стала ставить вопрос именно так. Я бы попыталась показать ей,  объяснить,
почему того или другого не следует делать.
   - Мы говорили о Водил, - пояснила мне Вибике. - Она две  ночи  подряд  не
ночевала дома и сейчас сидит под домашним арестом. Ее запирают,  как  только
она приходит из школы, и выпускают только утром.
   - Бодил дура, - заметила я. - То она появляется в школе в бриджах,  и  ее
посылают переодеваться, то прогуливает без конца.
   - Бог с ней, - перебила меня Астрид. - Вопрос в принципе. Я  хочу  знать,
почему нельзя делать то или другое. Почему нельзя приходить позже, чем  тебя
ждут родители?
   - Но в этом нет никакой тайны, - заметил  Прибен.  -  Если  тебе  говорят
придти в час, а ты появляешься в половине второго,  то  не  надо,  наверное,
объяснять, что ты нарушила обещание. Получаешь по шее, и знаешь, за что.
   - А разве ты никогда...
   - Конечно-конечно, но с девушками все совсем по-другому.
   - Ха-ха, - заметила Вибике, - парням  всегда  позволяется  больше  только
потому, что они носят брюки.
   - Все это вопрос доверия, - заявила Астрид. - Доверие  и  взаимопонимание
между поколениями больше не существуют. Я лучше проглочу язык, чем  расскажу
что-то родителям.
   - Так было всегда, во все времена, - возразил Прибен. - Двадцать-тридцать
лет назад с нашими родителями и два века назад с их предками.
   - О, господи! - воскликнула Вибике.  -  Давайте  поговорим  о  чем-нибудь
другом.
   - Нет, это очень важно, - вдруг заявил Бенни, вставая.
   "Боже, какой он худющий," - заметила я.
   - Мы уверены, что  мы  такие  умные,  такие  сообразительные.  И  еще  мы
считаем, что молодость искупает и извиняет все. Но  это  не  так.  Есть  еще
вопрос ответственности. А ответственность трудная штука, и почувствуй вы  ее
на своих плечах, как я, вы бы согнулись до земли. Мы вступили в новую эпоху,
которую ни с чем нельзя сравнить, - это атомный век. И  можете  вы  со  всем
этим справиться? Наука, общество пережили революцию, а общественное сознание
никак не хочет этого не замечать. Может, мы  делаем  сейчас  что-то,  о  чем
через пятьдесят лет будут говорить: "Они  совершили  ошибку,  а  мы  за  нее
расплачиваемся." Или наоборот: "С  них  началась  новая  раса  людей  -  они
превратили Землю в рай." А вы говорите о каких-то глупостях - кто во сколько
пришел домой в субботу. От смеха можно сдохнуть.  Отодвиньте  горизонт!  Все
эти разговоры для детской о непонимании отцов и  сыновей  вышли  из  моды  и
устарели. Перед лицом атомной  бомбы  не  имеет  никакого  значения,  найдет
Астрид общий язык с матерью или нет. Если мы сможем контролировать бомбу, то
сумеем и все остальное. У нас есть шанс стать счастливыми, но есть и  другой
- гораздо более вероятный - превратиться в радиоактивные  скелеты.  В  наших
руках будущая жизнь. Жить или умереть? Вот вопрос. Быть или  не  быть!  И  я
хочу жить. Быть! Боже мой, я хочу играть на трубе и познать  счастье!  Но  я
должен для этого потрудиться и потому буду бороться со всей дрянью.
   Он снова сел. Его маленький монолог заставил меня затаить дыхание. Может,
он говорил слишком резко, но в его словах был огонь - настоящий  огонь!  Все
молчали. Никто не рискнул ни возразить, ни поддержать его.
   - Ну и речуга, - протянул, наконец, Прибен.
   - Ерунда, - смутился Бенни. -  Ты  послушай  меня  в  среду  на  школьном
совете. Это будет речь для передовицы газет.
   - Сыграй нам, - попросила Вибике. - Продолжи монолог - поиграй на трубе.
   - Нет. Я не в настроении, - отказал он мрачно.
   Астрид начала рассказывать Вибике что-то  о  новом  ночном  креме,  после
которого кожа становилась похожей на персик. Я почти не раскрывала рта  весь
вечер.
   Потом Бенни пошел проводить меня домой. Он нес трубу под  мышкой,  и  она
казалась частью его тела. Дождь перестал, но было довольно свежо, ветрено, и
первые осенние листья слетали к нашим ногам. Вдруг на углу он остановился.
   - Подожди. Я, кажется, поймал, - сказал он, а  потом  приставил  трубу  к
губам и заиграл.
   Я стояла, замерев от восторга. Я мало знала об игре на трубе,  но  музыка
показалась мне замечательной.  Мягкие  нежные  звуки  возникали  ниоткуда  и
терялись в садах. Мелодия должна была разбудить все окрестности,  но  кругом
стояли только молчаливые спокойные деревья. Я смотрела  на  его  напряженные
губы и щеки, и  боялась,  что  от  напряжения  последней  октавы  он  рухнет
замертво.
   Он отнял от губ инструмент и глубоко вдохнул.
   - Это кусочек из "Бейзин Стрит Блюз". Скажем так - серенада для тебя.
   - Спасибо, - я была по-настоящему тронута. - Тебе надо быть осторожнее, -
заметила я, - ты когда-нибудь сломаешься.
   - Но ведь красиво, правда? Труба простейший инструмент, но в ней  столько
поэзии. Если тебе одиноко и ты слышишь вдалеке пение трубы, то кажется,  что
плачет зверь.
   - Только когда тебе одиноко, редко услышишь трубу, - заметила я. -  Да  и
когда весело - тоже.
   - Какая ты приземленная. Беда с этими современными девушками - они  никак
не могут следовать за тобой в открытый космос.
   Потом он сунул трубу под мышку и, не попрощавшись, повернулся  и  побежал
по до роге, перепрыгивая лужи. Я немножко обиделась, что он не сказал мне ни
слова, но, укладываясь спать, все время вспоминала его трубу и глаза.
   Когда на следующий день я вышла из школы, то сразу увидела, что  он  ждет
на другой стороне улицы.
   - Привет, - сказал он. - Мы идем ко мне.
   - Кто это мы? - удивилась я его самоуверенности. - С чего ты взял, что  я
пойду с тобой?
   - Ну ты же хочешь. Пошли.
   Он взял меня за руку и  повел  через  парк  и  какие-то  улицы  к  своему
старомодному двухэтажному дому. За всю дорогу  он  не  сказал  ни  слова,  и
наверное, мне надо было повернуться и уйти, но  любопытство  пересилило.  Мы
сразу поднялись на второй этаж.
   В его комнате оказалось совершенно неприбранно: в углу  валялись  грязные
рубашки, стол был завален книгами и бумагами. У одной стены  стоял  огромный
проигрыватель и лежала гора пластинок, на другой висела гитара, а на кровати
спала одинокая труба.
   - Садись, - велел он.
   Я села на краешек стула, решив, что через пару минут  уйду.  Вдруг  внизу
хлопнула дверь и его позвали.
   - Бент! Ты помнишь, что у меня вечером гости - будь дома.
   - Хорошо, - отозвался он, а мне пояснил:
   - Это тетя. Она любит, когда я развлекаю ее гостей перед партией бриджа.
   Потом он направился к проигрывателю и поставил пластинку.
   - Бенни, послушай, мне надо домой.
   - Подожди. Я хочу, чтобы ты кое-что услышала.
   Сам он лег на кровать, закинув руки за голову. Заиграл джаз - соло трубы.
Несколько раз он вскакивал и кричал:
   - Вот! Вот! Слышишь!
   Для меня мелодия не значила ничего, но я  сидела  тихо  до  самого  конца
пластинки.
   - Чудесно, да? - спросил он.
   - Да. Замечательно.
   - Только представь - на свете есть кто-то, кто пишет  такую  удивительную
музыку...
   - Бенни...
   - А басы! Какие басы! Ты заметила?
   - Бенни, мне надо домой.
   - Уже? Но ты же только что пришла.
   - Но я же не знала, что ты меня встретишь. Мы уже договорились с  Вибике,
она придет делать уроки.
   - Но я должен еще почитать тебе свою речь. - Он бросился к  столу,  нашел
какой-то чисток и принялся быстро, но с выражением читать:
   -  Величайший  враг  современного  человечества  -  одиночество.  В   наш
сверхмеханизированный век, мы забыли, что...
   Я встала и направилась к двери.
   - Пока, Бенни. Увидимся.
   - Ну послушай, ты не можешь вот так уйти!
   - Но я должна.
   - Тогда приходи вечером. Как только они  сядут  за  бридж,  я  совершенно
свободен.
   - Хорошо. Я приду в девять.
   - Дверь будет не заперта, поднимешься прямо сюда.
   Он был похож на бурю, которая проносилась над твоей головой, и  ты  ничем
не мог ее остановить. Казалось, он знал все на свете. Я решила узнать о  нем
всю правду, чего бы мне это ни стоило.
 
Глава 11 
 
   Когда я вернулась в тот вечер, то нашла его сидящим на полу. Он копался в
большой банке с гусеницами и  червяками.  Только  тут  я  заметила  на  окне
большой аквариум  с  золотыми  рыбками.  Я  поискала  глазами  трубу  -  она
по-прежнему лежала на кровати. Он не сразу встал и  только  через  несколько
минут отставил банку, поздоровался со мной, потом достал  носовой  платок  и
взял трубу.
   - Садись на стул, - велел он, как  и  в  прошлый  раз,  не  приглашая,  а
приказывая.
   Я покорно села,  мысленно  изумляясь,  почему  я  позволяю  так  с  собой
обращаться - это было на меня не похоже. Он долго вытирал до  блеска  трубу,
потом дышал на нее и тер еще и еще, пробежал  пальцами  по  клавишам,  снова
что-то вытер, как будто хотел заставить инструмент сиять, как  само  солнце.
Потом Бенни встал в углу комнаты и приложил трубу к губам.  Я  не  отрываясь
следила за ним. Его  длинные  пальцы  ласкали  золотой  инструмент,  который
поблескивал в полутьме. Он  несколько  минут  настраивался,  а  потом  звуки
наполнили  комнату.  Он  начал  с  нескольких   низких   арпеджио,   которые
становились с каждой нотой все  выше  и  выше,  как  будто  невидимые  волны
догоняли друг друга, накатывая на  высокий  берег.  Я  даже  представить  не
могла, что на трубе можно играть так мягко, трепетно, с таким чувством.
   А он все продолжал. Мне казалось, что он не сделал  ни  одной  передышки,
чтобы вздохнуть. Он не отрывал мундштук от губ, слившись со своей  блестящей
трубой.
   - Это все для тебя, -  наконец,  сказал  он,  а  потом  без  лишних  слов
подошел, стал передо  мной  на  колени,  поднял  мое  лицо  двумя  руками  и
поцеловал. Как долго длился этот поцелуй... Я почему-то  не  сопротивлялась.
Потом он отпустил меня.
   - Бенни, - прошептала я, но он уже встал и отвернулся.
   - Как все это прекрасно! - воскликнул он. - Если бы я  верил  в  бога,  я
только бы и делал что благодарил его. Ничто не мешает мне быть счастливым  -
полностью, совершенно счастливым. Все это мое, и ты тоже теперь моя.
   - Что ты такое говоришь?!
   - Да, ты моя. Моя любимая, мой друг, моя муза, моя жизнь.  Выбирай  любое
из определений. Я приветствую тебя и благодарю!
   - Эй, послушай. Кто сказал...
   - Я сказал. Какое счастье!  Разве  ты  не  чувствуешь?  Кажется,  в  этой
комнате мало места, чтобы  вместить  мою  радость!  Здесь  тесно!  Мы  можем
танцевать, бежать по земле, взявшись за руки, мы можем  любить  друг  друга,
жить и чувствовать так, будто мы не двое -  а  один  человек.  Я  большой  и
сильный. Ты маленькая  и  хрупкая,  н