любил,  считая их утопистами,
притом, кровожадными. - Тебе надо на фронт,  в боевую часть, - перешел он на
"ты",  -  к  Каппелю,  под  Нурлат.  Каппель  тебя   не  выдаст.  Немедля  и
отправляйся.
     Сказав это,  удивился себе: чувствовал странную  симпатию к Рыбарю. Тот
горячо зашептал:
     - Мне уйти  -  пустяк!  Хоп  - и нету меня! А шпионам - воля? Вы ж сами
поняли их. Я вижу!
     - Пойми ты меня! - так  же возбужденно заговорил Панкеев. - Арестую - а
их  выпустят. У  меня  будут  большие  неприятности,  почему не  тебя, а  их
схватил.
     Ромеев вдруг выбросил левую руку и  стал зачем-то тыкать себя  в  грудь
указательным и средним пальцами:
     - Глядите вот, господин поручик! Глядите! Не  для себя ж я вас умоляю -
в работу их взять! Вся  организация ихняя будет у вас в  руках. Для  кого  я
стараюсь?! Какая мне-то прибыль?!
     Офицер решил:
     - Сделаем  так: отведете их  к воинскому  начальнику.  Это за площадью.
Расскажете ему  все,  что и мне. Только про меня не упоминайте. Может, он их
задержит. Пришлет ко мне посыльного - а я начальству доложу о них так, чтобы
ты не фигурировал. Больше ничего не могу. И давай уматывай отсюда!



     Когда вышли на привокзальную площадь, Ромеев обронил:
     - Сперва в ту сторону, к нужникам!
     Барышня  продолжала  громко  возмущаться,  не  желая  идти.  Володя,  с
револьвером в руке, встал к ней вплотную, приблизив окостеневшее в бешенстве
лицо к ее лицу:
     - Идите!
     Она отскочила и пошла. Около дощатых выбеленных известью уборных Ромеев
остановил задержанных, кивнул на нужники:
     -  Кому  не  надо  - не  неволим,  -  мигнул  Быбину, Шикунову. -  А мы
заглянем.
     Вошли  в  уборную,  оставив с арестованными  Лушина и Сизорина.  Володя
передал разговор с Панкеевым, с мрачной сосредоточенностью сказал:
     - Воинский начальник  их отпустит. Бабенка борзая  - как начнет вопить,
что в контрразведке они были и там их не задержали...
     Быбин вгляделся в Ромеева:
     - Ну, что надумал-то?
     -  Да! Именно так и нужно  сделать! -  непонятно, с  решимостью отрубил
тот. - Ученые  люди обозначают: лакмусова бумажка. Иначе сказать: выйдет то,
против чего и рогатый не попрет!
     Убеждал спутников сделать по его, не расспрашивая: позже объяснит. Они,
обменявшись взглядами, согласились.
     Задержанных провели к  поездам, двинулись вдоль пакгаузов:  на этот раз
мимо  их дверей, обращенных  к железнодорожному  полотну. Шли узкой полосой:
слева  -   двери,  справа  -  рельсы,  по  которым  проплывают  паровозы,  с
оглушительным шипением выметывая пар, тяжело погромыхивают составы.
     Володя заглядывал  в  отделения пакгауза,  откуда  уже  вывезли  грузы,
позвал:
     - Сюда!
     Здесь  пол  толстым   слоем  покрывали  опилки:  очевидно,  раньше  тут
хранилось что-то, содержавшееся в стеклянной таре.
     Ромеев вдруг  принялся заталкивать  арестованных  в  помещение,  как-то
по-дурацки ухмыляясь и норовя кольнуть штыком:
     - Посидите, отдохнете!  Пущай  вас  другие  отсель заберут.  А  мы свое
исполнили. Нам по вагонам пора - уходит эшелон.
     - Дуб-бина! - вырвалось у барышни.
     Заперев дверь наружным засовом, Володя отвел друзей на десяток шагов.
     - Погодите  - как интересно станцуется! Тогда  против  никто, ни в коей
мере и степени, не попрет...
     Спутники не понимали. Он веско пообещал:
     - Увидите!.. А покамесь, ребята, мне надо улепетнуть. Не то...
     Из облака  паровозного пара возникли дружинники с  ружьями "Гра". Один,
сегодня уже  встречавшийся  с Володей, упер ствол массивной  винтовки  ему в
живот.
     - Заискались тебя. Следуй за нами!


9.


     В  кабинете  начальника  военной контрразведки  Онуфриева  густо  пахло
воском. Хотя с часу на час ожидалась эвакуация, привычные к делу служители,
     много  лет  наводившие  чистоту  в  здании, натерли  паркетные  полы до
блеска.
     Приземистый, с жирным загривком Онуфриев беспокойно прохаживался позади
письменного стола,  чутко  поглядывая на  господина, что  сидел  на  кожаном
диване у стены. Господин был приятной наружности, с твердой линией рта. Одет
во френч и галифе защитного цвета,  обут в щегольские  шевровые сапоги; нога
закинута  на ногу. Это  Евгений  Роговский - министр государственной  охраны
Комуча: антибольшевицкого правительства, сформированного эсерами в Самаре.
     Из приемной донеслись шаги, три дружинника - двое по  бокам, один сзади
-  ввели Володю.  Лицо Роговского -  пожалуй, излишне подвижное для человека
власти - выразило ужас. С выпукло-суровым трагизмом прозвучало:
     - Я узнаю его! - министр указал взглядом на пространство перед собой: -
Поставьте его здесь!
     Опытный  боевик и  конспиратор в  прошлом, человек  внутренне  довольно
холодный, Роговский имел склонность к актерству.
     Когда  дружинники исполнили  его приказание,  он,  продолжая  сидеть на
диване,   аффектированно   разъярился,   вскинув  подбородок   и  "прожигая"
задержанного взглядом:
     - Какую теперь носите личину? Клявлин Кузьма  Никанорович, из крестьян,
-  отчеканил,  демонстрируя  памятливость  на  легенду, с  которой  когда-то
предстал перед ним  агент. - По наущению сельских богатеев, был подожжен ваш
амбар - мать погибла  на пожаре. Вскоре мироеды свели в могилу и  отца.  Вы,
обездоленный сирота, мыкали горе, пока вам не открылся смысл слов: "В борьбе
обретешь ты право свое!"
     И тогда вы пришли к нам,  к эсерам. Просились в Боевую Организацию. Вас
приняли как брата...
     Я  отчетливо помню январь  девятьсот пятого,  нашу встречу в  Вырице. Я
проговорил с вами всю ночь. Вы  представлялись мне одним из лучших в  группе
Новоженина - в самой опытной, в самой сильной из наших групп!
     Вы выдали ее... Вы провалили москвичей, киевлян...
     - Казанских товарищей добавьте, - со странной улыбкой сказал Ромеев.  -
И то будет  не  все. Ржшепицкого с пятью боевиками в  Воронеже взяли -  тоже
благодаря  мне.  А  склад пироксилина  в Таганроге, в самую решающую для вас
минуту, полиция открыла - моя заслуга-с!
     Роговский задержал дыхание:
     - Подозрение тогда пало на Струмилина...
     - Как же-с.  От меня  оно и  пошло.  Я  "улики" дал.  Проглядели тогда,
Евгений Федорович? - спокойно говорил бывший агент, стоя с заведенными назад
руками.
     -   Над  Струмилиным  был   исполнен  наш  приговор...  -  вырвалось  у
пораженного Роговского.
     Задержанный насмешливо, свысока бросил:
     - А кто вам велел хапать наживку? Взялась щука карасей глотать, умей  и
леску увидать.
     - Вы что себе  позволяете? -  вмешался Онуфриев. Он  с  ушлой цепкостью
следил за  встречей,  выбирая  момент,  чтобы  выгодно показать  себя  перед
эсеровским руководством.
     В германскую войну полковник Онуфриев был в тылу, командовал
     гарнизоном крепости в  Туркестане. Октябрьский переворот  лишил службы,
лишил  жалования,  на которое жили он с женой и  четверо  детей. Выступление
чехословаков  против красных в  конце  мая 1918 застало полковника в Самаре.
Ему  посчастливилось  получить  место  начальника  наспех  созданной  белыми
контрразведки. Новой службой он  не "горел". Главное:  обеспечить семью. Все
его старания направлялись на то, чтобы  не вызвать  недовольства вышестоящих
лиц, не потерять должность.



     -   Потрудитесь  держать   себя   в  рамках!  -  адресуясь  к  Ромееву,
рассерженным гулким басом крикнул  полковник,  сытое,  с увесистыми  брылями
лицо набрякло гневом; распекать он умел.
     Роговский  был в бешенстве и  в растерянности от  того,  что сказал ему
бывший агент  сыска, и взглянул  на полковника  с благодарностью.  Тот своим
вмешательством  помог  ему  не  сорваться на проклятия,  отчего  в  выигрыше
оказался  бы  Ромеев.   Министр  подавил  позыв   вскочить  с   дивана  и  с
пафосомобратился к Онуфриеву:
     -  Вы  наблюдаете,  Василий Ильич, одно из  порождений мерзостного  дна
расейской  жизни.  То,  что   может   показаться  смелостью,  -  всего  лишь
безудержное  нахальство естественного, так сказать, органического хама.  Его
дерзость - только  привычная роль, не играть которую он не может, потому что
ничего другого у него попросту  нет. Под  этой  личиной  прячется  существо,
готовое  за  мзду  вылизать  чужой  плевок! Алчность  его такова, что  порой
заглушает  в нем  инстинкт самосохранения. Я  уверен, он сейчас не думает  о
том, что его ждет казнь. Он озабочен тем, как бы набить себе цену  и продать
нам подороже свои агентурные возможности.
     Роговский смерил Володю взглядом,  о каких  говорят: полон высокомерной
злобы и отвращения.
     - Он уверен, что  в силу кровавой, пока неудачной для нас войны  мы  не
разрешим себе  отказаться  от его услуг, не позволим  роскоши расплатиться с
ним...
     - Вероятно, - Евгений Федорович, некрасиво скашивая  рот, усмехнулся, -
теперь  он  уже  понимает  свой  роковой  просчет...  Сейчас вы  увидите,  -
адресовался  к  Онуфриеву,   -  преображение  подлеца.  Слезы  искреннейшего
раскаянья, мольбы...
     Володя прервал:
     -  Не дождаться! -  его  голос  стал въедливо-скрипучим:  -  Никому  не
дождаться, чтобы Ромеев фон Риббек,  - выговорил  четко, с нажимом, -  перед
кем-то склонялся!
     Дружинники  схватили  его за  руки, он,  не  вырываясь, смотрел  то  на
полковника, то на сидящего на диване.
     - Моей матери, чтоб прожить, пришлось публичный дом содержать... Отец
     мой - убойца сиречь убийца! Но мой род - не  со дна-ааа! - протянул "а"
экзальтированно,   точно  в   религиозном  воодушевлении.  -   Род   мой   -
издале-о-ока!
     Он пытался запустить руку во  внутренний  карман пиджака, дружинники не
давали. Наконец один, поймав кивок  Роговского, полез  сам Володе за пазуху,
достал бумажник, раскрыл - на пол полетела журнальная картинка с видом
     живописного замка. Парень, подняв ее, подал министру.
     - Вот в таком поместье родительском, в Германии, моя мать родилась... -
с надрывом проговорил Ромеев, он так  и тянулся к  картинке. - Козни боковой
родни - не теперь про них разъяснять - довели до того, что мать не  получила
наследства,  отправлена была  в Россию  и,  ради куска  хлеба,  должна  была
прибегнуть к нечистому промыслу...
     Погибла  она по  правде-истине оттого,  что спасала от  пожара -  но не
амбар, а дом!
     Про отца поясню также. Мой отец Андрей Сидорович, приемный сын
     чиновника Ромеева, несмотря на добро и ласку приютивших людей, стал
     грабителем. Как тому  должно  было  быть, в одну  из ночей от своих  же
воров получил смертельные раны ножом...
     - При таких  жизненных оборотах,  милостивый Евгений Федорович, - всеми
силами старался не сорваться на крик Володя, - вы знаете, не мог я не жить в
полной и  доскональной обиде - но  на кого-с? Будь я привычный вам расейский
обиженный  человечек, то взаправду пришел бы к эсерам с мстительной жаждой -
подрубать столпы  отринувшего  общества, убивать  министров, губернаторов...
Тем более,  вы знаете, можно было  б не в  метальщики  бомб, а в сигнальщики
пристроиться и  вполне  уцелеть после акта,  и  в  радостях  потом  себе  не
отказать: партия-то была при деньгах несчитанных...
     - Но я, - надменно произнес Ромеев, -человек прирожденно не привычный!


10.


     Роговский едко  улыбался. Он как  бы "угощал" Онуфриева "фон Риббеком".
Полковник  стоял обочь стола, то  почтительно взглядывая  на министра,  то -
уничтожающе - на речистого арестанта.
     - Я не к царю,  не к обществу, - говорил  тот, произнося слова "царь" и
"общество" с неописуемым пренебрежением, - я к Создателю обратил мои вопросы
обиды! Ты меня, спросил я Создателя, - наказал?
     - И какой же вы услышали ответ? - ядовито зацепил Евгений Федорович.
     - Я услышал - не  буду сейчас всего поминать, - но через  мои  же мысли
услышал:  если  я  такой, какой  я есть -  с умом,  с  ловкостью, с богатыми
чувствами, -  и  это  все понимаю  -  то  уже  по  тому  видно, что никак  я
Создателем не обижен, а щедро оделен. И спасибо Ему должен сказать!
     Это мое спасибо Ему я повторять не устаю...
     Почему послан я родиться в России - мыкать горе,  терпеть от злобы и от
низости? Не позволь Создатель соделаться козням против моей матери, рос бы я
в богатом поместье германским барином. Хлебал бы суп из ягненка позолоченной
ложкой...
     - Супы из ягненка, господин фон Риббек, - с издевкой перебил Роговский,
- не числятся среди любимых блюд германских дворян!
     Ромеев густо  покраснел, нос, формой напоминавший картофелину, покрылся
каплями  пота. Роговский  злорадно любовался сконфуженностью  врага, один из
дружинников издал горловой смешок.
     - Ну... чего бы ни ел я, - потупившись, выдохнул Володя, - а рос бы в
     процветании...
     Уверенность к нему тут же возвратилась:
     - И  какой  был  бы от моего  процветания  интерес  для Творца? Гораздо
интереснее  Ему  и важнее, чтобы я  существовал  в России, так  как  нет  во
Вселенной другой  страны, какая была б  Ему интересна, как важна и интересна
Ему Россия!
     - Тогда почему  бы, - с  серьезным видом,  как  бы  перестав глумиться,
сказал Евгений Федорович, - не сделать Ему вас попросту русским?
     -  Попросту?..  -   Ромеев  попытался  локтями  отстранить   наседавших
дружинников  и  расправить  плечи.  -  Да  потому что  кому надо  было  быть
-"попросту", тех Он и создал "попросту", и их, этих простых, по Расее -
     миллионы!
     Володя в почти истерическом подъеме выделил:
     - А я - не такой, не-е-ет! Я - не  расейский, не от Расеи я. А - послан
в Россию!  -  он тщательно выговорил "Россию". - Послан из  процветания, так
как тем и  превозносит Творец, что  посылает отличаемых в свою Россию, чтобы
служили ей с любовью, которая больше любви к процветанию.
     - Экое бесстыдство  - такую  болтовню разводить!  -  возмущенно рявкнул
Онуфриев.
     -  Когда  я  себя  понял,  -  с  жаром  продолжал  Володя, обращаясь  к
Роговскому, -  так  чего ж я еще  и мог, как не  отдать себя  на искоренение
преступников России?



     Не лишенное красоты лицо Роговского исказилось:
     -  А  правительство,  чиновники-казнокрады, судьи-мздоимцы,  воры,  что
купаются в роскоши, - не преступники?
     - Преступники  и они, как  же  иначе?!  -  согласился  Володя. - Но они
против Творца не восстают, Его не хулят, и Он в свое время Сам своими путями
их приберет. Мы же в том Ему поможем и  тем свою  жизнь перед Ним оправдаем,
что будем  скрупулезно действовать против набольших преступников. Таковыми я
считал эсеров, но вышло: набольшие преступники - большевики. Потому пришел я
к вам, чтобы без всякой пощады к своей жизни действовать против большевиков!
     "Играть он умеет, - в суетливом  волнении думал Евгений Федорович, - но
тут  не  только  игра...  Эти  "диалоги  с   Создателем"...   Непомернейшая,
прямо-таки фантастическая гордость! Ничье мнение для него не будет  свято, и
уже из-за этого, по самой коренной сути своей, он - злейший враг".
     Евгений Федорович выплеснул:
     - Все то, что вы сейчас произнесли, - если вы только сами в это верите,
- есть вопль уродливо-раздутого самомнения. Чтобы тешить его, чтобы отнимать
жизни, вы выбрали стезю провокатора. И к нам вы теперь явились, влекомые
     гнусной, ненасытной жаждой брать, брать жизни...
     Володя стремительно  подался  вперед, клонясь в  рывке,  выхватил из-за
голенища  бритву и молниеносно взмахнул ею  перед лицом  сидящего  на диване
Роговского:
     - И р-раз! И два!
     На него запоздало навалились, заломили руку с бритвой.
     - У вас кадык - надвое! - вырываясь, хрипел в  лицо господину Володя. -
Я вас, считайте, уже два раза полоснул! Вот какие у вас охранители...
     Его ударили кулаком по затылку, но он закончил:
     - Бритву просмотрели - мастера!  То-то  красная разведка  действует без
препятствий...
     - Не бейте его! - выдохнул в отпускающем сердечном холодке Роговский. -
     Свяжите.
     Ромеев бился, зажатый тремя дружинниками:
     - Прямая вам по-ольза от меня-а-аа! Как нужен я вам, ну-ужен!
     "С  чего  бы ему быть столь смелым? - больно стучало в  голове  Евгения
Федоровича. -  Рассчитывает  на защиту офицеров!  Может,  имеет  основания -
знает  кого-то?  Сколько  их, монархистов,  кадетов,  пока в одном  лагере с
нами..."
     -  О  большевиках  помыслите!  -  вдруг  жалобно и точно потеряв голос,
просипел Володя. - Вот  уж - Зло-оо! вот  - Сила-аа... Дурачочки  вы  против
них, глупыши белопузые. У них - клыки-с! Порвут они вас и проглотят... Дайте
мне поработать против них, вусмерть выложиться, а там - цедите  мою кровь по
капле...
     "Нет ли у  него кого здесь, в контрразведке?" - кольнуло Роговского. Он
медленно сказал:
     - Вы  опрометчиво посчитали нас  глупцами. Мы знаем  о  заговоре! В нем
участвуют часть офицеров и  лица,  подобные вам. Готовится  свержение нашего
правительства народных представителей, дабы установить  военную диктатуру. -
Евгений Федорович резко  поднялся с дивана. - Вы прибыли для связи. От кого?
К кому?



     Открылась  дверь,  из   коридора  донеслись  голоса.  Вошедший  Панкеев
доложил: волнуются солдаты.
     - Кто? - нарочито недоумевающе воззрился на него Онуфриев.
     Поручик  объяснил: Ромеев  и  несколько добровольцев  задержали  троих.
Личности  весьма  подозрительные.  Солдаты  спрашивают: почему  вцепились  в
Ромеева, а арестованными не занимаются?
     Онуфриев - демонстративно - тяжело, скорбно вздохнул:
     - Солдаты -  спрашивают!..  -  со смиренным видом пожал плечами: -  Что
же-с, армия - Народная... Займитесь арестованными.
     - Па-а-звольте! - вмешался  министр. - Арестовал - он?! - ткнул пальцем
в  Володю,  стоявшего со связанными за спиной  руками.  - О-о-он?!  - широко
расставив  ноги  в  шевровых   сапогах,  Роговский  пристально  вгляделся  в
полковника. - Вы что же... ничего не вынесли из услышанного здесь?
     Онуфриев принял подчеркнуто озабоченное, мрачное выражение,
     приблизился к Володе:
     - Я вижу все, что вы пытаетесь скрыть!
     В глубине  души Василий Ильич  считал невиновными большинство тех, кого
забирали подчиненные ему люди: за исключением  разве что  бандитов,  которых
посчастливилось  схватить на месте преступления. И  сейчас думалось: трое, о
ком было доложено, невиновны. Да и с этим бывшим агентом не стоило бы теперь
сводить счеты. Вероятно, он претерпел от большевиков такое, что повредился в
рассудке: к кому принесло? Ну и враки его сами за себя говорят.
     - Василий  Ильич, -  обратился  к  начальнику  Панкеев, - разрешите,  я
займусь арестованными?
     -  Погодите, -  Онуфриев  вопросительно смотрел  на  министра: - Так вы
полагаете...
     Тот картинно указал на Володю:
     - Займитесь им! А те... вы уверены, что он не хочет вашими руками взять
их жизни?
     "Не к полковнику ли Ромеев шел?" - сверлила между тем мысль.
     Онуфриев сказал осторожно:
     - Отпустим их...
     - Решайте, - зловеще произнес Роговский. - А мы - посмотрим...
     Володя умоляюще вскричал:
     - На колени встану! Я - фон Риббек - на колени! Но не отпускайте вы их,
вся ихняя сеть в руках у вас...
     -  От себя  отводит,  -  с  деланно-торжествующей  уверенностью  заявил
Роговский Онуфриеву, следя за его лицом, стремясь проникнуть в его мысли.  -
Нас интересует действительная сеть, и я требую результатов, полковник!
     Ромеевым занялись, а  Панкееву было приказано позаботиться, чтобы троих
задержанных отпустили.


11.


     С солдатами к пакгаузам отправился дружинник. Быбин по пути возмущался:
     - Без проверки - и враз отпустить! А кто они, как не разведчики?
     Шикунов  подхватил  вежливо-ласково, будто  он не досадует,  а  говорит
любезность:
     - Зато умелого, умного человека сцапали. Впились в него!
     По-всегдашнему пасмурный Лушин ввернул со сварливой, злой нотой:
     - Видать, много чего есть за ним...
     -  Но он - за нас! - восклик