ло
приподнято кверху, а драгоценные камни на ее  груди  переливались  всеми
оттенками змеиной кожи. Подняв  точеную  белую  руку  с  многочисленными
украшениями, она презрительно указала на Христа и рассмеялась:
   - Если Ты - Сын Божий, сойди с креста!
   Серебристый  голос  был  неповторим,  и   Варавва   узнал   его.   Он
стремительно  направился  к  его  обладательнице,  чтобы   любой   ценой
прекратить издевательство  над  Смиренным  Страдальцем.  Склоненный  Лик
вознесенного на крест Богочеловека был омрачен тенью упрека.
   Юдифь не унималась. Еще более звучным голосом она закричала:
   - Слышишь меня, богохульник? Если Ты - Сын Бога, сойди с креста!
   Как только злая насмешка слетела с  ее  губ,  ослепительно  сверкнула
молния, ярко осветив крест Божественного Мученика.
   Оглушительно ударил гром  -  казалось,  тысячи  миров  столкнулись  в
небесах!  Земля  вздыбилась,  как  гребень  морской  волны,  и  медленно
опустилась. Густая тьма объяла землю. Непроницаемая, черная ночь в  одно
мгновение изменила ландшафт,  превратив  его  в  беспорядочный,  мрачный
хаос.
 
Глава XVI 
 
   Визг и стоны, просьбы о помощи,  испуганные  крики  множества  людей,
кидающихся то в одну, то в  другую  сторону,  ничего  не  видящих  перед
собой...
   - Света! Боже, дай нам света!
   На тысячи ладов повторялась эта мольба несчастных, отчаявшихся мужчин
и женщин, натыкающихся друг на друга в страшной темноте и давке.
   Но ответа на их вопли не было. Царил глубокий мрак.  Даже  молния  не
сверкала больше, хотя раскатистый гром то раздавался  совсем  рядом  над
головами, то гремел вдали.
   Одному солдату удалось высечь огонь и  зажечь  крохотную  щепочку,  и
сразу сотни рук потянулись к нему. Стали жечь все, что  могло  гореть  и
давать свет. Появилась какая-то надежда... Но вдруг  новый  ужас  сковал
толпу.
   - Мертвецы! - кричали со всех сторон. - Они поднялись из  могил!  Они
среди нас!
   Слышались рыдания и истерический смех. Многие  кинулись  на  землю  в
припадке неодолимого страха. Затепленные слабенькие огоньки  погасли,  и
снова неестественная, непроглядная ночь укрыла землю.
   В этом мраке метались  заблудшие  овцы  дома  Израилева,  безрассудно
просящие дать им света, когда Свет мира  совершал  переход  из  жизни  в
смерть и вся природа была обязана идти за Ним.
   Птицы перестали петь, деревья прекратили  свой  таинственный  шелест,
журчащие ручейки притаились, солнце спрятало свое пылающее лицо,  стихли
ветры, и только человек своими трусливыми  стонами  и  жалобами  нарушал
траурную торжественность величайшего  момента.  Но  силы  небесные  были
глухи к людской мольбе.
   Планета,  потрясенная  ужасом  и  страхом,   вместе   со   Спасителем
почувствовала муки полного разрушения и позволила смерти заключить  себя
в страшные объятия, которые должны  были  скоро  разжаться,  побежденные
торжеством вечной, бесконечной жизни!
   Минуты тянулись как часы, и ни лучика света  не  проникало  во  мрак,
укутавший Голгофу.
   Многие люди продолжали лежать в пыли и  всхлипывали,  как  наказанные
дети, другие просто молчали, третьи  изрыгали  вопли  и  проклятия.  Все
вместе это напоминало ад, наполненный мучившимися грешниками.
   - Люди Иерусалима, - раздался в темноте  хриплый,  но  сильный  голос
Каиафы, - преклоните колена и молитесь. Просите Бога Авраама,  Исаака  и
Иакова, чтобы это бедствие  прекратилось.  Иегова  никогда  не  оставлял
Своих детей, и теперь Он не покинет нас, хотя  и  гневается.  Не  бойся,
избранный народ Господний, но взывай к Нему сердцем и голосом, чтобы  Он
нас избавил от этого мрака! Мы вызвали Его негодование тем, что  терпели
в нашей среде этого Лжепророка и богохульника.  И  хотя  окружающая  нас
темнота  полна  бесами,  пришедшими  за  душой  хвастливого  Назарянина,
склоните головы, сыновья и дочери Иерусалима, - и  молитесь  Богу  ваших
отцов, чтобы Он избавил вас от опасности!
   Воззвание достигло цели. Все бросились на колени и стали  молиться  -
кто  громко,  кто  вполголоса.  Взывали  по-гречески,  по-арамейски,  на
латыни. Молитвенный напев иудеев смешивался с  обращениями  язычников  к
своим богам.
   - О Бог наш, Бог наших отцов! Услышь нашу молитву!  Не  отвернись  от
нас! Мы согрешили, мы не следовали Твоим предписаниям и за это наказаны.
Вспомни нас, Боже,  и  помилуй!  Не  уничтожь  нас  Своим  гневом!  Будь
милосерд и пошли нам Свое благословение! Верни нам жизнь!  Вспомни  Свой
обет спасения и прощения! Спасите нас, Зевс, Аполлон, Гермес!
   Пока они бормотали так, полу боясь,  полу  надеясь,  гром  в  небесах
вновь грянул с таким неистовством, так оглушительно,  что  паника  снова
овладела  толпой,  голоса  иудеев  и  иноземцев  слились  в  непрерывный
беспомощный вопль.
   В этой страшной, преждевременной ночи Варавва пытался отыскать Юдифь.
Вытянув руки вперед, как слепец, он шел в направлении, которое  казалось
ему правильным и должно привести к любимой. Вдруг он споткнулся  -  путь
ему  преградило  чье-то  тело.  Варавва  нагнулся,  руки  его  коснулись
дорогого тончайшего виссона.
   - Юдифь?! - прошептал он с замирающим сердцем.
   Ответа не было, и Варавва стал ощупывать съежившуюся комочком  фигуру
- он искал миниатюрное оружие у пояса той, которую любил. Он не ошибся -
кинжальчик был на месте. Это - Юдифь. Она, наверное, потеряла сознание.
   Варавва  тер  ее  руки  и  старался  взглядом  пронзить  тьму,  желая
убедиться в том, что находится достаточно далеко от  креста  с  распятым
таинственным Человеком из Назарета. Нечаянно коснуться Его окровавленных
ног, услышать Его последний вздох - это было сверх сил грешника, который
должен был умереть вместо этого Святого.
   Подняв Юдифь на руки, он осторожно, шаг за шагом, относил ее подальше
от места, внушавшего ему такой ужас.
   Сколько раз в мыслях он отдавал свою  жизнь  за  то,  чтобы  вот  так
держать любимую возле своего сердца, но теперь было что-то противное его
душе в том, что при других обстоятельствах вызвало  бы  прилив  счастья.
Лоск одежды, надушенные волосы, холодное прикосновение  ее  украшений  -
все эти мелочи действовали на него отталкивающе, сознание тяжкого  греха
угнетало душу. Грех и  Варавва  были  старыми  приятелями,  не  раз  они
буйствовали вместе. Почему же грех стал  ему  противен?  Почему  теперь,
коснувшись губ страстно любимой женщины, он весь содрогнулся от ужаса?
   Почувствовав  поцелуй,  Юдифь  пошевелилась  и,   глубоко   вздохнув,
прошептала:
   - Это ты, Каиафа?
   Острые иглы впились в сердце Вараввы. Он пошатнулся и едва не  уронил
свою ношу. Но справившись с собой, глухо ответил:
   - Нет, это Варавва!
   - Варавва! - Она схватила его за шею и крепко прижалась к нему. -  Ты
всегда был храбрым и мужественным! Спаси меня! Выведи из этого мрака!
   - Я не могу, Юдифь, - грустно ответил  он.  -  Весь  мир  укрыт  этой
черной ночью. Все молятся, не пытаясь уйти  отсюда.  Надо  и  нам  ждать
здесь - может быть, свет еще вернется...
   - Нет, уйдем в город - там можно зажечь факел и  бороться  с  мраком!
Или я ошиблась, считая тебя сильным, и ты всего лишь ничтожество?  Ты  -
трус, Варавва, и эгоист, как все люди...
   - Юдифь, твои обвинения напрасны, - защищался Варавва.
   - Тогда идем, - шептала ласково Юдифь, сильнее  прильнув  к  нему.  -
Видишь, как я тебе доверяю? Мы пойдем медленно и  осторожно...  Тропинка
где-то здесь, недалеко...
   - Найти ее в этой кромешной мгле - все равно что  отыскать  жемчужину
на дне морском, - все еще надеялся отговорить любимую Варавва.
   Но она были по-царски непреклонна.
   - И все-таки мы не останемся здесь! Если ты любишь меня...
   Варавва задохнулся от объятий ее ласковых рук.
   - Я так люблю тебя, Юдифь, - наконец смог выговорить он, -  что  могу
возненавидеть! Ты непостоянна, как ветер! Скажи, пока я  был  в  тюрьме,
кем ты повелевала?
   -  Жестокий!  Ты  устраиваешь  сцены  ревности,  когда  мне  угрожает
опасность! Спаси меня,  и  ты  будешь  вознагражден!  Но  ты  не  можешь
двинуться с места, где царит мрак,  вызванный  чародействами  Назарянина
Иисуса, потому что дорожишь своей жизнью больше, чем моей!
   - Юдифь! - отчаянно воскликнул Варавва. - Не произноси имя умирающего
Пророка! Ты смеялась над Его страданиями, и как только были  произнесены
твои жестокие слова, страшная тьма окутала  нас.  Пойдем!  Я  подчиняюсь
твоему капризу, хотя лучше было бы остаться на Голгофе и молиться...
   - Молиться, когда Бог так карает нас?! - воскликнула Юдифь горделиво.
- Пусть чернь безропотно ждет смерти!
   - Хорошо, все будет как ты хочешь, - покорился Варавва.
   Юдифь снова нежно прижалась к нему, и он забыл все сомнения, страх  и
предчувствия. Взявшись за руки,  они  двинулись  в  темноте  по  черным,
непроглядным глубинам ада.
 
Глава XVII 
 
   Юдифь торжествовала и с каждым  шагом  вперед  чувствовала  себя  все
более спокойно и уверенно.
   - Вот видишь, - сказала она  ликующе,  -  опасность  отступает  перед
храбрецами, и мы, сами того не замечая, скоро спустимся с этой проклятой
горы.
   - И что же потом?
   - Я приведу тебя в дом моего отца, расскажу, что ты меня спас, и  он,
забыв все твои преступления, примет тебя с должным почетом. Разве это не
лестно твоей гордости и чести?
   Варавва тяжело вздохнул.
   - Увы! Честь и я давно расстались друг с другом. Сейчас моему  сердцу
больше сродни тяжесть. Может быть, это из-за любви к тебе, или мои грехи
тянут меня вниз. Я так удручен, что словами не расскажешь... Ведь это  я
должен был умереть сегодня, а не святой
   Назарянин!
   - Ты называешь Его святым? - в голосе Юдифь звучала усмешка. -  Тогда
ты сумасшедший! Этот Назарянин - преступник и богохульник...
   Варавва не дал ей продолжить.
   - Молчи, молчи! Умоляю - не говори ни слова... Тише! Кажется,  кто-то
плачет рядом... Юдифь рассердилась.
   - Мне ни до кого нет дела! Не  останавливайся!  Не  отвечая,  Варавва
пытался определить, откуда доносятся рыдания. Его самого вдруг  охватила
страшная тоска.
   - Идем же! - нетерпеливо звала Юдифь.
   - Я не могу идти вперед, - сказал Варавва грустно.  -  Какая-то  сила
влечет меня обратно.
   - Трус! - крикнула Юдифь. - Оставайся, я и одна дойду!
   Варавва удержал ее.
   - Подожди, потерпи немного, - умолял он хрипло.  -  Я  заставлю  себя
идти, даже если это будет стоить мне жизни. Все  равно  она  принадлежит
тебе. Но прошу, не говори плохо про Назорея!
   -  Кто  ты  такой,  что  смеешь  меня  поучать?!  -   сказала   Юдифь
презрительно. - И что  ты  так  печешься  о  Нем?  Ты,  презренный  раб,
укравший жемчуг только потому, что я люблю эти перламутровые  горошины?!
Почтенный Варавва, совершивший преступление в  угоду  женскому  капризу!
Убивший Габриаса за то, что он меня любил!
   Варавва не сдержался и больно сжал ее руки.
   - Юдифь, теперь не до шуток! Нас окружает смерть, и  я  узнаю  истину
прежде, чем сойду с этого места или  отпущу  тебя!  Признайся,  ты  тоже
любила Габриаса?
   Вырываясь, Юдифь ответила высокомерно:
   - Я никого не люблю! А меня любят все! Разве я  не  первая  красавица
Иудеи? Сейчас ты рядом со мной и можешь держать меня в  своих  объятиях.
Будь же доволен - тебе так много досталось! Есть люди, куда значительнее
тебя, обожающие прекрасную Юдифь!..
   - Например, священник Каиафа? - Варавва рассвирипел окончательно.
   Она рассмеялась - лукаво, торжествующе и, не  отрицая  предположения,
сказала:
   - Идем! Сейчас я твоя, и только твоя!
   Но Варавва, внезапно отпустив ее, молча стоял.
   - Мы теряем драгоценное время, - торопила Юдифь.
   Варавва не отвечал,  и  Юдифь,  придвинувшись  к  нему,  осыпала  его
страстными поцелуями.
   - Уведи меня отсюда, - шептала она ласково, - и ты не пожалеешь...
   - Вот какова первая красавица Иудеи! - воскликнул Варавва  брезгливо.
- Не искушай меня, если не хочешь, чтобы в этом мраке я убил  тебя,  как
Габриаса! Если бы я знал, что его слова - не похвальба, а правда, он  бы
остался жив. Иди одна, губительница душ! Я выкорчевываю из своего сердца
любовь к тебе. И если позволю лукавому образу жить в моей памяти,  пусть
Всевышний проклянет мою душу! Ты -  воплощение  ада!  Обманывай  других,
меня ты больше не проведешь!
   Юдифь рассмеялась своим серебристым смехом и, не смущаясь, с  змеиной
гибкостью прильнула к Варавве.
   - Не хочешь, чтобы тебя обманывали, бедный  Варавва?  -  сказала  она
слащаво. - Не хочешь быть моим рабом? Но я  же  чувствую,  что  ты  весь
дрожишь! Идем! - Она дернула его за руку. -  И  ты  одержишь  победу,  о
которой и не мечтал!
   На какое-то мгновенье он сдался и уже рванулся  за  ней,  но  прежнее
чувство омерзения охватило его с удесятеренной силой, и он остановился.
   - Нет! Довольно! Я не пойду с тобой!
   - Тогда подыхай, как собака! - закричала она и  бросилась  вперед,  в
темноту.
   Вдруг  огромный  огненный  шар,  прорезав  небеса,  упал  на   землю.
Прокатился чудовищный удар грома, и земля,  глухо  рокоча  и  колебаясь,
внезапно разверзлась,  а  в  образовавшейся  пропасти  заметались  языки
яркого пламени. На фоне бушующего огня возник  силуэт  Юдифи  в  накидке
огненного цвета.  Затем  снова  раздался  грохот,  и  воцарился  прежний
беспросветный мрак.
 
Глава XVIII 
 
   Теряя разум, множество испуганных людей носились в темноте, натыкаясь
друг на друга, плача  и  неистово  крича,  проклиная  и  молясь.  Паника
охватила даже самых храбрых и стойких.
   Варавва был там, где его оставила Юдифь. Холодный пот градом  катился
по его спине. Он ощущал не  просто  страх,  а  ужас.  Неизгладимая  вина
лежала на всем человечестве, и она была причиной происходящего.
   Удалось ли Юдифи спастись, или она сорвалась в полыхающую расселину?
   Он громко позвал:
   - Юдифь!
   Ответа не было.
   Тогда он побрел наугад, надеясь, что возвращается туда,  где  страдал
Праведник,  умирающий  вместо  него,  грешника  Вараввы,  Не  пройдя   и
нескольких шагов, он споткнулся о лежащего на земле человека.
   - Осторожно, кто бы ты ни был - не поранься о мой меч! -  предупредил
глухой голос.
   - Как твое имя, друг? - спросил Варавва и услышал:
   - Центурион Петроний зовут меня.
   Варавва вздрогнул и с замиранием сердца спросил:
   - Скажи, Назарянин умер? Петроний ответил:
   - Пока меня не поразила молния, Он еще дышал и страдал, а  теперь  не
знаю...
   Подняв к небу руки, Варавва робко произнес:
   - Где Ты, Умирающий вместо меня?
   И замер, надеясь услышать какой-нибудь звук, вселяющий надежду на то,
что Распятый Праведник жив.
   Его слух уловил тихое рыдание,  и  ему  показалось,  что  это  плачет
Пророк.
   - Откликнись, Святая израненная душа!  -  сказал  бывший  преступник,
сердце которого рвалось от боли. Печальный вздох раздался в темноте.
   - Где Ты? - забеспокоился Варавва. -  Я  не  могу  найти  Тебя!  Мрак
покрывает мир, и я, великий грешник, в нем потерян, но сердце мое рыдает
вместе с Тобой!
   Он упал на колени, и слезы хлынули из его глаз.
   Дрожащая женская рука коснулась его ладони.
   - Тише! Успокойся и молись, страдающий грешник! Будь твои прегрешения
многочисленны, как песчинки в пустыне, твои слезы их искупят! Не  бойся!
Мрак скоро исчезнет и засияет свет!
   - Если это так, - благодарно сказал Варавва невидимой собеседнице,  -
почему в твоем голосе слезы?
   - Я плачу  над  злом,  причиненным  Воплощению  Величайшей  Любви,  -
ответил  кроткий,  мелодичный  голос,  и  Варавва  догадался,  кому   он
принадлежит.
   Рядом с Матерью Иисуса Варавва уже не чувствовал  себя  одиноким.  Но
горе терзало его сердце.
   Зачем ему жить? Он был изгоем в обществе! Вспоминая  свои  грехи,  он
ужаснулся количеству зла, гнездившемуся в нем. Слепая  страсть  к  Юдифи
казалась самым тяжким из всех его преступлений.  Из-за  нее  он  потерял
честь и сделался извергом даже в собственных  глазах.  С  того  времени,
когда его привели к Пилату, и до настоящей минуты прошла целая вечность,
богатая  событиями  души  и  совести,  которые  в  глазах   Бога   более
значительны,  чем  истории  государств!  Народ  освободил  его,  вора  и
мошенника; народ приветствовал его радостными криками... Но  что  значит
восторг толпы перед сознанием бесконечной вины за свои грехи?! Свинцовым
грузом висли они на бессмертном духе, рвущемся к совершенству.
   Стоя на коленях, Варавва молился о наступлении смерти -  такая  жизнь
ему была не нужна.
   Вдруг ему почудился  слабый  свет.  Медленно  распространяясь  вокруг
величавой  фигуры  женщины  с  кротким  лицом,  обращенным   в   сторону
невидимого  креста,  свет  отвоевывал  власть  у  тьмы.  Расширяя   свои
владения, он достиг надписи "Иисус Назорей - Царь  Иудейский"  и  озарил
Божественный лик Распятого. Отвращение от греха мира, жалость  и  любовь
ко всем его существам, неизменное желание  все  простить  людям  и  дать
надежду рая - все эти великие чувства отражались на бледных чертах  Сына
Божия, вознесенного на древо.
   Скоро целые потоки  света  хлынули  на  Голгофу,  обнаружив  странную
картину. Все находящиеся  на  холме  люди  оказались  на  коленях  перед
распятым  Христом,  их  лица  были   повернуты   к   Нему.   Испуганные,
беспокойные, отчаявшиеся, они все как один обратились к Единственному их
Спасителю.
   Как только опасность миновала и смерть уже не казалась неизбежной,  к
недавно  удрученным,  поверженным  в  прах   людям   вернулось   прежнее
настроение. И вот вновь послышались крики, гомон.
   Варавва не принимал участия в ликовании. Он снова увидел Магдалину, в
глубокой  печали  распростершуюся  у  подножия  креста.   Душа   Вараввы
затосковала от сравнения  двух  женщин.  Юдифь  Искариот  -  прекрасная,
гордая аристократка, грешная, но скрывающая свои грехи,  и  раскаявшаяся
блудница  Мария  Магдалина,  не  менее  прекрасная,  но  убитая   горем,
презираемая людьми... Кто из них заслуживает более  сурового  приговора?
Да и вправе ли люди, каждый из которых тоже не без греха, судить кого бы
то ни было?
   Магдалина подняла заплаканные глаза и посмотрела на Варавву. Губы  ее
дрожали, словно на них трепетало какое-то  невысказанное  слово.  Затем,
пряча лицо под покрывалом, она пала ниц рядом с Матерью Иисуса.
   Безмерно скорбный, но ясный голос произнес:
   - Или, Или! лама савахфани? (Боже Мой, Боже Мой!  для  чего  Ты  Меня
оставил!)
   Любопытные взгляды жадно устремились к кресту.
   - Или, Или! лама савахфани? -  послышалось  вновь,  и  проникновенная
мольба Сына Божия была подхвачена небом.
   Исчезнувшее солнце вновь запылало над Голгофой.
   - Илию зовет, - сказали в толпе. - Посмотрим, поможет ли он Ему!
   В ответ рассмеялись.
   Началась   предсмертная   агония   Назорея.   Божественная   Чистота,
Божественная Любовь завершила Свой земной путь. Беспорочное тело  Христа
охватила дрожь, дыхание стало прерывистым,  лучистые  глаза  застыли  на
какой-то, казалось, одному Ему известной мысли.
   Петроний, оправившийся от удара молнии и занявший свой пост у  креста
Назорея, шепнул что-то стоящему рядом воину, и  тот,  насадив  на  копье
смоченную уксусом губку, поднял ее к устам Божественного Страдальца.
   Но вмешался Анна. Выдвинувшись из толпы, коварный священник сказал со
слащавой улыбкой:
   - Оставь, оставь! Илия придет спасти Его - Он же Сын Божий...
   В толпе захихикали.
   Петроний нахмурился и посмотрел на Анну с глубоким презрением.
   Освободившись  от  зловещих,  черных  туч,  которые  переместились  к
Иерусалиму и зависли над храмом Соломона, солнце ярко озарило Христа.  С
небес спустилось  золотистое  облако  и,  словно  ангельскими  крыльями,
осенило крест. Бледный лик Спасителя мира сиял  таинственным  восторгом.
Голос, торжественный и мелодичный, как райская музыка, произнес:
   - Отче, в руки Твои предаю Дух Мой!
   Лучистые  глаза  смотрели  на  людей  с  такой  жалостью,   с   такой
бесконечной любовью и тоской, что все замолчали,  пораженные  страхом  и
стыдом. Прощ