нием..."  -  типичный
жаргон правящей иерархии, отметил про себя Фринк, - "...не потерпели ли мы
неудачу в своевременном определении той будущей арены,  на  которой  будут
разворачиваться деяния народов, будь то нордики,  японцы,  негроиды..."  И
так далее все в том же духе.
     Одеваясь, он все еще с удовольствием продолжал напевать себе под  нос
строчки собственного сочинения, мешая английские  слова  с  немецкими:  "А
погода просто очень хороша. Только нечем, только нечем нам дышать..."
     Тем не менее факт остается фактом: Пацифида и пальцем не пошевелила в
деле колонизации других планет. Она была поглощена - вернее, ее  засосало,
как в трясину - освоением Южной Америки. В то время как германцы торопливо
запускали в космос один за другим огромные ракетные корабли-роботы, японцы
все  еще  жгли  джунгли  во  внутренних  районах  Бразилии   и   возводили
девятиэтажные жилые дома  для  недавних  охотников  за  головами.  К  тому
времени, когда  у  японцев  оторвется  от  земной  поверхности  их  первый
космический корабль, немцы установят полный контроль  над  всей  Солнечной
системой. Ситуация, прямо противоположная той, что  описывалась  в  старых
учебниках истории - немцы все еще улаживали свои  внутренние  дела,  когда
остальные европейские державы наносили  последние  мазки  на  карты  своих
колониальных империй. Однако на сей раз, продолжал размышлять  Фринк,  они
совсем не намерены остаться  последними.  Они  многому  научились  за  это
время.
     И тогда мысли его обратились к Африке и к тому эксперименту,  который
там проводили наци. И кровь  застыла  у  него  в  жилах,  но  он  все-таки
преодолел охватившую его робость и снова дал ход воображению.
     Вся Африка представляла из себя картину полнейшего опустошения.
     Голос диктора продолжал: "...мы  должны  с  гордостью  отметить,  что
какое бы ударение мы ни делали на основополагающие нужды всех  проживающих
на Земле народов, их духовные устремления, которые должны..."
     Фрэнк выключил радио. Затем  несколько  успокоившись,  снова  включил
его.
     "Как Христос на кресте, - подумал он. - Африка. Лишь призраки мертвых
племен. Истребленных ради жизненного пространства... Только вот для  кого?
Кто знает? Возможно, даже самые главные вдохновители из Берлина  не  знают
этого.  Банда  роботов,  то  ли  что-то  строящих,   то   ли   старательно
притворяющихся, что  строят.  А  скорее  всего,  перемалывающих  все,  что
попадется под руку. Чудовища из  палеонтологического  музея,  для  которых
самая главная цель - это изготовить чашу  из  черепа  врага,  целая  свора
таких чудовищ, энергично выскребающих  содержимое  этих  черепов  -  сырые
мозги.  Прежде  всего  для  того,  чтобы  насытиться.  Затем  приспособить
человеческие кости в качестве кухонной утвари. Какая бережливость во  всем
- додуматься не только до того, чтобы пожирать людей, которые пришлись  не
по нраву, но и пожирать их из их же собственных  черепов!  Непревзойденные
специалисты! Первобытный человек в стерильном медицинском халате  в  одной
из лабораторий Берлинского университета, опытным путем  определяющий,  для
чего могут сгодиться черепа других людей, их кожа, уши,  жир...  Да,  герр
доктор. Вот новое применение большого пальца ноги.  Смотрите,  сустав  его
можно приспособить в быстродействующем механизме  зажигалки  для  сигарет.
Весь вопрос теперь состоит только в том, сумеет ли герр Крупп наладить  их
массовое производство..."
     Эти мысли привели его в  ужас.  Снова  преуспевает  древний  огромный
получеловек-людоед, он еще раз подчинил себе весь мир.  Мы  целый  миллион
лет потратили на то, подумал Фринк, чтобы уйти от него как можно дальше, и
вот теперь он вернулся. И вернулся не  просто  как  наш  противник  -  как
повелитель.
     "...мы можем только сожалеть..."  -  продолжал  сладко  литься  голос
желтолицего краснобая из Токио. "Боже праведный, - подумал Фринк. - А ведь
мы называли их обезьянами, но эти  колченогие  цивилизованные  карлики  не
возводят газовых печей и не опускают своих жен в расплавленный сургуч."
     "...и мы часто  сожалели  в  прошлом  относительно  ужасной  растраты
человеческого материала в  этой  фанатичной  борьбе,  которая  выталкивает
огромные массы людей за пределы соблюдающего законность  сообщества."  Да,
эти японцы очень уважительно относятся к законам. "...Достаточно вспомнить
слова  одного  всем  известного  святого  Западного  мира:  какая   польза
человеку, если он покорит весь мир, но при этом потеряет душу?
     Радио примолкло. Фринк, завязывая шнурок  ботинка,  тоже  замер.  Это
была обычная утренняя промывка мозгов.
     "Я должен постараться договориться с ними, -  со  всей  отчетливостью
понял он. - Пусть даже я попаду в черный список,  но  уж  лучше  это,  чем
неминуемая  смерть,  которая  меня  ждет,  если  я  покину  контролируемую
японцами территорию и покажусь на Юге или в Европе - в любом уголке Рейха.
     Мне обязательно надо помириться со стариком Уиндем-Мэтсоном."
     Усевшись на кровати и  поставив  рядом  чашку  остывшего  чая,  Фринк
достал свой экземпляр "Книги Перемен". Из кожаного  футляра-трубки  извлек
49 стебельков тысячелистника. Погрузился  в  раздумье,  чтобы  привести  в
порядок свои мысли и надлежащим образом сформулировать вопросы.
     Вслух он произнес:
     - Как мне следует повести себя с Уиндем-Мэтсоном, чтобы все уладилось
по-хорошему? - Он записал вопрос  в  блокноте,  затем  стал  перебрасывать
палочки из руки в руку, пока не получилась  первая  линия,  начало.  Номер
восемь. Половина из 64 гексаграмм тут же отпала.  Он  разделил  палочки  и
получил вторую линию. Вскоре,  поскольку  у  него  уже  был  немалый  опыт
манипулирования палочками, определились все шесть линий,  необходимых  для
получения гексаграммы в целом. Даже не обращаясь к таблице,  он  распознал
ее как  пятнадцатую.  "Чи-ен".  Скромность.  Вот  как!  Слабые  воспрянут,
сильные падут, могущественные будут приведены к покорности.  Ему  не  было
необходимости сверяться с текстом - он его  знал  наизусть.  Добрый  знак.
Оракул предсказывал ему благоприятный исход.
     И все же он был  слегка  разочарован.  Что-то  нелепое  было  в  этой
гексаграмме пятнадцать. Слишком уж ладненько все получалось.  Естественно,
ему  надо  быть  скромным.  Ведь  он  абсолютно  бессилен  перед  стариком
Уиндем-Мэтсоном. Он  никоим  образом  не  в  состоянии  заставить  старика
отменить распоряжение об увольнении. Все, что он в состоянии сделать,  это
прислушаться к совету, который дает гексаграмма 15. Он в таком  положении,
когда нужно просить, надеяться, ждать, не теряя веры. А уж небеса  в  свое
время вознесут  его  на  прежнюю  работу  или  даже  предложат  что-нибудь
получше.
     От этой гексаграммы линий, ведущих к другим  гексаграммам,  не  было,
ответ был окончательным. Значит, гаданье на этом закончилось.
     И, следовательно, нужно формулировать новый вопрос. Выпрямившись,  он
произнес громко:
     - Увижусь ли я еще когда-нибудь с Джулией?
     Это была его жена. Или, вернее, его бывшая жена. Джулия ушла от  него
год назад, и они не встречались уже несколько месяцев. Он  даже  не  знал,
где она сейчас живет. Очевидно,  покинула  Сан-Франциско.  Возможно,  даже
ТША. Их общие друзья ничего не слышали о ее судьбе, а если и  слышали,  то
ничего ему об этом не говорили.
     Он стал энергично перебрасывать черенки, не сводя глаз с  цифр,  куда
они падали. Сколько раз он спрашивал о Джулии, по-всякому формулируя  свои
вопросы? И гексаграммы с ответами на его вопросы  определялись  совершенно
случайными комбинациями падения  травяных  черенков,  номера  их  выпадали
наобум, и тем  не  менее  глубинный  смысл  их  определялся  тем  моментом
времени, в котором он тогда существовал, в котором жизнь его была  связана
с жизнями всех других людей, обитавших во Вселенной, со  всеми  ее  самыми
мельчайшими частицами материи.
     Необходимая  гексаграмма  изображала  своим  вычурным   рисунком   из
непрерывных и прерывистых линий ситуацию, сложившуюся в  этот  момент,  во
всей ее полноте. Он сам, Джулия,  завод  на  Гой-стрит,  торговые  миссии,
заправлявшие всеми делами в ТША,  исследование  планет,  миллиард  наборов
химических соединений в Африке, в которые  сейчас  превратились  трупы  ее
обитателей, устремления тысяч людей, живущих вместе с ним в перенаселенных
трущобах Сан-Франциско, потерявшие всякий разум чудовища в  Берлине  с  их
невозмутимыми лицами и бредовыми планами - все это  самым  тесным  образом
сцепилось  между  собой  в  этот  короткий  момент  выбрасывания  черенков
тысячелистника и давало соответствующий точный и  мудрый  ответ  в  книге,
начатой в тридцатом столетии до Рождества Христова. В  книге,  создаваемой
мудрецами Китая  почти  пять  тысяч  лет,  содержание  которой  непрерывно
просеивалось и совершенствовалось, превратившись в  цельную  и  прекрасную
космологию, приведенную  в  систему  и  зашифрованную  еще  до  того,  как
европейцы научились операции деления.
     Вот и гексаграмма. Сердце его екнуло. Номер 44.  "Коу".  Держись.  Ее
суждение  может  отрезвить.  "Девица  имеет  большую  власть.  Не  следует
жениться  на  такой  девице."  Вновь  он  получил  ответ,  имеющий  прямое
отношение к Джулии.
     "Ну вот, - подумал он, откидываясь назад. - Значит, я не подхожу  ей.
Я это и сам знаю. И не об этом спрашивал. Почему  же  оракул  не  преминул
лишний раз  напомнить  об  этом?  Такая  вот  несчастная  у  меня  доля  -
повстречаться с нею, влюбиться, страстно любить..."
     Джулия... Самая красивая женщина из всех, кого он знал.  Черные,  как
смоль, волосы и брови. Небольшая примесь  испанской  крови  проявлялась  в
чистоте цвета не только лица и кожи,  но  даже  губ.  Пружинистая,  легкая
походка. Она все еще ходила в туфлях с перепонкой, как старшеклассница. Ее
одежда имела несколько неряшливый вид, было видно, что все было  старым  и
застиранным.  Они  бедствовали  так  долго,  что  ей,  с  ее   внешностью,
приходилось ходить в дешевом хлопчатобумажном свитере, холщовой куртке  на
молниях, коричневой твидовой юбке и коротеньких носках. Она ненавидела его
за то, что выглядела, по ее словам, как женщина,  играющая  в  теннис  или
(что в ее глазах было еще хуже) собирающая грибы в лесу.
     Но больше всего, с  самого  начала,  его  сводило  с  ума  загадочное
выражение ее лица. Без всякой на то причины Джулия одаривала любого,  даже
незнакомого, мужчину необыкновенной, ничего не выражающей и этим еще более
привлекательной улыбкой Монны Лизы, независимо от того, здоровалась она  с
этим мужчиной или нет. Сама же она  была  настолько  обворожительной,  что
почти всегда мужчины действительно здоровались всякий  раз,  когда  Джулия
проходила мимо. Сначала он было посчитал,  что  в  этом  обнаруживалось  и
тщательно ею скрываемое глубинное простодушие. И потому, в  конце  концов,
эти граничащие с неприличием мимолетные  заигрывающие  взгляды  в  сторону
незнакомцев  стали  изрядно  ему  досаждать,  так   же,   как   и   вечное
невозмутимо-кроткое  выражение  лица  человека,  поглощенного  выполнением
какого-то таинственного поручения. Но даже тогда, когда они  уже  были  на
грани разрыва, когда стали слишком часто ссориться, она все еще оставалась
для него даром господним, вошедшим в его жизнь по  причинам,  которые  ему
никогда не узнать. И именно поэтому - из-за почти религиозного  чувства  -
он никак не мог смириться с тем, что потерял ее.
     Как раз сейчас она казалась ему столь близкой... будто все еще была с
ним. Дух женщины, занимавшей столь большое место в  его  жизни,  казалось,
все еще витает в комнате в поисках... в поисках того, что искала  бы  сама
Джулия. И присутствует в его сердце всякий раз, когда приходится  брать  в
руки тома оракула.
     Сидя на кровати среди типичного холостяцкого  беспорядка  и  готовясь
выйти из дому и начать очередной день, Фрэнк Фринк вдруг задумался: а  кто
еще в огромном Сан-Франциско  в  это  же  самое  мгновение  обращается  за
советом к оракулу? И неужели все они получают такие же унылые советы,  что
и он? Неужели суть Настоящего к ним столь же враждебна?



2

     Мистер Нобусуке Тагоми решил обратиться  за  советом  к  божественной
Пятой Книге мудрости Конфуция, даоистскому Оракулу, который вот уже  много
столетий называют "Ицзин, или Книга Перемен". Где-то в середине дня у него
возникли тревожные предчувствия в отношении встречи  с  Чилдэном,  которая
должна состояться через два часа.
     Анфилада его кабинетов на  двенадцатом  этаже  здания  "Ниппон  Таймс
Билдинг" на Тэйлор-стрит окнами выходила к Заливу. Сквозь стеклянную стену
он мог наблюдать за тем, как в него заходили корабли, проплывая под мостом
"Золотые Ворота". Как раз в этот момент за Алькатрасом виднелся  сухогруз.
Но мистера тагоми совсем не интересовал морской пейзаж. Подойдя  к  стене,
он отстегнул шнур и опустил бамбуковые шторы  так,  чтобы  не  было  видно
бухты. В просторном центральном кабинете стало темнее - теперь ему уже  не
нужно было щуриться от яркого света. Теперь он мог мыслить более ясно.
     Не в его власти, видимо, решил он,  доставить  удовольствие  клиенту.
Что бы не принес теперь Чилдэн,  на  клиента  это  не  произведет  особого
впечатления. Тут уж ничего не поделаешь, с этим  надо  смириться.  Но,  по
крайней мере, можно еще сделать так,  чтобы  он  не  испытывал  и  особого
недовольства.
     Главное, чтобы он не оскорбился неподходящим подарком.
     Клиент   скоро   прибудет   в   Сан-Франциско    на    борту    новой
высокоорбитальной немецкой ракеты "Мессершмидт-9Е". Тагоми еще ни разу  не
доводилось летать в такой ракете. Когда он будет встречать мистера Бейнса,
надо будет особо позаботиться, чтобы  оставаться  совершенно  невозмутимым
независимо от того, какое впечатление на него произведут огромные  размеры
ракеты.
     Попрактиковаться не мешало бы прямо сейчас.  Он  подошел  к  зеркалу,
висевшему на одной из стен кабинета, и, придав  лицу  хладнокровное,  даже
несколько скучающее выражение, стал присматриваться к  отражению,  пытаясь
выяснить, не выдает ли хоть что-нибудь его  истинное  душевное  состояние.
Да, мистер Бейнс, в салоне очень шумно. Невозможно читать. Зато  полет  из
Стокгольма в Сан-Франциско длится всего лишь сорок пять минут. Неплохо  бы
еще вставить словечко о технических неполадках,  случающихся  с  немецкими
ракетами.  Я  полагаю,  вы  слышали  об  этом  по  радио.  Об  аварии  над
Мадагаскаром. Должен заметить, то  же  самое  можно  сказать  и  о  старых
самолетах с поршневыми двигателями.
     Важно постараться избежать разговоров  о  политике.  Потому  что  ему
неизвестны  взгляды  мистера  Бейнса  в   отношении   важнейших   аспектов
современного международного положения. Однако такой разговор не  исключен.
Бейнс, как швед, будет придерживаться  нейтральной  точки  зрения.  Однако
кампании САС он предпочел "Люфтганзу". Ловкая  предосторожность...  Мистер
Бейнс, говорят, что теперь герр  Борман  тяжело  болен.  Что  этой  осенью
партия изберет нового рейхсканцлера. Это  всего  лишь  слухи?  Увы,  такая
секретность между Пацифидой и Рейхом...
     В папке на  его  письменном  столе  вырезка  из  "Нью-Йорк  Таймс"  с
недавним выступлением Бейнса. Сейчас Тагоми критически  изучал  его,  чуть
подавшись вперед из-за  плохо  подобранных  контактных  линз.  Выступление
касалось необходимости провести в очередной - девяносто восьмой,  что  ли,
раз поиски воды на Луне.
     "Мы наверняка разрешим эту сложнейшую проблему",  цитировались  слова
мистера  Бейнса.  "Наша  ближайшая  соседка,  столь  мало  подходящая  для
чего-либо, кроме чисто военных целей". Ого! Вот и ключ к  мистеру  Бейнсу.
Относится с подозрением к военным. Тагоми взял себе это на заметку.
     Притронувшись к кнопке интеркома, Тагоми произнес:
     - Мисс Эфрикян, будьте добры, принесите, пожалуйста, диктофон.
     Соскользнула в  сторону  дверь,  ведущая  в  приемную,  и  на  пороге
появилась мисс Эфрикян. Сегодня  она  со  вкусом  украсила  свою  прическу
синими цветами.
     - Еще бы немного сирени,  -  заметил  Тагоми.  Когда-то,  у  себя  на
родине, на Хоккайдо, он выращивал цветы на продажу.
     Мисс Эфрикян, высокая шатенка-армянка, покорно склонила голову.
     - Записывающая аппаратура готова? - спросил Тагоми.
     - Да, мистер Тагоми. -  Мисс  Эфрикян  села  и  включила  портативный
диктофон с питанием от батарей.
     - Я справился у Оракула, - начал Тагоми, - принесет  ли  мне  счастье
встреча с  мистером  Чилдэном  и  получил  зловещую  гексаграмму,  которая
привела в трепет: "Победит сильнейший. Подпорка прогнулась. Слишком  велик
вес на середине. Равновесие нарушено". Все это совсем не в духе даоизма. -
Диктофон продолжал жужжать.
     Тагоми задумался.
     Мисс Эфрикян вопросительно посмотрела на него. Жужжание прекратилось.
     - Попросите, пожалуйста, на минутку мистера Рамсэя.
     - Слушаюсь, мистер Тагоми.  -  Поднявшись,  она  отложила  в  сторону
диктофон. В приемной громко застучали ее каблуки.
     В  кабинет  с  толстой  папкой  под  мышкой  вошел  Рамсэй.  Молодой,
улыбающийся.  На  нем  были  клетчатая  рубашка  с  аккуратно   повязанным
галстуком - плетеным  шнурком  в  стиле,  характерном  для  среднезападных
равнин бывших США, и туго облегавшие синие джинсы без пояса, что считалось
высшим шиком среди современных щеголей.
     - Добрый день, мистер Тагоми, - сказал он. - Ведь правда,  прекрасный
сегодня день?
     Тагоми ответил поклон.
     Рамсэй в ответ подтянулся и тоже поклонился.
     - Я тут спрашивал совета у Оракула, - пояснил  Тагоми.  В  это  время
мисс Эфрикян заняла прежнее место и взяла в руки диктофон. -  Для  вас  не
секрет, что мистер Бейнс, который, как вам известно, скоро  сюда  прибудет
собственной  персоной,  придерживаясь   характерной   для   представителей
нордической расы точки зрения в отношении так называемой Культуры Востока.
Я мог бы сделать попытку  помочь  ему  в  более  глубоком  ее  постижении,
поразив его подлинниками древнекитайских манускриптов или керамикой  эпохи
Токугава нашей собственной истории... Но не наше это дело - обращать его в
свою веру.
     - Ясненько, - сказал Рамсэй. Его лицо типичного представителя  "белой
расы" мучительно исказилось в попытке сосредоточиться.
     -  Поэтому  мы  попробуем  ублажить   его,   подарив   вместо   этого
какой-нибудь бесценный американский артефакт.
     - Понятно.
     - Вы по происхождению американец. Хотя и немало потрудились над  тем,
чтобы сделать более светлым цвет вашей кожи. - Он внимательно посмотрел на
Рамсэя.
     - Это загар от кварцевой лампы, - промямлил Рамсэй. - С  единственной
целью  -  повысить  в  организме  содержание  витамина  Д.  -  Его  выдало
пристыженное выражение лица. - Уверяю вас, я не  утратил  характерных  для
моей нации...  -  Рамсэй  стал  заикаться.  -  Я  не  оборвал  связи  с...
этнической почвой.
     - Пожалуйста,  продолжайте,  -  произнес  Тагоми,  обращаясь  к  мисс
Эфрикян. Снова зажужжал  диктофон.  -  Обратившись  к  Оракулу  и  получив
гексаграмму 28, "Та Куо", я затем вышел на неблагоприятную  строку  Девять
на Пятой позиции. Она гласит: "Высохший тополь сбрасывает  цветы.  Пожилая
женщина выходит замуж. Ни порицания. Ни хвалы". - Это  ясно  указывает  на
то, что в два часа дня мистер Чилдэн ничего не предложит  нам  ценного.  -
Здесь Тагоми сделал паузу. - Буду откровенен... Не могу полагаться на свои
собственные суждения  в  отношении  произведений  искусства  американского
происхождения.  Вот  поэтому...  -  Он   замешкался,   подбирая   наиболее
подходящие слова, - поэтому-то и требуется, мистер Рамсэй, ваша  помощь  -
вы же коренной уроженец этой страны. Мы безусловно должны сделать все, что
в наших силах.
     Рамсэй ничего не ответил. Однако, несмотря на все попытки скрыть свои
истинные чувства, у него  на  лице  были  написаны  бо