широкие  мечи,  шлемы,  знакомые  лица.  Бранд
помахал рукой, узнав Гутмунда,  по  прозвищу  Алчный,  во  главе  своего
экипажа. Ему махали в ответ,  выкрикивали,  чего  не  делали  англичане:
Магнус Беззубый и его друг Кольбейн, сжимающие алебарды наряду с  другим
оружием, Вестлити, который был кормчим ярла Сигварта, и десятки  других,
все последователи Пути.
   - Некоторые уехали, чтобы распорядиться добычей, как  ты,  -  крикнул
Шеф на ухо Бранду. - Другие отослали деньги  или  держат  их  у  себя  и
остались здесь. Многие купили землю.  Теперь  они  защищают  собственную
страну.
   Волынки одновременно смолкли, и Бранд понял, что его окружило  кольцо
воинов. Он смотрел по сторонам, подсчитывал, рассчитывал.
   - Десять длинных сотен? - сказал он наконец.  -  Половина  англичане,
половина норвежцы.
   Шеф кивнул.

- Что ты о них думаешь? Бранд покачал головой. - Повозки тащат лошади, - сказал он. - Вдвое быстрее быков. Но я не думал, что англичане знают, как впрягать их правильно. Я видел раньше, они их запрягали, как быков, - в дышло. Так лошади сразу выдыхаются и не могут использовать свою силу. Как ты это понял?
   - Я тебе уже говорил, - ответил Шеф. -  Есть  всегда  кто-то  знающий
ответ. На этот раз один из ваших,  из  твоего  собственного  экипажа,  -
Гаути, который хромает. Когда я в первый раз попытался запрячь  лошадей,
он подошел и объяснил мне, какой я дурак.  Потом  показал,  как  вы  это
делаете в Галланде, где всегда пашут  на  лошадях.  Не  новое  знание  -
старое знание. Старое знание,  не  всем  известное.  Но  как  установить
катапульту, мы придумали сами.
   - Ну, хорошо, - сказал Бранд. - Но ответь мне. Есть у вас  катапульты
или нет их, лошади везут их или нет, а все-таки: сколько твоих  англичан
смогут выстоять в боевой линии против обученных воинов? Воинов,  которые
гораздо тяжелее и сильнее их. Из кухонной прислуги нельзя сделать бойцов
передней линии. Лучше нанять танов. Или их сыновей.
   Шеф поманил, и два алебардиста подвели пленника. Норвежец, бородатый,
с обветренным, но побледневшим лицом, на голову выше  своих  караульных.
Левую руку поддерживает правой, как человек, у которого сломана ключица.
Лицо знакомое: этого человека  Бранд  видел  у  какого-нибудь  лагерного
костра.
   - Две недели назад три экипажа попытали счастья  на  наших  землях  у
Йары. Грабили, - сказал Шеф. - Расскажи, чем кончилось.
   Человек жалобно взглянул на Бранда.
   - Трусы! Не дерутся честно, - рявкнул он. - Нас захватили,  когда  мы
выходили из первой же деревни. Больше десяти моих людей упало,  пробитые
стрелами, прежде чем мы что-то увидели. Когда мы напали  на  их  машины,
они сдержали нас своими длинными топорами. А еще больше их напало на нас
сзади. И после того как разделались с нами, меня взяли - у меня  сломана
рука, и я не мог  держать  щит,  чтобы  я  увидел,  что  они  сделают  с
кораблями. Один затопили своим "кидателем". Два ушли.
   Он сморщился.
   - Меня зовут Снекольф, из Раумарики. Я не знал, что  вы,  люди  Пути,
так хорошо обучили англичан, иначе я бы сюда не сунулся. Ты  заступишься
за меня?
   Шеф покачал головой, прежде чем Бранд смог ответить.
   - Его люди вели себя в деревне, как звери, - сказал он.  -  Мы  этого
больше не потерпим. Я хотел  выслушать  его  рассказ.  Повесьте  его  на
подходящем дереве.
   Викинга увели, сзади послышался  топот  копыт.  Шеф  без  спешки  или
тревоги повернулся навстречу приближавшемуся всаднику. Тот  подскакал  к
ним, спешился, коротко поклонился и заговорил. Солдаты: и  англичане,  и
последователи Пути - все насторожили уши.
   - Новости из твоего бурга, лорд ярл. Вчера из Вестминстера  прискакал
вестник. Король западных саксов Этельред мертв, умер от болезни  легких.
Ожидают, что его должен сменить брат, твой друг принц Альфред.
   - Хорошая новость, - задумчиво сказал Бранд. - Друг у  власти  -  это
всегда хорошо.
   - Ты сказал "ожидают", - заметил Шеф. - Но кто  может  помешать  ему?
Больше нет никого из этого королевского дома.

Глава 2

   Молодой человек смотрел в пробитое в камне узкое окно. Сзади до  него
доносились слабые звуки мессы: это монахи Старого собора  поют  одну  из
многих месс, которые он заказал за упокой души своего  последнего  брата
Этельреда.  Перед  ним  картина  буйной  деятельности.  Широкая   улица,
проходящая в востока на запад через весь Винчестер, уставлена лавочками,
палатками, полна покупателей. Протискиваются повозки,  груженные  лесом.
Три группы людей в разных местах строят дома: копают фундаменты, вбивают
в почву балки, прибивают доски. Подняв глаза, он видел край города,  там
еще множество людей  укрепляют  вал,  как  приказал  его  брат,  вбивают
бревна, готовят платформы для лучников. Со всех сторон слышны звуки  пил
и  молотов.  Молодой  человек,   принц   Альфред,   испытывал   глубокое
удовлетворение.
   Это его город - Винчестер. Много лет это город его семьи, с  тех  пор
как появились на этом острове англичане, и даже дольше,  потому  что  он
знал своих предков и со стороны бриттов и римлян. Это его собор.  Двести
лет назад его далекий предок  король  Генвал  отдал  землю,  на  которой
построен собор, церкви; он же дал и много земли, чтобы церковь  получала
корм и доходы. Не только его брат Этельред похоронен здесь,  но  и  отец
Этельвульф, и остальные братья, и дяди, и деды в количестве, недоступном
уму человека. Они жили, они умерли и вернулись назад в землю.  Но  земля
та же самая. Последний в своем роду, молодой принц  не  чувствовал  себя
одиноким. Выпрямившись, он  повернулся  лицом  к  человеку,  чей  тонкий
высокий  голос  все  время  соперничал   со   звуками   снаружи.   Голос
архиепископа Винчестера Даниэля.
   - Что ты сказал? - спросил принц. - Если я стану королем? Но я и есть
король, последний из рода  Седрика,  род  которого  восходит  к  Вудену.
Witenagemot, собрание советников, назвало меня  без  разногласий.  Воины
подняли меня на щите. Я король!
   Лицо епископа приняло упрямое выражение.
   - Что за речи о Вудене, боге язычников? Это недостойно  христианского
короля. И то, что думают советники... и воины, не имеет никакой  цены  в
глазах Господа. Ты не король, пока не помазан священным маслом, как Саул
или Давид. Но только я или другой епископ королевства может сделать это.
И говорю тебе: мы не станем это делать. Пока  ты  не  докажешь,  что  ты
истинный христианин. Чтобы доказать это, ты должен разорвать свой союз с
осквернителями церкви. Перестань защищать того, кого они называют Шефом.
Начни войну с язычниками. Язычниками Пути!
   Альфред вздохнул. Медленно прошелся по комнате. Потер пальцами темное
пятно на стене - тут обгорело.
   - Отец, - терпеливо сказал  он.  -  Ты  был  здесь  два  года  назад.
Язычники разрушили наш город. Сожгли все дома, ограбили  собор,  забрали
все дары, которые приносили сюда  мои  предки,  всех  жителей  города  и
монахов, кого могли схватить, отправили  на  рынки  рабов.  -  Это  были
истинные язычники. И это сделала даже не Великая Армия сыновей  Рагнара,
Сигурта Змееглазого и Айвара Бескостного.  Просто  шайка  разбойников  и
мародеров. - Вот как мы слабы. Вернее были слабы. И я намерен  добиться,
- голос его окреп и прозвучал вызывающе, - чтобы  никогда  больше  такая
участь не постигала Винчестер, чтобы мои предки могли спокойно  спать  в
своих могилах. Но чтобы сделать  это,  я  должен  быть  силен.  И  иметь
поддержку. Люди Пути не  угрожают  нам,  они  живут  в  дружбе  с  нами,
язычники они или нет. Они не враги  нам.  Истинный  христианский  король
заботится о своих людях.  Вот  это  я  и  делаю.  Почему  ты  не  хочешь
посвятить меня на царство?
   - Истинный христианский король,  -  медленно  и  обдуманно  заговорил
епископ, - истинный христианский король прежде  всего  и  превыше  всего
заботится о церкви. Язычники могли сжечь крышу этого собора. Но  они  не
забрали навсегда земли и доходы. Ни язычники, ни  сам  Бескостный  и  не
подумали  забирать  для  себя  землю  церкви  и  раздавать  ее  рабам  и
наемникам. Вот в чем суть,  подумал  Альфред.  Банды  разбойников,  сама
Великая Армия могут напасть на  собор  или  монастырь,  отобрать  добро,
сокровища, реликвии. Епископ Даниэль будет  негодовать,  предаст  пыткам
всех захваченных викингов. Но для него это не вопрос выживания.  Церковь
может покрыть собор новой крышей, вырастить новых прихожан и даже  взять
взаймы священные книги и мощи. Такой грабеж можно перенести.
   Но когда отбирают землю - эту основу богатства церкви, то,  что  дано
ей многими поколениями дарителей, - вот это гораздо  опасней.  И  именно
это делает новый олдермен, нет, ярл  людей  Пути.  Вот  это  вызывает  у
епископа Даниэля страх. Даниэль боится  за  судьбу  церкви.  А  он  сам,
подумал Альфред, боится за Винчестер. Он ни за что  не  допустит,  чтобы
его снова разграбили и сожгли. Церковь не так важна, как город.
   - Мне не нужно твое священное масло, - пренебрежительно сказал он.  -
Я могу править и без тебя. Олдермены и управляющие,  таны  и  советники,
воины. Они пойдут за королем, буду я помазан или нет.
   Епископ  немигающим  взглядом  смотрел  на  молодого  принца,  гневно
покачал головой.
   - Этого не будет. Писцы, священники, люди,  которые  записывают  твои
приказы и подсчитывают доходы: они не будут  помогать  тебе.  Они  будут
делать  то,  что  скажу  я.  Во  всем  твоем  королевстве  -   если   ты
предпочитаешь называть себя королем, - нет ни одного  человека,  который
умел бы читать и писать и не был бы церковником. Больше того - ты сам не
умеешь читать! Как ни старалась твоя святая набожная мать научить тебя!
   Щеки молодого принца вспыхнули от стыда и гнева.  Он  вспомнил  день,
когда  обманул  мать.  Он  заставил  священника  много  раз  читать  ему
излюбленные английские стихотворения и выучил их наизусть.  Потом  стоял
перед матерью, говорил наизусть и делал вид, что читает  по  книге.  Где
теперь  эта  книга?  Какой-нибудь  священник  взял  ее.  Вероятно,  стер
написанное, чтобы поверх нанести какой-нибудь священный текст.
   Голос епископа продолжал скрипеть.
   - Итак, молодой человек, ты во  мне  нуждаешься.  И  не  только  ради
знаний моих подчиненных, которые я передаю тебе. Нет, у меня  тоже  есть
союзники и есть старшие  надо  мной.  Ты  не  единственный  христианский
король в Англии. Набожный Бургред из Мерсии понимает свой долг.  Молодой
человек,  которого  ты  изгнал  из  Норфолка,  олдермен  Альфгар  и  его
достойный отец Вульфгар, кого изуродовали язычники,  -  они  тоже  знают
свой долг. Скажи мне, нет ли  среди  твоих  танов  и  олдерменов  таких,
которые пойдут за одним из них? Как за королем?
   - Таны Вессекса поддержат только человека из Вессекса.
   - Даже если им скажут поступать по-другому? Если придет приказ  -  из
Рима?
   Это название повисло в воздухе. Альфред  смолк,  презрительный  ответ
замер у него на устах. Однажды на его памяти Вессекс  уже  бросил  вызов
Риму: когда его брат Этельбальд вопреки правилам церкви женился на вдове
своего отца. Пришло слово, были произнесены  угрозы.  Вскоре  Этельбальд
умер - никто не знал, отчего, - его жену вернули отцу, королю франков. И
тело Этельбальда не позволили похоронить в Винчестере.
   Епископ улыбнулся, видя, что его слова попали в цель.
   - Видишь, господин король, у тебя нет выбора. И то, что  ты  делаешь,
не  имеет  никакого  значения.  Это  только  испытание  твоей  верности.
Человек,  которого  ты  поддерживаешь,  -  Шеф,  сын  языческого   ярла,
англичанин,  выросший  как   христианин   и   повернувшийся   спиной   к
христианству, отступник, хуже любого язычника, хуже самого  Бескостного,
- ему осталось жить всего несколько недель. Его окружили  враги.  Поверь
мне! Я слышал новости, которые до тебя еще  не  дошли.  Прекрати  с  ним
связь. Докажи свою покорность матери-церкви.
   Епископ откинулся в своем новом  резном  кресле,  уверенный  в  своей
силе, стараясь укрепить свою власть над этим молодым человеком.
   - Может, ты и король, - сказал он, - но сейчас ты в нашем  соборе.  И
должен получить наше разрешение на уход. Иди. И отдай приказы, о которых
я говорю.
   Неожиданно принц вспомнил стихотворение, которое  читал  матери  годы
назад.  В  этом  стихотворении,  сочиненном  до   христианских   времен,
содержались советы для воинов. "Отвечай ложью на ложь,  -  говорилось  в
нем, - и пусть твой враг, тот, что смеется над  тобой,  не  проникнет  в
твои мысли. Он ни  о  чем  не  будет  подозревать,  и  тогда  твой  гнев
обрушится на него". Хороший совет, подумал Альфред. Может,  мне  послала
его мать.
   - Я подчинюсь твоим словам, - сказал он, скромно вставая. -  И  прошу
простить ошибки моей молодости. Я подумаю над твоими мудрыми указаниями.
"Он слаб!" - подумал епископ.
   "Он узнал что-то новое?" - думал король.

***

   Для всех, кто его знал,  -  и  для  многих,  кто  не  знал,  -  следы
поражения, стыда и позорного бегства среди зимы были ясно видны на  лице
Айвара Рагнарсона. Его ужасные глаза не изменились, по-прежнему не мигая
смотрели они из-под застывших ресниц. Но в них было что-то  такое,  чего
никогда раньше не было: отсутствующее  выражение,  отчужденность.  Айвар
был словно человек, у которого всегда  одно  и  то  же  на  уме,  и  это
медленно, болезненно,  постоянно  отражалось  на  его  некогда  кошачьей
гибкости. Гибкость была в его распоряжении по-прежнему, когда он  в  ней
нуждался. Долгое бегство по полям Норфолка  к  лагерю  братьев  в  Йорке
оказалось тяжелым. Люди, которые  скрывались,  когда  проходила  Великая
Армия, теперь возникали в каждой аллее и на каждой окольной  дороге,  по
которым двигались двое уставших всадников.  Айвар  и  его  верный  конюх
Хамал, спасший Айвара от людей  Пути.  Шесть  раз  их  поджидали  засады
разгневанных крестьян, местных танов и пограничников короля Бургреда.
   Айвар  презрительно  расправлялся  со  всеми  ними.  Прежде  чем  они
выбрались из Норфолка, он отрубил  головы  двум  крестьянам,  ехавшим  в
повозке. Всадники переоделись в их куртки и плащи-одеяла. К тому времени
как они достигли Йорка, количество убитых ими невозможно было сосчитать.
Трое обученных воинов не могут устоять против Айвара, рассказывал  Хамал
любопытствующим. Он докажет, что по-прежнему он витязь севера.
   Да  уж,  доказывать  придется,  бормотали  слушатели.   Карлы   Армии
высказывались свободно, что было их правом.  Ушел  с  двадцатью  долгими
сотнями, вернулся с одним человеком. Его можно победить.
   Вот этого Айвар не мог забыть. Братья, потчуя его горячим медом перед
камином в своих помещениях в соборе, видели это. Они видели  также,  что
их брат, который и прежде  всегда  был  опасен,  теперь  вообще  потерял
способность здраво рассуждать. Это не разбило их  семейного  единства  -
ничего не может его разбить, но теперь, когда они  совещались,  их  было
трое и один, а раньше всегда было четверо.
   В первый же вечер они заметили перемену. Молча  переглянулись,  молча
сделали то же, что делали и раньше, не говоря никому из своих людей,  не
признаваясь даже друг другу. Выбрали девушку, рабыню из Дейла, завернули
в парус, заткнули рот,  связали  и  ночью  отнесли  Айвару,  лежащему  в
ожидании без сна.
   Утром пришли и унесли в  деревянном  ящике,  которым  пользовались  и
раньше, то, что осталось. Теперь Айвар на некоторое время успокоится, не
сойдет с ума. Но всякий испытывал в его присутствии только страх.
   - Идет! - крикнул от входа монах. Он был поставлен у  дверей  большой
мастерской, где монахи Йорка трудились на своих хозяев-союзников.  Рабы,
потевшие у горна, за клещами и  мехами,  удвоили  свои  старания.  Айвар
убьет всякого, кто стоит без дела.
   В дверях появились алый плащ и серебряный  шлем.  Айвар  остановился,
разглядывая  помещение.  Дьякон  Эркенберт,  единственный  человек,  чье
поведение не изменилось, повернулся к нему.
   Айвар ткнул пальцем в рабочих.
   - Готовы? - Он говорил на смеси английского и  норвежского,  жаргоне,
усвоенном викингами и церковниками за зиму.
   - Достаточно тех и других для пробы.
   - Кидатели? И толкатели?
   - Смотри.
   Эркенберт хлопнул в ладоши.  Монахи  принялись  выкрикивать  приказы,
рабы потащили машины. Айвар следил за ними с  неподвижным  лицом.  После
того как братья унесли ящик, он пролежал неподвижно сутки,  закрыв  лицо
плащом. Потом, как знали все в Армии, встал,  вышел  и,  глядя  в  небо,
крикнул:
   - Сигвартсон не победил меня! Победили машины!
   Он призвал к себе Эркенберта, ученые люди  Йорка  выполняли  все  его
желания, и работа в мастерской не прекращалась.
   Снаружи рабы установили катапульту для стрел  в  пределах  территории
самого собора. До противоположной стены оставался целый  ферлонг.  Точно
такая катапульта стреляла во время осады Йорка.  У  дальней  стены  рабы
повесили большую соломенную цель. Другие лихорадочно настраивали машину.
   - Достаточно! - Эркенберт сам подошел к  машине,  проверил  установку
стрелы, посмотрел на Айвара, протянул ему ремень, прикрепленный к только
что скованному коленчатому рычагу.
   Айвар дернул за ремень. Рычаг отлетел в сторону,  стрела  взвилась  в
воздух, глухой удар. Глаз не успел проследить за ее полетом - стрела уже
вонзилась и торчала, дрожа, в центре мишени.
   Айвар отбросил ремень, повернулся.
   - Вторая.
   На этот раз рабы выкатили вперед странную машину. Как и у  толкателя,
у нее была деревянная рама из  прочных  балок.  Но  зубчатые  колеса  не
наверху,  а  с  боков.  Они  натягивали  одну-единственную   веревку   и
закрепленный на ней деревянный стержень. В конце стержня кожаная  праща,
едва не касавшаяся земли. Рабы поворачивали рычаги,  и  стержень  дрожал
под напряжением.
   - Это метатель камней, - объявил Эркенберт.
   - Не такой, что разбил мой таран?
   Дьякон довольно улыбнулся.
   - Нет. То была большая машина, она бросает большие камни. Но для  нее
нужно много людей, и она может выстрелить  только  раз.  А  эта  бросает
меньшие камни. Никто со  дней  римлян  не  делал  такие  машины.  Но  я,
Эркенберт, покорный слуга Господа, прочем слова Вегеция. И построил  эту
машину. Она называется онагр. На вашем языке это значит "дикий осел".
   Раб положил в пращу десятифунтовый камень, сделал знак Эркенберту.
   Снова дьякон протянул ремень Айвару.
   - Тяни! - сказал он.
   Айвар дернул. Плечо устремилось вверх и ударилось об  обитый  тяжелый
брус.  Вся  рама  подпрыгнула,  праща  развернулась   быстрее,   чем   в
придуманных Шефом "толкателях". Камень перемахнул через двор собора,  он
не взлетал вверх, а летел горизонтально.  Соломенная  цель  разлетелась.
Рабы радостно закричали.
   Айвар медленно повернулся к Эркенберту.
   - Это не то, - сказал он. - Машины, которые несли смерть моей  армии,
бросали камни высоко в небо. - Он подбросил булыжник.  -  Не  так.  -  И
швырнул другой в воробьев. - Ты сделал неправильную машину.
   - Невозможно, - ответил Эркенберт. - Та большая осадная машина. А эта
против солдат. Вегеций никакие другие не описывает.
   - Значит, эти ублюдки из Пути придумали что-то новое. Такое,  что  не
описано в твоих книгах.
   Эркенберт, по-прежнему не убежденный,  пожал  плечами.  Мало  ли  что
говорит этот пират. Он даже читать не умеет, тем более на латинском.
   -  А  как  быстро  она  стреляет?  -   Айвар   взглянул   на   рабов,
поворачивавших рычаги. - Говорю тебе, те бросали второй камень,  еще  до
того как первый падал на землю. Эта машина слишком медленная.
   - Но зато у нее сильный удар. Ни один человек его не выдержит.
   Айвар задумчиво смотрел на упавшую мишень. Неожиданно он  повернулся,
выкрикнул приказ на норвежском. Подбежали Хамал и еще несколько  воинов,
оттолкнули рабов, развернули неуклюжую машину.
   - Нет! - закричал Эркенберт, бросаясь вперед. Айвар  схватил  его  за
горло, стальной рукой закрыл рот.
   Люди Айвара повернули машину еще на фут, оттащили немного назад,