, что ты мне дала, лежат у меня на столе, под календарем.
Ирина. И я с тобой пойду.
Тузенбах (тревожно). Нет, нет! (Быстро идет, на аллее останавливается.)
Ирина!
Ирина. Что?
Тузенбах (не зная, что сказать). Я не пил сегодня кофе. Скажешь, чтобы мне
сварили... (Быстро уходит.)

Ирина стоит задумавшись, потом уходит в глубину сцены и садится на качели.
Входит Андрей с колясочкой, показывается Ферапонт.

Ферапонт. Андрей Сергеич, бумаги-то ведь не мои, а казенные. Не я их
выдумал.
Андрей. О, где оно, куда ушло мое прошлое, когда я был молод, весел, умен,
когда я мечтал и мыслил изящно, когда настоящее и будущее мое озарялись
надеждой? Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы,
неинтересны, ленивы, равнодушны, безполезны, несчастны... Город наш
существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей, и ни одного, который не
был бы похож на других, ни одного подвижника ни в прошлом, ни в настоящем,
ни одного ученого, ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека,
который возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему. Только
едят, пьют, спят, потом умирают... родятся другие, и тоже едят, пьют, спят
и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней,
водкой, картами, сутяжничеством, и жены обманывают мужей, а мужья лгут,
делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошлое
влияние гнетет детей, и искра божия гаснет в них, и они становятся такими
же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери...
(Ферапонту сердито.) Что тебе?
Ферапонт. Чего? Бумаги подписать.
Андрей. Надоел ты мне.
Ферапонт (подавая бумаги). Сейчас швейцар из казенной палаты сказывал...
Будто, говорит, зимой в Петербурге мороз был в двести градусов.
Андрей. Настоящее противно, но зато когда я думаю о будущем, то как хорошо!
Становится так легко, так просторно; и вдали забрезжит свет, я вижу
свободу, я вижу, как я и дети мои становимся свободны от праздности, от
квасу, от гуся с капустой, от сна после обеда, от подлого тунеядства...
Ферапонт. Две тысячи людей померзло будто. Народ, говорит, ужасался. Не то
в Петербурге, не то в Москве -- не упомню.
Андрей (охваченный нежным чувством). Милые мои сестры, чудные мои сестры!
(Сквозь слезы.) Маша, сестра моя...
Наташа (в окне). Кто здесь разговаривает так громко? Это ты, Андрюша?
Софочку разбудишь. Il ne faut pas faire du bruit, la Sophie est dormee
deia. Vous etes un ours. (Рассердившись.) Если хочешь разговаривать, то
отдай колясочку с ребенком кому-нибудь другому. Ферапонт, возьми у барина
колясочку!
Ферапонт. Слушаю. (Берет колясочку.)
Андрей (сконфуженно). Я говорю тихо.
Наташа (за окном, лаская своего мальчика). Бобик! Шалун Бобик! Дурной
Бобик!
Андрей (оглядывая бумаги). Ладно, пересмотрю и, что нужно, подпишу, а ты
снесешь опять в управу... (Уходит в дом, читая бумаги; Ферапонт везет
колясочку.)
Наташа (за окном). Бобик, как зовут твою маму? Милый, милый! А это кто? Это
тетя Оля. Скажи тете: здравствуй, Оля!

Бродячие музыканты, мужчина и девушка, играют на скрипке и арфе; оз дому
выходят Вершинин, Ольга и Анфиса и с минуту слушают молча; подходит Ирина.

Ольга. Наш сад, как проходной двор, через него и ходят, и ездят. Няня, дай
этим музыкантам что-нибудь!..
Анфиса (подает музыкантам). Уходите с богом, сердечные. (Музыканты
кланяются и уходят.) Горький народ. От сытости не заиграешь. (Ирине.)
Здравствуй, Ариша! (Целует ее.) И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В
гимназии на казенной квартире, золотая, вместе с Олюшкой -- определил
господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила... Квартира
большая, казенная, и мне цельная комнатка и кроватка. Все казенное.
Проснусь ночью и -- о господи, матерь божия, счастливей меня человека нету!
Вершинин (взглянув на часы). Сейчас уходим, Ольга Сергеевна. Мне пора.

                                   Пауза.

Я желаю вам всего, всего... Где Мария Сергеевна?
Ирина. Она где-то в саду. Я пойду поищу ее.
Вершинин. Будьте добры. Я тороплюсь.
Анфиса. Пойду и я поищу. (Кричит.) Машенька, ау!

                   Уходит вместе с Ириной в глубину сада.

А-у, а-у!
Вершинин. Все имеет свой конец. Вот и мы расстаемся. (Смотрит на часы.)
Город давал нам что-то вроде завтрака, пили шампанское, городской голова
говорил речь, я ел и слушал, а душой был здесь, у вас... (Оглядывает сад.)
Привык я к вам.
Ольга. Увидимся ли мы еще когда-нибудь?
Вершинин. Должно быть, нет.

                                   Пауза.

Жена моя и обе девочки проживут здесь еще месяца два; пожалуйста, если что
случится или что понадобится...
Ольга. Да, да, конечно. Будьте покойны.

                                   Пауза.

В городе завтра не будет уже ни одного военного, все станет воспоминанием,
и, конечно, для нас начнется новая жизнь...

                                   Пауза.

Все делается не по-нашему. Я не хотела быть начальницей и все-таки
сделалась ею. В Москве, значит, не быть...
Вершинин. Ну... Спасибо вам за все. Простите мне, если что не так... Много,
очень уж много я говорил -- и за это простите, не поминайте лихом.
Ольга (утирает глаза). Что ж это Маша не идет...
Вершинин. Что же еще вам сказать на прощание? О чем пофилософствовать?..
(Смеется.) Жизнь тяжела. Она представляется многим из нас глухой и
безнадежной, но все же, надо сознаться, она становится все яснее и легче,
и, по-видимому, не далеко время, когда она станет совсем ясной. (Смотрит на
часы.) Пора мне, пора! Прежде человечество было занято войнами, заполняя
все свое существование походами, набегами, победами, теперь же все это
отжило, оставив после себя громадное пустое место, которое пока нечем
заполнить; человечество страстно ищет и, конечно, найдет. Ах, только бы
поскорее!

                                   Пауза.

Если бы, знаете, к трудолюбию прибавить образование, а к образованию
трудолюбие. (Смотрит на часы.) Мне, однако, пора...
Ольга. Вот она идет.

                                Маша входит.

Вершинин. Я пришел проститься...

        Ольга отходит немного в сторону, чтобы не помешать прощанию.

Маша (смотрит ему в лицо). Прощай...

                          Продолжительный поцелуй.

Ольга. Будет, будет...

                            Маша сильно рыдает.

Вершинин. Пиши мне... Не забывай! Пусти меня... пора... Ольга Сергеевна,
возьмите ее, мне уже... пора... опоздал... (Растроганный, целует руки
Ольге, потом еще раз обнимает Машу и быстро уходит.)
Ольга. Будет, Маша! Перестань, милая...

                              Входит Кулыгин.

Кулыгин (в смущении). Ничего, пусть поплачет, пусть... Хорошая моя Маша,
добрая моя Маша... Ты моя жена, и я счастлив, что бы там ни было... Я не
жалуюсь, не делаю тебе ни одного упрека... вот и Оля свидетельница...
Начнем жить опять по-старому, и я тебе ни одного слово, ни намека...
Маша (сдерживая рыдания). У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе
том... златая цепь на дубе том... Я с ума схожу... У лукоморья... дуб
зеленый...
Ольга. Успокойся, Маша... Успокойся... Дай ей воды.
Маша. Я больше не плачу...
Кулыгин. Она уже не плачет... она добрая...

                       Слышен глухой далекий выстрел.

Маша. У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том... Кот зеленый...
дуб зеленый... Я путаю... (Пьет воду.) Неудачная жизнь... Ничего мне теперь
не нужно... Я сейчас успокоюсь... Все равно... Что значит у лукоморья?
Почему это слово у меня в голове? Путаются мысли.

                               Ирина входит.

Ольга. Успокойся, Маша. Ну, вот умница... Пойдем в комнату.
Маша (сердито). Не пойду я туда. (Рыдает, но тотчас же останавливается.) Я
в дом уже не хожу, и не пойду...
Ирина. Давайте посидим вместе, хоть помолчим. Ведь завтра я уезжаю...

                                   Пауза.

Кулыгин. Вчера в третьем классе у одного мальчугана я отнял вот усы и
бороду... (Надевает усы и бороду.) Похож на учителя немецкого языка...
(Смеется.) Не правда ли? Смешные эти мальчишки.
Маша. В самом деле похож на вашего немца.
Ольга (смеется). Да.

                                Маша плачет.

Ирина. Будет, Маша!
Кулыгин. Очень похож...

                               Входит Наташа.

Наташа (горничной). Что? С Софочкой посидит Протопопов, Михаил Иваныч, а
Бобика пусть покатает Андрей Сергеич. Столько хлопот с детьми... (Ирине.)
Ты завтра уезжаешь, Ирина -- такая жалость. Останься еще хоть недельку.
(Увидев Кулыгина, вскрикивает; тот смеется и снимает усы и бороду.) Ну вас
совсем, испугали! (Ирине.) Я к тебе привыкла и расстаться с тобой, ты
думаешь, мне будет легко? В твою комнату я велю переселить Андрея с его
скрипкой -- пусть там пилит! -- а в его комнату мы поместим Софочку.
Дивный, чудный ребенок! Что за девчурочка! Сегодня она посмотрела на меня
своими глазками и -- "мама"!
Кулыгин. Прекрасный ребенок, это верно.
Наташа. Значит, завтра я уже одна тут. (Вздыхает.) Велю прежде всего
срубить эту еловую аллею, потом вот этот клен. По вечерам он такой
страшный, некрасивый... (Ирине.) Милая, совсем не к лицу тебе этот пояс...
Это безвкусица. Надо что-нибудь светленькое. И тут везде я велю понасажать
цветочков, цветочков, и будет запах... (Строго.) Зачем здесь на скамье
валяется вилка? (Проходя в дом, горничной.) Зачем здесь на скамье валяется
вилка, я спрашиваю? (Кричит.) Молчать!
Кулыгин. Разошлась!

                 За сценой музыка играет марш; все слушают.

Ольга. Уходят.

                             Входит Чебутыкин.

Маша. Уходят наши. Ну, что ж... Счастливый им путь! (Мужу.) Надо домой...
Где моя шляпа и тальма...
Кулыгин. Я в дом отнес... Принесу сейчас. (Уходит в дом.)
Ольга. Да, теперь можно по домам. Пора.
Чебутыкин. Ольга Сергеевна!
Ольга. Что?

                                   Пауза.

Что?
Чебутыкин. Ничего... Не знаю, как сказать вам... (Шепчет ей на ухо.)
Ольга (в испуге). Не может быть!
Чебутыкин. Да... такая история... Утомился я, замучился, больше не хочу
говорить... (С досадой.) Впрочем, все равно!
Маша. Что случилось?
Ольга (обнимает Ирину). Ужасный сегодня день... Я не знаю, как тебе
сказать, моя дорогая...
Ирина. Что? Говорите скорей: что? Бога ради! (Плачет.)
Чебутыкин. Сейчас на дуэли убит барон.
Ирина. Я знала, я знала...
Чебутыкин (в глубине сцены садится на скамью). Утомился... (Вынимает из
кармана газету.) Пусть поплачут... (Тихо напевает.) Та-ра-ра-бумбия... сижу
на тумбе я... Не все ли равно!

                 Три сестры стоят, прижавшись друг к другу.

Маша. О, как играет музыка! Они уходят от нас, один ушел совсем, совсем
навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить...
Надо жить...
Ирина (кладет голову на грудь Ольге). Придет время, все узнают, зачем все
это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить...
надо работать, только работать! Завтра я поеду одна, буду учить в школе и
всю свою жизнь отдам тем, кому она, быть может, нужна. Теперь осень, скоро
придет зима, засыплет снегом, а я буду работать, буду работать...
Ольга (обнимает обеих сестер). Музыка играет так весело, бодро, и хочется
жить! О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут
наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость
для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и
помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь.О, милые сестры,
жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так
радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем
страдаем... Если бы знать, если бы знать!

Музыка играет все тише и тише; Кулыгин, веселый, улыбающийся, несет шляпу и
тальму, Андрей везет другую колясочку, в которой сидит Бобик.

Чебутыкин (тихо напевает). Тара... ра... бумбия... сижу на тумбе я...
(Читает газету.) Все равно! Все равно!
Ольга. Если бы знать, если бы знать!

                                  Занавес




                                А. П. ЧЕХОВ

                               ВИШНЕВЫЙ САД

                        Комедия в четырех действиях

                             ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Раневская Любовь Андреевна, помещица.
Аня, ее дочь, 17 лет.
Варя, ее приемная дочь, 24 лет.
Гаев Леонид Андреевич, брат Раневской.
Лопахин Ермолай Алексеевич, купец.
Трофимов Петр Сергеевич, студент.
Симеонов-Пищик Борис Борисович, помещик.
Шарлотта Ивановна, гувернантка.
Епиходов Семен Пантелеевич, конторщик.
Дуняша, горничная.
Фирс, лакей, старик 87 лет.
Яша, молодой лакей.
Прохожий.
Начальник станции.
Почтовый чиновник.
Гости, прислуга.

               Действие происходит в имении Л. А. Раневской.

                              Действие первое

Комната, которая до сих пор называется детскою. Одна из дверей ведет в
комнату Ани. Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые
деревья, но в саду холодно, утренник. Окна в комнате закрыты. Входят Дуняша
со свечой и Лопахин с книгой в руке.

Лопахин. Пришел поезд, слава богу. Который час?
Дуняша. Скоро два. (Тушит свечу.) Уже светло.
Лопахин. На сколько же это опоздал поезд? Часа на два по крайней мере.
(Зевает и потягивается.) Я-то хорош, какого дурака свалял! Нарочно приехал
сюда, чтобы на станции встретить, и вдруг проспал... Сидя уснул. Досада...
Хоть бы ты меня разбудила.
Дуняша. Я думала, что вы уехали. (Прислушивается.) Вот, кажется, уже едут.
Лопахин (прислушивается). Нет... Багаж получить, то да се...

                                   Пауза.

Любовь Андреевна прожила за границей пять лет, не знаю, какая она теперь
стала... Хороший она человек. Легкий, простой человек. Помню, когда я был
мальчонком лет пятнадцати, отец мой, покойный - он тогда здесь на деревне в
лавке торговал - ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу... Мы
тогда вместе пришли зачем-то во двор, и он выпивши был. Любовь Андреевна,
как сейчас помню, еще молоденькая, такая худенькая, подвела меня к
рукомойнику, вот в этой самой комнате, в детской. "Не плачь, говорит,
мужичок, до свадьбы заживет... "

                                   Пауза.

Мужичок... Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых
башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд... Только что вот богатый, денег
много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком... (Перелистывает
книгу.) Читал вот книгу и ничего не понял. Читал и заснул.

                                   Пауза.

Дуняша. А собаки всю ночь не спали, чуют, что хозяева едут.
Лопахин. Что ты, Дуняша, такая...
Дуняша. Руки трясутся. Я в обморок упаду.
Лопахин. Очень уж ты нежная, Дуняша. И одеваешься как барышня, и прическа
тоже. Так нельзя. Надо себя помнить.

Входит Епиходов с букетом; он в пиджаке и в ярко вычищенных сапогах,
которые сильно скрипят; войдя, он роняет букет.

Епиходов (поднимает букет). Вот садовник прислал, говорит, в столовой
поставить. (Отдает Дуняше букет.)
Лопахин. И квасу мне принесешь.
Дуняша. Слушаю. (Уходит.)
Епиходов. Сейчас утренник, мороз в три градуса, а вишня вся в цвету. Не
могу одобрить нашего климата. (Вздыхает.) Не могу. Наш климат не может
способствовать в самый раз. Вот, Ермолай Алексеич, позвольте вам
присовокупить, купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас уверить,
скрипят так, что нет никакой возможности. Чем бы смазать?
Лопахин. Отстань. Надоел.
Епиходов. Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не
ропщу, привык и даже улыбаюсь.

                    Дуняша входит, подает Лопахину квас.

Я пойду. (Натыкается на стул, который падает.) Вот... (Как бы торжествуя.)
Вот видите, извините за выражение, какое обстоятельство, между прочим...
Это просто даже замечательно! (Уходит.)
Дуняша. А мне, Ермолай Алексеич, признаться, Епиходов предложение сделал.
Лопахин. А!
Дуняша. Не знаю уж как... Человек он смирный, а только иной раз как начнет
говорить, ничего не поймешь. И хорошо, и чувствительно, только непонятно.
Мне он как будто и нравится. Он меня любит безумно. Человек он
несчастливый, каждый день что-нибудь. Его так и дразнят у нас: двадцать два
несчастья...
Лопахин (прислушивается). Вот, кажется, едут...
Дуняша. Едут! Что ж это со мной... похолодела вся.
Лопахин. Едут, в самом деле. Пойдем встречать. Узнает ли она меня? Пять лет
не видались.
Дуняша (в волнении). Я сейчас упаду... Ах, упаду!

Слышно, как к дому подъезжают два экипажа. Лопахин к Дуняша быстро уходят.
Сцена пуста. В соседних комнатах начинается шум. Через сцену, опираясь на
палочку, торопливо проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он в
старинной ливрее и в высокой шляпе; что-то говорит сам с собой, но нельзя
разобрать ни одного слова. Шум за сценой все усиливается. Голос: "Вот,
пройдемте здесь..." Любовь Андреевна, Аня и Шарлотта Ивановна с собачкой на
цепочке, одеты по-дорожному, Варя в пальто и платке, Гаев, Симеонов-Пищик,
Лопахин, Дуняша с узлом и зонтиком, прислуга с вещами - все идут через
комнату.

Аня. Пройдемте здесь. Ты, мама, помнишь, какая это комната?
Любовь Андреевна (радостно, сквозь слезы). Детская!
Варя. Как холодно, у меня руки закоченели (Любови Андреевне.) Ваши комнаты,
белая и фиолетовая, такими же и остались, мамочка.
Любовь Андреевна. Детская, милая моя, прекрасная комната... Я тут спала,
когда была маленькой... (Плачет.) И теперь я как маленькая... (Целует
брата, Варю, потом опять брата.) А Варя по-прежнему все такая же, на
монашку похожа. И Дуняшу я узнала... (Целует Дуняшу.)
Гаев. Поезд опоздал на два часа. Каково? Каковы порядки?
Шарлотта (Пищику). Моя собака и орехи кушает.
Пищик (удивленно). Вы подумайте!

                      Уходят все, кроме Ани и Дуняши.

Дуняша. Заждались мы... (Снимает с Ани пальто, шляпу.)
Аня. Я не спала в дороге четыре ночи... теперь озябла очень.
Дуняша. Вы уехали в великом посту, тогда был снег, был мороз, а теперь?
Милая моя! (Смеется, целует ее.) Заждались вас, радость моя, светик... Я
скажу вам сейчас, одной минутки не могу утерпеть...
Аня (вяло). Опять что-нибудь...
Дуняша. Конторщик Епиходов после святой мне предложение сделал.
Аня. Ты все об одном... (Поправляя волосы.) Я растеряла все шпильки... (Она
очень утомлена, даже пошатывается.)
Дуняша. Уж я не знаю, что и думать. Он меня любит, так любит!
Аня (глядит в свою дверь, нежно). Моя комната, мои окна, как будто я не
уезжала. Я дома! Завтра утром встану, побегу в сад... О, если бы я могла
уснуть! Я не спала всю дорогу, томило меня беспокойство.
Дуняша. Третьего дня Петр Сергеич приехали.
Аня (радостно). Петя!
Дуняша. В бане спят, там и живут. Боюсь, говорят, стеснить. (Взглянув на
свои карманные часы.) Надо бы их разбудить, да Варвара Михайловна не
велела. Ты, говорит, его не буди.

                 Входит Варя, на поясе у нее вязка ключей.

Варя. Дуняша, кофе поскорей... Мамочка кофе просит.
Дуняша. Сию минуточку. (Уходит.)
Варя. Ну, слава богу, приехали. Опять ты дома. (Ласкаясь.) Душечка моя
приехала! Красавица приехала!
Аня. Натерпелась я.
Варя. Воображаю.
Аня. Выехала я на страстной неделе, тогда было холодно, Шарлотта всю дорогу
говорит, представляет фокусы. И зачем ты навязала мне Шарлотту...
Варя. Нельзя же тебе одной ехать, душечка. В семнадцать лет!
Аня. Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно.
Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы,
старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так
жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все
ласкалась, плакала...
Варя (сквозь слезы). Не говори, не говори...
Аня. Дачу свою около Ментоны она уже продала, у нее ничего не осталось,
ничего. У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не
понимает! Сядем на вокзале обедать, и она требует самое дорогое и на чай
лакеям дает по рублю. Шарлотта тоже. Яша тоже требует себе порцию, просто
ужасно. Ведь у мамы лакей Яша, мы привезли его сюда...
Варя. Видела подлеца.
Аня. Ну что, как? Заплатили проценты?