глядом свою собственность.
     - Боюсь, что так. Это не значит, что я хотел удержать  вас,  если  вы
торопитесь...
     - Нет. Все хорошо, - проговорил Хейдель. - Я  только  не  мог  понять
сколько времени прошло. Рад был поговорить с вами. Но мне лучше идти.
     Он расплатился и быстро вышел. У него не было желания разрушать  свой
спасительный запас.
     Покидая заведение, Хейдель повернул вправо, и зашагал  в  сумерках  в
направлении, откуда однажды прибыл. Через пятнадцать  минут  он  вышел  из
делового квартала и попал в жилую более  веселую  часть  города.  Шары  на
вершинах своих столбов светились ярче, в то  время,  как  небо  темнело  и
звезды вспыхивали в вышине.
     Пройдя мимо каменной церкви, призрачный свет шел сзади, от  пятнистых
застекленных окон, он почувствовал ту нервную дрожь, что вызывали  у  него
такие места. Это произошло - когда? - десять  или  двенадцать  лет  назад?
Какой бы ни был промежуток времени, он помнил события отчетливо.  Это  еще
доставляло ему неприятности.
     Был длинный летний день на Муртании, и шагая, он  находился  в  лапах
полуденной  жары.  Чтобы  укрыться,  зашел  в  одну   из   тех   подземных
странтрианских гробниц, где всегда  прохладно  и  темно.  Сев  в  особенно
затененном углу, он расслабился. И уже закрыл глаза, когда появились  двое
отправителей  культа.  Он  не  пошевелился,  надеясь,  что  они   займутся
собственным  созерцанием.  Вновь  вошедшие,  действительно,  помолились  в
тишине, как он и полагал, не садясь, но затем взволнованно, шепотом начали
обмениваться фразами. Один из них вышел, а другой продвинулся вперед и сел
на место  рядом  с  центральным  алтарем.  Хейдель  изучал  его.  Это  был
Муртанианин, и его жаберные мембраны расширялись и опадали, что говорило о
волнении. Он держал голову не опущенной; действительно, он  глядел  вверх.
Хейдель проследил за направлением взгляда и увидел, что тот смотрит на ряд
стекловидных  иллюстраций,  которые  образовывали  последовательную   цепь
языческих образов,  проходящих  вдоль  всех  стен  этой  часовни.  Человек
пристально рассматривал одну из всех тех иллюстраций,  что  теперь  горели
голубым пламенем. Когда его взгляд упал на  нее,  Хейдель  испытал  что-то
сродни электрического шока. Затем в его конечности  пришло  покалывание  и
постепенно уступило чувству головокружения. Он надеялся, что это  не  одна
из тех старых болезней. Но  нет,  это  не  стало  развиваться  по  старому
сценарию. Вместо того появилось непонятное чувство веселья, как на  первой
стадии опьянения, хотя в тот  день  он  не  принимал  ничего,  содержащего
алкоголь. Затем помещение начало наполняться верующими. Но  еще  до  того,
как к нему пришло осознание этого, служба уже началась. Чувство  приятного
возбуждения и наполнения энергией росли, затем появились особые  эмоции  -
странным  образом  противоречивые.  Одно  мгновение  он  хотел  подойти  и
соприкоснуться с людьми окружающими его, называть их "братья", любить  их,
болеть с ними их болью; в следующее  он  их  ненавидел  и  жалел,  что  не
находится в коме, в течение которой он  смог  бы  заразить  их  всех  теми
смертельными болезнями, что распространяются как пламя  в  луже  нефти,  и
убили бы их всех в течение дня. Его сознание металось из одной крайности в
другую, зацикленное между этими желаниями, и ему очень хотелось знать:  не
сходит ли он  с  ума.  Раньше  у  него  никогда  не  проявлялись  признаки
шизофрении  и  его  отношение  к   людям   не   характеризовалось   такими
экстремумами. Он всегда был покладистым индивидуумом, который  никогда  не
нарывается на неприятности  и  не  видит  их.  Он  никогда  ни  любил,  ни
ненавидел своих собратьев, принимая их такими, какими они были и  крутился
среди них, как только мог. И  в  результате  терялся  в  догадках,  откуда
взялись те сумасшедшие желания, что овладевали его разумом. Он ждал, чтобы
прошла последняя волна ненависти,  и  когда  наступило  временное  затишье
перед следующим взлетом дружелюбия, быстро поднялся и  проложил  дорогу  к
двери. Ко времени, когда Хейдель ее достиг,  у  него  наступила  следующая
фаза, и он  извинялся  перед  каждым,  кого  толкал:  "Мир  брат.  Молю  о
прощении. - От всего сердца  извиняюсь.  -  Пожалуйста,  прости  мне  этот
недостойный  пассаж."  Когда  же  прошествовал  в  дверь,   взобрался   по
ступенькам и вышел на улицу, то бросился бежать. За те несколько минут все
необычные ощущения пропали. Он полагал проконсультироваться  у  психиатра,
но впоследствии раздумал, так  как  объяснил  это  как  реакцию  на  жару,
последовавшую из-за внезапного охлаждения, в комбинации с теми незаметными
сторонними эффектами, что бывают при посещении новых планет.
     Впоследствии не было возвращения феномена. Тем не менее, с  того  дня
он никогда ногой не ступал в церкви всех видов; не мог, без  определенного
чувства тревоги, что сохранилось с тех дней на Муртании.
     Он помедлил на углу, пропустив три аппарата. Пока  ждал,  услышал  за
спиной возглас:
     - М-р Х.!
     Мальчик, лет двенадцати, показался из тени дерева и подошел к нему. В
левой руке он держал черный поводок, другой конец которого был  прикреплен
к ошейнику зеленой метровой длины ящерицы с короткими кривыми  лапами.  Ее
когти постукивали  по  мостовой,  когда  та  переваливаясь,  следовала  за
мальчиком, как в усмешке открывая  свою  пасть,  чтобы  выбросить  красный
язычок. Это была очень жирная ящерица, потершаяся о ногу своего владельца,
когда они приблизились.
     - М-р Х., я приходил к госпиталю ранее, чтобы увидеть вас, но вы были
внутри и мне удалось увидеть вас только мельком. Я слышал, как вы вылечили
Люси Дорн. И вот удача, я встретил вас, когда прогуливался.
     - Не касайся меня! - предупредил Хейдель; но мальчик пожал  его  руку
слишком быстро и смотрел  на  него  вверх  глазами,  в  которых  танцевали
звездочки.
     Хейдель опустил руку и отодвинулся на несколько шагов.
     - Не подходи слишком близко, -  вновь  предупредил  он.  -  Думаю,  я
подхватил простуду.
     - Вы не должны находиться на этом ночном  воздухе.  Держу  пари,  мои
старики поднимут вас на ноги.
     - Спасибо, но я должен встретиться.
     - Это мой ларик, - он дернул за поводок. - Его имя Чан. Сидеть, Чан.
     Ящерица открыла пасть, припала к земле, свернулась калачиком.
     - Он не всегда делает это, во всяком случае, когда не чувствует  себя
как надо, - объяснил мальчик.  -  Хотя,  когда  захочет,  у  него  здорово
получается. Он поддерживает себя на хвосте. Давай, Чан! Сядь  для  мистера
Х..
     Он дернул за поводок.
     - Все хорошо, сынок, - сказал Хейдель. - Может, он устал. Послушай, я
должен идти. Может встретимся перед тем как я покину город. О'кей?
     - О'кей. Конечно, я рад встретиться с вами. Доброй ночи.
     - Доброй ночи.
     Хейдель пересек улицу и прибавил шага.
     Аппарат опустился сверху, рядом с ним.
     - Хэй! Вы доктор Х., так? - позвал человек.
     Он повернулся.
     - Да.
     - Я думал, что увижу вас на углу. Обошел блок, чтобы лучше видеть.
     Хейдель подался назад, подальше от аппарата.
     - Могу я вас доставить туда, куда направляетесь?
     - Нет, спасибо. Я уже почти дошел.
     - Вы уверены?
     - Абсолютно. Благодарю за предложение.
     - Ну что ж, О'кей. - Меня зовут Вилли.
     Человек протянул руку через окошко.
     - У меня грязная рука. Боюсь я вас запачкаю, - проговорил Хейдель;  и
человек наклонился вперед, схватил его левую руку, крепко пожал и  скрылся
в машине.
     - О'кей. Не беспокойтесь, - сказал он и в машине унесся.
     Хейдель   чувствовал   вопль   мира,   напоминающий   об   уходе    и
останавливающий, касающийся его.
     Следующие два блока он  пробежал.  Минутой  позже  еще  один  аппарат
снизился, но когда лучи света упали на него,  Хейдель  отвернулся,  и  тот
проскочил мимо.
     Человек, сидевший на крыльце, раскуривавший трубку,  качнулся  в  его
сторону, поднялся на ноги. Он проговорил что-то, но Хейдель снова  побежал
и не слышал слов.
     В конце концов широкое открытое пространство  осталось  между  ним  и
жильем. Вскоре огни светошаров пропали и звезды овладели  всем  необъятным
простором неба. Когда дорога кончилась, он  продолжил  путь  по  тропинке,
теперь уже холмы закрывали половину перспективы.
     Он не оглядывался на Италбар, когда начал подъем.


     Наклонившись  далеко  вперед,  колени  упираются   в   упругие   бока
восьминожки - коориба, ее скакуна, черные волосы вьются по ветру,  Джакара
мчалась среди холмов над Кэйпвиллом. Далеко внизу,  под  ее  левой  ногой,
город прижимался к земле, закрывшись зонтиком  утреннего  тумана.  Над  ее
правым плечом поднимающееся солнце метало копья света в  туман,  заставляя
его вспыхивать и переливаться.
     Там высокие здания города, все из серебра, их  несчетные  окна  горят
белым огнем, как бриллианты, море за ними - это что-то между голубизной  и
пурпуром, облака (как одна гигантская пенящееся волна прилива) скучившиеся
у незащищенной дальней стороны города, тронутые розовым и оранжевым по  их
гребню, там, на полпути в небо, готовая опрокинуться в  голубой  воздух  и
срезать целый полуостров с континента, утопив его саженей на  пять,  чтобы
тот лег навечно, мертвый, на океанское дно, с годами становясь  потерянной
Атлантидой Дейбы, там эта волна задремала.
     Мчась, в убранстве прогулочного  костюма  и  короткой  белой  туники,
перевязанной красным, с красной головной под  стать,  чтобы  развевающиеся
волосы  не   закрывали   ее   светло-голубые   глаза,   Джакара   поливала
наиотвратительнейшими проклятиями все гонки, которые она знала.
     Повернув  своего  мула  и  принудив  его  остановиться,  так  что  он
вскинулся и зашипел перед тем, как пыхтя встать, она взглянула на город.
     - Гори, черт тебя! Гори!
     Но ни один язык пламени не показался, следуя ее приказу.
     Она вытащила свой незарегистрированный лучевой пистолет из кобуры под
одеждой и нажала на спуск, резанув по стволу  небольшого  деревца.  Дерево
мгновение стояло, покачиваясь, а затем рухнуло с треском, выбив  камни,  и
покатилось вниз по холму. Коориб отпрянул, но она успокоила его  движением
колен и ласковыми словами.
     Засунув в  кобуру  пистолет,  она  продолжала  глядеть  на  город,  и
невысказанные проклятия читались в ее глазах.
     Они предназначались не только Кэйпвиллу и публичному  дому,  где  она
работала. Нет.  Они  предназначались  всем  ОЛ,  которых  она  ненавидела,
ненавидела  с  пылом,  который  превосходило,   возможно,   только   одно.
Позволение другим девицам посещать церкви, по  их  выбору,  на  праздники.
Позволение им есть  сладости  и  бездельничать.  Позволение  принимать  их
настоящих любимых. Джакара носилась по холмам и практиковалась с оружием.
     Однажды - и она надеялась, что этот день наступит еще при ее жизни  -
там забушует огонь и кровь, и смерть, что понесут в себе сердечники бомб и
ракет. Она сдерживала себя, пока, как невеста готовилась к тому дню. А  до
тех пор Джакаре был необходим подходящий случай, чтобы покончить со  своей
репутацией, кого-нибудь для этого прикончив.
     Она была еще девочкой - четырех или пяти лет, как полагала, когда  ее
родители эмигрировали на Дейбу.  Когда  началась  война,  их  заключили  в
Центре по Переселению, из-за планеты, которая являлась их родиной. Если бы
она имела деньги, ей бы все равно пришлось убраться. Но она знала, что  их
у нее никогда не будет. Ее родители  не  пережили  время  конфликта  между
Объединенными  Лигами  и  ДиНОО.   Впоследствии   она   стала   подопечной
государства. Ее научили, что старое клеймо остается, даже когда она  стала
взрослее и начала искать  работу.  Только  планетный  дом  удовольствий  в
Кэйпвилле был для нее открыт. Джакара никогда не имела  поклонников,  даже
друга; никогда не делала другую работу.
     "Возможно сочувствует ДиНОО", где-то, она чувствовала, был  поставлен
штамп на записи, обведенной красным, и в ней,  четко  отпечатанная,  через
два интервала, история  ее  жизни,  заполняющая  полстраницы  специального
отчета.
     Очень хорошо, решила она, когда собрала факты и пришла  к  заключению
несколькими годами ранее. Очень хорошо. Вы втянули меня,  вы  смотрели  на
меня, вы вышвырнули меня. Вы дали мне  призвание,  нежелаемое.  Я  приняла
это,  отложив  все  только  на  "возможное".   Когда   время   придет,   я
действительно буду проказой этого сердца цветов.
     Из-за других девиц, изредка входивших в ее комнату,  она  чувствовала
себя стесненно. В тех немногих случаях, когда это происходило, они  нервно
хихикали и быстро прощались. Ни манжет, ни кружев, ни огромных  фотографий
красавцев актеров, какие украшали их комнаты - ничего из этого не занимало
тот аскетический отсек, где пребывала Джакара. Над ее кроватью  находилось
только сухое грозное лицо мстителя Малакара, последнего человека на земле.
На противоположной стене  висела  пара  одинаковых  плетей  с  серебряными
рукоятками. Она позволила другим девицам иметь дело с обычными  клиентами.
Ей хотелось только тех,  с  кем  можно  было  обращаться  жестоко.  И  они
поступали к  ней,  и  она  их  оскорбляла,  и  они  больше  не  стремились
вернуться. И каждую ночь она говорила с ним, используя самую близкую  вещь
в ее жизни, чтобы молиться:
     - Я била их, Малакар, как ты разрушал их города, их миры, как ты  еще
борешься, как ты будешь бороться. Помоги мне быть  сильной,  Малакар.  Дай
мне силы вредить, разрушать. Помоги мне, Малакар, пожалуйста помоги.  Убей
их! - И иногда, поздно ночью или в ранние утренние часы,  она  просыпалась
плача, сама не зная почему.
     Она повернула своего скакуна и направила его по  тропинке,  что  вела
средь холмов к другому берегу полуострова.
     День был юн, и ее сердце пело от тех недавних новостей с Бланчена.


     Хейдель выпил одну полную  флягу  воды  и  половину  другой.  Влажная
послеполуночная тьма окутывала его лагерь.  Он  перевернулся  на  спину  и
заложил руки за голову, вглядываясь  в  небеса.  Все  недавно  происшедшее
казалось таким  далеким.  Каждый  раз,  когда  он  пробуждался  от  сна  в
состоянии комы, возникало ощущение будто он  начал  новую  жизнь,  события
прежних дней казались как холодное, ровное  прошлогоднее  письмо,  недавно
вынутое из пустого, затерявшегося ящика. Это чувство пройдет через час или
около того, он знал.
     Падающая звезда пересекла светлые небеса и он улыбнулся. Предвестница
моего финального дня на  Кличе,  сказал  сам  себе.  Справился  по  своему
мерцающему хроно в подтверждении времени. Да,  его  слипающиеся  глаза  не
ошибались. Еще часы остаются до рассвета.
     Он протер глаза и мысленно вернулся к ее красе.  Она  казалась  такой
тихой на этот раз. Хотя он редко запоминал слова, казалось, что  некоторые
из них остались в памяти. Была ли это печаль, что сопутствует нежности? Он
вспоминал руку над бровью и что-то влажное, что катилось по щеке.
     Хейдель помотал головой и засмеялся.  Действительно  он  сумасшедший,
как и предполагал тогда в  той  странтрианской  гробнице?  Считать  ее  за
подлинную это акт сумасшествия.
     С одной стороны...
     С другой... В любом  случае,  как  ты  объяснишь  повторяющийся  сон?
Наваждение, которое упорно продолжается? Не сон,  в  полном  смысле  этого
слова. Только основы и положения. Диалоги меняются, тональности смещаются.
Но каждый раз у  него  возникает  чувство  любви  и  силы,  посреди  мира.
Возможно, он должен был увидеться с психиатром. Если хочет, чтобы ему  все
выложили напрямик. Но он решил, что не хочет. Да,  действительно.  Проводя
большую часть времени в одиночестве, кому желать ему  вреда?  Возбуждаясь,
когда имел дело с другими, он не оказывался под их  влиянием.  Они  давали
комфорт и отвлекали его внимание. Почему уничтожено последнее из  невинных
удовольствий жизни? Тут, кажется, нет прогрессирующего расстройства.
     Так он лежал несколько часов. Его думы были устремлены в будущее.  Он
наблюдал как небо светлело и одна за  одной  гасли  звезды.  У  него  было
любопытство к происходящему на других мирах. Довольно долго  он  находился
вдали от Центральных Новостей.
     Когда восход расколол мир надвое, он поднялся, отряхнулся,  привел  в
порядок  волосы  и  бороду,  оделся.  Затем   позавтракал,   уложил   свои
принадлежности, закинул тюк за спину и направился вниз с холма.
     Полчаса спустя он уже шагал по предместьям города.
     Пересекая улицу, Хейдель услышал колокол, звенящий на одной и той  же
все более и более высокой ноте.
     - Смерть, - сказал он себе, - похоронная процессия. И продолжал  свой
путь.
     Затем он услышал сирены.  Но  все  продолжал  идти  не  думая  об  их
источнике.
     Он подошел к хранилищу, где ужинал несколькими днями ранее. Оно  было
закрыто и черные памятки качались над дверью.
     Он удалился, вдруг всплыла неясная тревога, вдруг закралось  ощущение
худшего, известное ему ранее.
     Он ожидал процессию, которая должна  миновать  угол,  где  он  стоял.
Громыхающий катафалк, освещенный огнями.
     "Они еще хоронят умерших здесь", - отметил он; и, -  "Не  об  этом  я
думаю. Простая смерть, обычная смерть... Кого я пытаюсь дурачить?
     Он пошел дальше, и человек пересек его путь и плюнул.
     Опять? Чем я становлюсь?
     Он проходил по улицам, направляясь к аэродрому.
     "Если я несу ответственность, как они  могли  узнать  так  скоро?"  -
стоял мучительный вопрос.
     Они не могли, не с такой уверенностью...
     Но затем он понял, как они узнали. Что? Прикосновение бога  запало  в
их умы. Взаимный страх преобладает над благоговением. Он оставался слишком
долго, в тот день, век назад. Теперь каждый момент удовольствия испарялся,
вытекал, уменьшался с  каждым  ударом  колокола.  Каждое  новое  мгновение
здесь, в этом месте, вставало преградой между ним и удовольствием.
     Хейдель продвигался вдоль улицы, держась правой стороны.
     Маленький мальчик обратил на него внимание:
     - Он там! - раздался крик. - Это Х.!
     Он не смог отрицать - но тон породил у  него  желание  схватить  свой
автомобиль на воздушной  подушке,  чтобы  оказаться  где-нибудь  в  другом
месте.
     Он продолжал идти и мальчик - с несколькими взрослыми - последовал за
ним.
     "Но она жива", - была его мысль, - "Я оставил ее жить..."
     Большая победа.
     Он прошел мимо  аппарата  ремонтников  у  магазина,  люди  в  голубых
униформах сидели у здания. Их подставки покачивались у  стены.  Ремонтники
не двигались. Они сидели, курили и молча вглядывались в Хейделя, когда тот
проходил мимо.
     Колокола   продолжали   звонить.   Люди   выходили   из   дверей    и
останавливались, чтобы взглянуть на него, идущего по улицам.
     "Я оставался слишком долго", - решил он, - "И это  не  так,  будто  я
хотел пожать руку каждого. Я никогда не сталкивался с  такой  проблемой  в
крупном городе. Они гоняли меня в контролируемых роботами блоках,  которые
впоследствии стерилизовали; я находился под их полной опекой, и все  также
стерилизовалось впоследствии. Я видел  только  ограниченное  число  людей,
сразу после катарсиса; и я уходил по дороге,  по  которой  прибыл.  Прошли
годы с тех пор как я посетил небольшой город с такой же миссией, как  эта.
Я проявил беззаботность. И все  это  привело  к  поражению.  Все  было  бы
хорошо, если бы я не оставался так  долго,  втянувшись  в  разговор  после
ужина. Все было бы хорошо. Я проявил беззаботность.
     Он увидел гроб на катафалке. А за углом ждал другой.
     "Но ведь это не чума... еще? - решил он.  -  При  ней  люди  начинают
сжигать тела. Они не остаются на улицах."
     Он оглянулся, по звукам уже зная, что это то, что он должен увидеть.
     Отдельных фигур, следовавших за ним, набралось около дюжины.  Он  уже
не оглядывался. Среди коротких реплик, которые они  бросали,  слышна  была
"Х.", произнесенная неско