не было искренности.
   - Перережут, Огюст, - повторил я. - И я не буду играть в эту игру...
   - Поздно, -  ответил  Ришар,  и  в  его  голосе  прозвенели  траковые
гусеницы "Саламандр". - Ты уже много знаешь. Слишком много. И  потом,  я
не понимаю...
   - Понимаешь. Вы задумали беспредел. Это конец всему.  Не  бардаку,  а
именно всему. Поверь. Я там был, я знаю!
   Все было напрасно. Колесо катилось, от Огюста, безусловно,  мало  что
зависело, и в моих силах было только  наотрез  отказаться  -  от  своего
имени и от лица Ассоциации - принимать  участие  в  том,  что  было  уже
неизбежно...
   Огюст признал мое право остаться в  стороне  от  событий  и  спросил,
гарантирую ли я молчание.
   Я не гарантировал.
   Тогда его высокопревосходительство генерал-аншеф Контрольной Службы в
запасе Огюст Ришар сообщил, что никогда не забудет, кто спас  ему  жизнь
на Карфаго, и что лично мне, пока это в его  силах,  безопасность  будет
обеспечена...
   Я не стал благодарить.
   Всю неделю мой телефон не остывал. Выловить вездесущего Яана Сан-Каро
оказалось много сложнее, чем я ожидал. Но это  была  последняя  надежда.
Нет смысла идти по инстанциям: Огюст действует, конечно же, не по  своей
воле, и кому надо, те знают о готовящемся. Знают и ждут...
   А этот репортеришко - самый информированный парень из всех, о  ком  я
слышал. Он не может не сообразить, что к чему.  И  любой  его  материал,
насколько я понимаю, имеет прямой эфир. А там, когда пойдет  шум,  будет
видно!..
   Я не ангел. И, Бог свидетель, не демократ. У  меня  свои  взгляды  на
жизнь. Путч? Да! - и я бы первый поднял Ассоциацию на баррикады.  Хунта?
Сколько угодно! - и я не отказался бы  войти  в  ее  состав.  Репрессии?
Извольте! - должен же кто-то быть кровавой собакой, так почему не я?
   Но  я  не  позволю  поганым  шпакам,  тощим  дархайским  обезьянам  и
свихнувшимся стукачам из жандармерии пустить под откос весь мой мир...
   А между прочим,  уже  четырнадцать  ноль-четыре.  Где  же,  черт  его
возьми, писака? Он должен был бы не то что прийти  -  прилететь;  стоило
мне только заикнуться о Договоре и осторожно намекнуть на остальное, как
он сказал, что будет  ровно  в  поддень.  Или  перезвонит,  если  выйдет
задержка...
   Четырнадцать ноль-пять. На улице -  крик.  Одинокий,  болезненный.  И
сразу - многоголосый гомон.
   Что там еще, к дьяволу?
   Я отодвигаю штору, выглядываю.
   Ясно. Яан Сан-Каро  не  придет  ко  мне  по  более  чем  уважительной
причине. Его убили только что, несколько секунд  назад,  как  раз  около
моей калитки. Он лежит на тротуаре, и голова его издали кажется кровавой
кляксой.
   Достаю бинокль. Пока  толпа  не  скрыла  от  меня  лежащего,  успеваю
рассмотреть подробности. Ничего нового. И ничего интересного.  Репортеру
размозжили голову бумерангом. Отменный,  кстати,  бросок  -  видна  рука
мастера.
   Ну что ж, мир его праху, а я поплотнее задвину штору. Что бы  там  ни
было, а ни к чему изображать куропатку.
   А гомон на улице превращается в дикий, исступленный крик. Это уже  не
шорох любопытно-равнодушной толпы. Это - смерть.  Я  знаю,  как  кричат,
когда убивают.
   - Сэ-э-ррррр...
   Внизу трещат створки дверей, и вопль Перкинса переходит в  задушенное
сипение. Жаль старика. На протезе ему было не уйти. Да и  куда  уходить?
Надеюсь, его не заставили мучиться.
   Шаги по лестнице - вверх. Дверь кабинета вздрагивает от  ударов.  Она
крепкая, она пока еще держится, но надолго ли ее хватит? Не думаю...
   Открываю сейф. Так. На полочке вместо  любимого  моего  "бэд-бэби"  -
крохотная кучка белесого порошка. Все! Значит, правда. А я,  признаться,
так и не поверил до конца. Зря...
   Подписали, мерзавцы. И уничтожили, как и обещано.
   Жаль, что уже не узнаю как.
   А дверь содрогается. Хорошо же вы держите слово, генерал-аншеф Ришар!
А впрочем, что зависит от бедняги Огюста?.. Может, и его уже нет? Нельзя
исключать...
   Противно умирать, как какой-нибудь скунсик Шарафи.
   Победа для воина - не цель, - так, кажется,  говорил  мой  дархайский
знакомец маршал Въяргдал Кирриклочьяр?..
   Хорошие слова!
   Я снимаю с настенного  ковра  прапрадедовский  катанадзаси,  дышу  на
полированную голубоватую сталь, и сквозь мягкую гладь  туманного  озерка
на клинке медленно проступает удивительный волнистый узор...
   Что ты видишь, Мураками Улингер?
   Я вижу знамена княжества Такэда. Огонь! Железо! Ветер! Земля!..
   Кончиком лезвия нажимаю на  кнопку  замка  и  встаю  в  позицию  "сон
осторожного дракона".
   Добро пожаловать, господа!
   Меч хочет пить...

ГЛАВА 9

   ...Но есть и иные. Исполнившись  гордыни,  они  рекут:  "Нет  Бога  в
небеси, но Я есмь бог себе и людям, ибо знаю пути в рай  и  не  страшусь
чистилища!" Об этих не смею и  просить  Тебя,  Отче  мой  и  Властелине,
поелику непростимей наихудшего рекомое. Но, предстоя и  ответствуя  пред
Тобою за паству свою, возлюбленных и - увы! -  грешных  чад,  стоящих  -
прозреваю сие! - у края геенны, молю  тебя  со  страхом  и  ужасом  пред
неизбежностью  грядущего  искуса,  и  вопию,  и  тоскую,  и  стражду,  и
ничтожествую, и сиротствую ныне во прахе у стопы Твоей, об одном  только
умоляя: НЕ ПОГУБИ!

Рассказывает Эльмира Минуллина, специалист широкого профиля. 34 года.
Гражданка ЕГС

О событиях 25 июля 2215 года и последующих дней

   Мы так и не успели сфотографироваться вместе с Андрюшей. Он  смеялся:
дурная примета. А я не настояла. И сколько осталось мне жить,  не  прощу
себе этого. Мы ведь были слишком мало знакомы, и я уже не могу вспомнить
его лица. Но в последний раз я плакала в  тот  день,  когда  мне,  через
третьи руки, передали короткое известие о его гибели...
   Чем мог стать для меня Андрюша?  Сегодня,  на  четвертом  десятке,  я
твердо знаю: всем. Он был единственным, только в  юности  это  не  сразу
понимаешь. И дело вовсе не в  сексе;  сколько  его  было  у  нас,  этого
секса?.. И что я понимала тогда в таких делах, наивная соплюшка,  только
и умевшая, что раздвигать ножки, бормоча:  "Ой,  не  надо,  ну  не  надо
же..." А дело в том,  что  спустя  год,  уже  выскочив  замуж  за  очень
хорошего, прямо-таки прекрасного - лучше и не найти - парня,  я  однажды
ощутила внезапное и непреодолимое отвращение в тот миг, когда муж входил
в меня,  и  осознала  без  всяких  логических  объяснений:  бессмысленно
пытаться сделать жизнь на пустом месте. И потом, когда я уходила, а  муж
валялся в ногах и плакал, мне было  его  жаль,  но  как-то  отстраненно,
холодно и безразлично; это был чужой человек, а мой, тот, без которого я
не могла, исчез...
   Бывший муж хлюпал носом, я размеренно и чуждо  утешала  его,  а  сама
думала в это время: как отыскать Андрюшу?
   И я добилась своего.
   Меня отфутболивали в министерствах, не принимали в конторах, адресная
служба  ничем  не  смогла  помочь,  а  Ведомство   Дальней   Астрофизики
отделывалось формальными отписками, но мне понятно было, что  существуют
не только эти пути. И в одной из коек, куда я  попала  через  длинную  и
тщательно  продуманную  цепь  случайных  знакомств,  в  перерывах  между
рывками и содроганиями мускулистого мужского тела, в тот неуловимый миг,
когда, не задумываясь ни о чем, мужики отвечают на все вопросы, я узнала
правду.
   Оказалось, вокруг нас было слишком  много  лжи,  пусть  даже  святой.
Армии никто не распускал, их только припрятали, а войны продолжались,  и
Андрей был  солдатом.  Чуть  позже,  заплатив  за  это  недолгим  вторым
замужеством, я узнала место: планета Дархай. И поехала туда, потому  что
память не желала ни молчать, ни тупеть, и я не могла уснуть по ночам...
   Я сошла на дархайскую землю, уже почти  ненавидящая  родину,  которая
убила и забыла Андрюшу. И я в первый же день полюбила Дархай, потому что
Дархай не забыл ничего. Там, на площадях Барал-А-Ладжока, я  встречалась
с любимым часто,  за  все  прошедшее  время  наверстывая  несостоявшиеся
свидания...
   В полуночной мгле я подходила  к  бюстам,  укрепленным  на  невысоких
постаментах, и гладила родное лицо,  и  бронзовая  поверхность,  еще  не
успевшая остыть после жаркого дня, отвечала на мое  прикосновение  живым
теплом.
   Я говорила с Андреем, и мне казалось, что он слышит меня...
   А потом я встретилась с Вождем Дархая.
   Ладжок принял меня просто, по-дружески. Все вокруг замирали  под  его
взглядом, а он, простой и  скромный,  по-моему,  невыносимо  страдал  от
этого. И еще - от того, что ничего не мог изменить. Слишком много  добра
сделал он людям своей планеты, и не в силах им было любить его меньше. А
когда любишь чересчур, любовь, как и все излишнее, становится приторной.
   Не знаю, может  быть,  и  поэтому  он  говорил  со  мною  не  как  со
зазвездной гостьей, а просто как с девушкой Лемуркой, невестой погибшего
друга. Он хорошо знал  Андрюшу,  они  были  ровесниками,  кажется,  даже
дружили; Вождь воевал вместе с моим любимым  (оказывается,  моя  фамилия
могла бы быть Аршакуни) и не пожалел своего расписанного на  год  вперед
времени, чтобы поехать  со  мной  и  показать  места,  где  сражался  за
единственно правое дело Далекий Брат Дархая.
   Мне не все понятно было в  объяснениях  Ладжока,  но  в  одном  я  не
сомневалась ни тогда, ни теперь: дело,  за  которое  погиб  Андрюша,  не
могло не быть справедливым...
   Это понимание явилось не сразу;  мне  пришлось  многое  увидеть  и  о
многом подумать всерьез. И стоя  на  смотровой  площадке  над  Пропастью
Бессмертных, я наконец осознала: борьба не завершена, она продолжается.
   И Вождь, стоящий совсем рядом, выслушал и ответил:
   - Ты все поняла правильно, сестра. Так и нужно. Разум лжив, сердце  -
нет. Где бы ты ни была, помни: здесь, на Дархае, твои друзья!
   Он умолк и слегка обнял меня. Всего лишь на миг,  по-братски.  Ничего
похожего на желание не было  в  его  движении,  но  это  было  мгновение
потрясающей, необъяснимой близости; на миг мы  стали  словно  бы  единым
целым, и мне показалось, что на краю пропасти со мною стоит Андрей...
   А дома давно уже никто не помнил ни об  астрофизике  Андрюшке,  ни  о
лейтенанте Аршакуни.
   Его будто и не было никогда на свете; наверное, помнила бы  мама,  но
она, как я узнала, так и не перенесла давнишнего известия о сходе горной
лавины.
   Жил - и сгинул. И  вместе  с  ним  сгинула  навеки  наивная  Лемурка,
противница насилия  и  защитница  всего  живого.  Вегетарианские  бредни
кончились; я узнала вкус плохо прожаренных бифштексов, и он пришелся мне
по  нраву.  Меня  мутило  от  пацифистских  брошюрок.   Паритетологи   с
платиновой сединой и золотыми устами портили воздух в эфире, но  в  упор
не видели, да и не желали видеть правды. Нигде не писалось ни о кошмаре,
что творился на Дархае до  появления  А  Ладжока,  ни  о  том,  с  чьего
благословения  происходило  все.   Монополии   Конфедерации   оставались
чистенькими в глазах биомассы, формально принадлежащей к роду людскому.
   Нет, поняла я, не может быть и не будет мира  между  добром  и  злом.
Нужно драться. Хотя бы и в одиночку, но  драться.  Конечно,  на  стороне
добра. А значит, на той стороне, где сражался Андрюша...
   Если  мне,  глупой  девчонке,  это  было   отчетливо   ясно   уже   в
девятнадцать, то взрослые дяди понять не желали.  Понимаю:  у  них  было
слишком  много  дел  поважнее.  Информаторы  вопили  о  перестановках  в
правительстве, о  финансовых  аферах,  газеты  на  все  лады  обсасывали
пикантные подробности кризисов на фондовых биржах, и разве было во  всей
этой повседневной круговерти место для таких отвлеченных,  а  значит,  и
вовсе не существенных понятий, как добро и зло?..
   Мое заявление о приеме в Службу Контроля вернулось, кажется, даже  не
прочитанным. Второе, третье, десятое - точно так же. После  тринадцатого
меня наконец  изволили  пригласить  на  беседу.  Чинуши  находили  сотни
отговорок - от  недостаточной  подготовленности  к  столь  ответственной
работе и давно забытого мною членства в дурацкой Лиге Друзей  Живого  до
неразборчивости,   на   их   взгляд,   в   сексуальном    поведении    и
труднообъяснимой поездки на Дархай.
   Ну что ж, я пошла другим путем, знакомым и безошибочным.
   На одной из крутых тинейджерских дискотек имел место белый  танец,  а
рядом со мной почему-то случился паренек в драных джинсах и при серьге в
носу. Он, конечно, выглядел старше своих неполных семнадцати и вниманием
сверстниц был вовсе не обделен, но уже через три  дня  бедолажка  часами
выстаивал на коленях под моим окном, ловил на  улицах,  пытаясь  всучить
цветы, и глаза его умоляли: еще! еще! ну хотя бы разочек!..
   Поиздевавшись вволю, я изредка снисходила.
   А  месяц  спустя  его  папашка,   надутый   индюк,   видевший   жизнь
исключительно  сквозь  тонированные  окна  своего  членовоза,  в  панике
телефонировал старым приятелям, ручаясь за меня,  как  за  себя  самого,
клал голову на рельсы и давал руку на отсечение - в обмен на мое твердое
обещание, что ни о каком браке не может быть и речи, и  пусть  он  будет
спокоен за свое ненаглядное чадо...
   После чего последовало  собеседование  в  отделе  кадров  СК,  бывшее
чистой формальностью. Увы, для оперативной работы я  и  впрямь  была  не
готова,  а  наверстывать  времени  не  было.  Мне  дали  направление  на
двухлетние курсы спецреференток при Службе Охраны Совета ЕГС.
   Я очень старалась быть лучшей на курсе и вовсе не по  протекции  была
рекомендована в личные референты Председателя. Пусть  в  сэнсэи  вылезти
мне так и не  удалось,  но  мой  красный  пояс  присужден  по  заслугам.
Стрельба навскидку,  по-македонски,  далась  мне  удивительно  легко,  а
экзамен по основам "Камасутры" был сдан без подготовки, в  том  числе  и
достаточно сложный вопрос по практике непрерывающегося оргазма.
   Не нужно улыбочек! В  нашей  профессии  порой  более  чем  необходимо
раскрутить мужика, а то и бабу, но настоящего специалиста не сделаешь на
одном обаянии. Кроме того, высокие политики - тоже люди, и они хотят,  а
жены у них в основном возрастные, и посторонние  контакты,  естественно,
напрочь исключены, так что в круг обязанностей хорошего референта входит
совсем не только умение метко стрелять и знание иностранных языков...
   Я  так  волновалась,  выходя  на  работу,  что  очень  удивилась   ее
несложности. Мы с Гавриилом Никитичем быстро нашли общий язык, а  Инесса
Максудовна,  поначалу  косившаяся  на   меня   и   почти   не   желавшая
разговаривать, тоже скоро признала, что если уж иначе нельзя,  то  пусть
лучше я, чем сразу пятеро, как раньше...
   А с тех пор, как я рассказала и показала ей кое-какие  спецэффекты  и
мы  стали  частенько  отдыхать  втроем  в  различных  комбинациях,  наши
отношения с мадам сделались более чем доверительными; Инесса  Максудовна
даже всплакнула, узнав об Андрюшке...
   Изредка СК, недовольная тем, что я, как выражались  они,  слишком  уж
прижилась, пробовала ставить мне палки в колеса, и однажды нам  с  мадам
это надоело. Никогда не забуду: Гавриил Никитич лежал в глубоком трансе,
жизнь Единого Союза замерла, а несчастный Председатель  Коллегии  Службы
Контроля шелудивым  мопсиком  метался  между  дверями  моей  квартиры  и
воротами дачи мадам, умоляя ее не подавать на развод,  а  меня  -  взять
назад заявление об отставке.
   Он так выл, не очень внятно упоминая чьих-то пятерых  детей,  которых
кто кормить станет, если с ним вдруг того... ну, вы понимаете, что я  не
выдержала первой. Хорошо, что для Инессы у него были  другие  аргументы,
но она все равно крутила фасон дольше, до того момента, пока в  отставку
не подал Председатель Коллегии...
   А потом мы все втроем уехали в  отпуск,  оставив  Союз  на  попечение
вполне достойного доверия человека, и никогда не  забуду,  как  волшебно
пролетели те тридцать дней и как рыцарски галантен  с  нами  обеими  был
сознающий свою вину Гаврюша...
   К сожалению, у Председателя  были  секреты  и  от  меня,  даже  после
двенадцати лет  беспорочной  службы,  неоднократно  отмеченной  высокими
правительственными наградами.
   И я, и мадам считали, что это непорядок, но ничего  не  поделаешь,  у
мужиков бывают заскоки; так, например, Председатель упрямо стоял на том,
что дома о делах не говорят...
   Так и в этот раз.
   ...Четыре месяца назад в Совете начали готовить к подписанию какой-то
очень важный Договор с конфедератами. По сей день не могу понять, как  с
ними вообще можно было о чем-то говорить. Я попробовала указать Гаврю...
Гавриилу Никитичу на  недопустимость  таких  поступков,  но  он  ласково
посмеялся над  моим  "р-р-революционаризмом",  а  когда  я,  обидевшись,
заявила, что даже Служба Контроля не ставит  мне  в  упрек  переписку  с
дархайскими друзьями, резонно заметил  в  ответ,  что  не  ставит-то  не
ставит и ставить не будет, но только  потому,  что  новому  Председателю
Коллегии очень не хочется на пенсию задолго до срока.
   Крыть было нечем.
   Я поехала в Ялту, как обычно, за две недели до Председателя, детально
проинструктировав, как повелось,  на  прощание  Инессу.  Мне  предстояло
сориентировать к визиту резидентуру  СК  на  Планете-для-Всех  и  заодно
проверить обстановку.
   Все было тихо. Мир, гладь и во небесах благолепие.
   Я прощупала ситуацию, осталась довольна, сообщила о  данном  факте  в
Центр  -  и  позволила  себе   чуть-чуть   расслабиться.   По   стечению
обстоятельств без отрыва от производства. Никто бы не потребовал от меня
такого,  но,  согласитесь,  грешно  было   отказаться   от   возможности
поработать в неформальной обстановке с хорошо известным  в  определенных
кругах Сан-Каро, штатным рупором Контрольной Службы конфедератов!
   Позволив объекту  заметить  и  оценить  себя  на  пляже,  я,  красиво
поломавшись, глотнула наживку, вот только рыбачок понятия не имел, какую
рыбку изловил...
   Никак  не  могла  ожидать,  что  Яан,  взятый  отдельно   от   своего
многотомного досье,  окажется  на  диво  неплохим  парнем,  талантливым,
добрым и почему-то странно  закомплексованным.  Особых  новостей  он  не
имел, и не надо. Зато трахался так, даже без раскрутки, что пару  раз  я
не успевала заметить, как вырубалась; девять  раз  без  перерыва  -  это
прекрасно, но я уже не в  том  возрасте,  хотя  и  выгляжу,  сама  знаю,
моложе. Тем более что Никитич, как ни бодрится, а уже не тот,  что  даже
лет пять назад, и мне приходится работать с ним в ущерб себе. Не всегда,
конечно, но чаще, чем хотелось бы.
   Да... Наверное, в одну из тех ночей я и подзалетела...
   Я сперва не поняла, что произошло.
   Потом поняла, но побоялась верить.
   А потом, поверив, села и безуспешно попробовала заплакать.
   Врачи ведомства уверяли меня,  что  такого  уже  не  будет.  Никогда.
Результат  злоупотребления  абортами,  говорили  они,   и   сочувственно
пожимали плечами. Но как же я могла позволить  себе  ребенка  при  такой
работе? Гавриил по натуре добряк, но некоторые вещи, зная его  характер,
себе лучше не позволять. Пару раз я рыпнулась по глупости - и закаялась.
С меня на всю жизнь хватило истории с морячком, не говоря уж о  пареньке
из Конотопа, которого неизвестные покалечили прямо на улице, в сущности,
почти вовсе ни за что...
   Яан никогда не узнает, что у меня будет ребенок. Но, как ни  странно,
я рада, что это произошло именно с ним. Так хорошо мне бывало  только  с
Андрюшей, но я ведь почти не помню, как это у нас было...
   А Никитич и мадам будут рады. У них ведь нет детей. Был  сын,  но  он
погиб давным-давно на "Адмирале Истомине",  и  после  того,  как  Инесса
оправилась  от  инфаркта,  Председатель  приказал  убрать  из  дома  все
фотографии забавного толстопузого парнишки, не знаю даже, как его звали.
Мои об этом не вспоминают никогда, зато мадам в последнее время все чаще
горюет, что на старости лет Бог не дал внуков...
   Тогда же, в Одессе, я встретилась с неприятным человеком. Он  передал
мне привет от хороших людей и был с ними знаком,