тинус, если я еще раз вздумаю  поспорить
с колдуном, можешь объявить меня сумасшедшим и искать опекуна!
     Через два дня в дверь дома постучал гонец: король, прибывший в Рим  и
остановившийся во дворце Тиберия, призывает Пэдуэя к себе. Пэдуэй подумал,
что Теодохад все-таки решил  оснастить  войско  подзорными  трубами,  и  с
легким сердцем поспешил во дворец. Однако...
     - Добрейший Мартинус, - начал Теодохад. - Прошу тебя остановить  свой
телеграф. Немедленно.
     - Что?! Но почему, мой господин король?
     - Твоя адская новинка разнесла весть об удач... об измене моего  зятя
по  всему  Риму!  Это  плохо  отражается  на  моральном  духе.   Усилились
прогреческие настроения, появились едкие нападки даже на  меня.  На  меня!
Так что впредь своим телеграфом не пользуйся - по крайней мере  пока  идет
война.
     - Но, господин, он будет полезен армии...
     - Ни слова больше, Мартинус. Я запрещаю.  Что-то  еще...  Ах,  да!  С
тобой хочет познакомиться мой драгоценный Кассиодор - великий  ученый!  Ты
останешься отобедать с нами?
     Так Пэдуэй познакомился с префектом преторий -  хрупким,  безгрешного
вида старичком-итальянцем. И  сразу  оказался  втянут  в  живой  и  долгий
разговор об истории,  литературе  и  перспективах  издательского  дела.  К
немалой своей досаде Мартин обнаружил, что получает огромное  удовольствие
от  этих  схоластических  споров.  Он   понимал,   что   потакает   старым
маразматикам, проявляющим преступное безразличие к судьбам страны,  однако
ему так хотелось побеседовать на  отвлеченные  темы!  ..  Через  несколько
часов, собравшись уходить, Пэдуэй предпринял попытку  завести  разговор  о
неотложных военных приготовлениях. Это, разумеется, оказалось  бесполезно,
но совесть его была чиста.
     Разлетевшаяся весть о его близком знакомстве с  королем  и  префектом
произвела  на  патрициев  большое  впечатление.  Знатные   римляне   стали
раскланиваться с Мартином  и  даже  звать  на  скучнейшие  обеды,  которые
начинались в четыре пополудни и тянулись до глубокой ночи.
     Слушая пространную пустопорожнюю болтовню  и  еще  более  пространные
застольные речи, Пэдуэй невольно думал,  что  "цивилизованный"  житель  ХХ
века, любящий поразглагольствовать на сытый желудок, мог бы брать  у  этих
людей уроки напыщенной, витиеватой и  совершенно  бессмысленной  риторики.
Судя по определенной нервозности хозяев и гостей, римская  элита  все  еще
принимала Мартина за некое чудовище - курьезное, но ручное и  мало-мальски
воспитанное, знакомство с которым может оказаться полезным.
     Даже Корнелий Анций прислал долгожданное приглашение в гости.  Он  не
извинялся  за  выказанное  в  библиотеке  пренебрежение,  однако  в  очень
деликатной форме давал понять, что инцидент не забыт.
     Пэдуэй усмирил  гордыню  и  приглашение  решил  принять  -  уж  очень
хотелось ему вновь  пообщаться  с  хорошенькой  брюнеткой.  Когда  подошло
время, он встал из-за стола, вымыл руки и велел Фритарику собираться.
     Гот был поражен до глубины души.
     - Как, ты собираешься идти пешком в дом благородного римлянина?!
     - Конечно. Тут рукой подать.
     - О достойнейший хозяин, это просто  невозможно!  Так  не  делают!  Я
знаю, сам как-то работал у патриция. Необходимо прибыть в  паланкине  или,
по крайней мере, на лошади.
     - Ерунда! К тому же у нас всего одна лошадь. Ты же не  хочешь  бежать
за мной следом?
     - Н-нет. То есть мне-то все равно, но это  уронит  твое  достоинство,
если свободный слуга будет плестись на своих двоих, точно последний раб.
     "Проклятый этикет!" - подумал Мартин.
     - Хозяин, а как насчет нашей рабочей лошади? - с  надеждой  предложил
Фритарик. - Крепкое и упитанное животное. Издалека его  можно  принять  за
тяжелого кавалерийского коня.
     - Что?! Останавливать мастерскую ради каких-то идиотских приличий...
     Пэдуэй поехал на рабочей лошади. Фритарик оседлал верховую клячу.
     Мартина  провели  в  большую,  помпезно  украшенную  комнату.   Из-за
прикрытой двери кабинета доносился голос Анция, нараспев читающего  зычные
пентаметры:

                Богиня-воительница трон подобающий заняла
                Грудь дерзновенно открыта,
                Златая корона на голове.
                Сзади, из-под шлема просторного, на спину ее
                Спадали роскошные волосы, будто река...

     В кабинет заглянул слуга и доложил господину о приходе  гостя.  Анций
немедленно прервал декламацию и, войдя в комнату, воскликнул:
     - Дорогой Мартинус! Нижайше прошу меня  извинить:  готовлю  речь  для
завтрашнего выступления в сенате. - Он постучал  по  книге  под  мышкой  и
смущенно добавил; - Признаюсь, не совсем оригинальную, но ведь ты меня  не
выдашь?
     - Разумеется, нет. Я кое-что слышал через дверь...
     - Вот как? И что скажешь?
     - О, у тебя превосходная дикция, дражайший Анций.
     Пэдуэй подавил желание спросить: "Но что эта речь означает?" Подобный
вопрос касательно римского витийства оказался бы и бестактным, и напрасным
одновременно.
     - Тебе понравилось? - вскричал Анций. - Великолепно! Я безмерно  рад!
Завтра я буду волноваться как Кадм, заметивший прорастание зубов  Дракона;
доброе слово компетентного  критика  придаст  мне  уверенности.  А  теперь
оставляю тебя на попечение Доротеи - надо закончить речь. Надеюсь,  ты  не
обидишься? .. Дочь моя!
     В комнату, очаровательно улыбаясь, вошла Доротея.  Анций  удалился  в
свой кабинет - заниматься плагиатом из Сидония, а девушка повела Пэдуэя  в
сад.
     - Послушать отца, так еще не минуло то  время,  когда  Рим  повелевал
всем миром. Если бы красивые речи могли  вернуть  Риму  былое  могущество,
отец и его друзья давно бы  это  сделали!  Стоял  знойный  июньский  день.
Жужжали пчелы.
     - Как называется этот цветок?
     Доротея ответила. Пэдуэю было жарко. Кроме того, он  устал  от  груза
ответственности  и  постоянных  забот.   Ему   хотелось   хоть   ненадолго
почувствовать себя молодым и безрассудным.
     Он еще что-то спрашивал - какие-то пустяки о погоде и растениях.
     Девушка весело щебетала, то и дело наклоняясь к цветам, чтобы снять с
них жучков. Ей тоже было жарко; на верхней губе выступили мелкие бисеринки
пота. Платье из тончайшей материи местами  прилипло  к  телу  -  и  Пэдуэй
откровенно восхищался этими местами. Она стояла совсем рядом;  ему  стоило
лишь чуть повернуть голову, чтобы поцеловать ее. Улыбка  Доротеи  казалась
почти призывной. В висках у Мартина запульсировала кровь...
     И все же Пэдуэй не решился. Пока  его  сердце  терзалось  сомнениями,
мозг холодно просчитывал варианты. 1) Кто знает, как она это воспримет; не
торопится ли он делать выводы на основании обычной  дружеской  улыбки?  2)
Если поцелуй ее оскорбит, что вполне вероятно, то последствия  могут  быть
весьма неприятными и трудно предсказуемыми. 3) К чему все это  приведет  в
случае успеха?  Ему  не  нужна  любовница  -  не  говоря  уж  о  том,  что
благородная Доротея вряд ли согласится на такую роль, - и  пока  не  нужна
жена. 4) Он в некотором роде женат...
     Что, думал Пэдуэй, хочется вновь стать  молодым  и  безрассудным?  Не
выйдет, старина, слишком поздно. Тебе суждено все тщательно  взвешивать  и
оценивать - вот как сейчас.  Так  что  смирись  с  тем,  что  ты  взрослый
благоразумный человек, и больше не фантазируй.
     Все же душой его завладела печаль - никогда ему не стать тем  юношей,
"красивым и статным" (так обычно описывают героя авторы романов),  который
с первого взгляда распознает свою суженую  и  немедленно  заключает  ее  в
обьятия. Возвращаясь к дому, где  их  поджидал  Корнелий  Анций  со  своим
плодом  ораторского  искусства,   Мартин   хранил   молчание.   Глядя   на
очаровательную Доротею, он презирал себя за то, что позволил Джулии лечь в
свою постель.
     Они сели - точнее, возлегли на ложах, ибо Анций трапезничал в  старой
доброй римской традиции. В глазах  сенатора  зажегся  огонь,  а  лицо  его
приняло вдохновенно-мечтательное выражение. Симптомы Пэдуэю были знакомы -
так выглядит человек, который пишет или собирается писать книгу.
     - Ах, что за чудовищные времена, дорогой Мартинус! Лира  Орфея  почти
умолкла, Каллиопа отвернула от нас свой лик, игривая Талия онемела,  гимны
нашей обожаемой Святой Церкви заглушили нежный глас Эвтерпы. И все же есть
еще люди, которые не щадят сил на  взращивание  садов  культуры,  стремясь
высоко нести факел поэзии через бурный Геллеспонт варварства.
     - Великий подвиг, - вставил Пэдуэй, извиваясь как червяк  в  попытках
найти наименее неудобную позу.
     - Да, мы не сдаемся, несмотря на геркулесовы трудности! .. Вот,  смею
представить на суд сурового издателя  эту  скромную  книгу  стихов.  -  Он
протянул свиток пап:;руса. - Кое-что здесь весьма недурно, хоть и  сказано
это устами недостойного автора.
     - Крайне интересно, - произнес Пэдуэй с вымученной улыбкой.
     - Однако должен предупредить:  я  принял  уже  три  заказа  от  твоих
уважаемых коллег. Кроме того, у меня  еще  газета  и  готовится  к  печати
учебник. Так что пройдет не меньше месяца...
     - О-о, - разочарованно протянул Анций.
     - Достославный Троян Геродий,именитый Джон Леонтий и почтенный Феликс
Авит. Каждый из них представил эпические поэмы, Учитывая состояние  рынка,
эти господа взяли на себя полную финансовую ответственность,
     - То есть... э-э?
     - То есть они заранее выкупили у мены тиражи и получат весь доход  от
проданных  книг  за  вычетом  торговой  скидки.  Оно  и  понятно  -   если
произведение  действительно  стоящее,  автор  может  не  волноваться,  его
расходи на издание, безусловно, окупятся.
     - Да, да, добрейший Мартинус., совершенно верно. Каковы,  по  твоему,
шансы на успех моего скромного труда?
     - Я должен сперва его прочитать.
     - Буду счастлив. И даже сам прочитаю сейчас небольшой отрывок, дабы у
тебя сложилось некоторое представление. Анций  поднялся.  Одной  рукой  он
держал папирус, а другой делал вдохновенно-благородные движения:

                Марс громогласной трубой
                       своего господина восславил
                Юпитера, юного и светлоокого,
                       на трон восходящего,
                Что мудрой Природой выше всех звезд вознесен.
                Пышной процессией к древнему...

     - Отец, - перебила его Доротея, - у тебя все остынет.
     - Что?.. Не беда, дитя мое.
     - Кроме того, - продолжила Доротея,  -  лучше  бы  ты  писал  славные
добрые христианские стихи, а не погружался в омут языческих суеверий.
     Анций вздохнул.
     - Если у тебя когда-нибудь будет дочь,  Мартинус,  выдавай  ее  замуж
поскорее - прежде, чем у нее проявятся критические наклонности.
     В августе Велизарий взял Неаполь. Теодохад палец о палец  не  ударил,
чтобы помочь городу - только  захватил  в  качестве  заложников  несколько
семей из маленького готского гарнизона, надеясь тем самым  обеспечить  его
верность. Отпор византийцам попытались дать лишь местные  евреи,  которые,
зная религиозные взгляды Юстиниана,  могли  себе  представить,  каково  им
придется в Империи. Пэдуэй выслушал новость с тяжелым сердцем. Он  мог  бы
сделать так много, но ему не дают! А чтобы вычеркнуть его из жизни,  нужна
всего-то ничтожная малость -  одна  из  повседневных  случайностей  войны;
взять, к примеру, судьбу Архимеда...  В  эпоху,  в  которой  он  оказался,
действующие армии не слишком церемонились с  гражданским  населением  -  к
таким же, кстати, жестоким нравам после полутораста сравнительно спокойных
лет возвращались, кажется, военные его собственного времени,
     Фритарик доложил, что явились посетители - группа готов.
     - С ними Теодегискель, - прибавил он шепотом. - Ну, сын короля,  Будь
осторожен, хозяин, это подонок, каких мало. Шестеро молодых и наглых людей
ввалились в дом, не сняв даже мечей. Теодегискель  оказался  светловолосым
красавцем, унаследовавшим высокий голос отца.
     Он уставился на Пздуэя, словно на диковинного зверька в  зоопарке,  и
высокомерно заявил:
     - Я давно собирался посмотреть, что тут у тебя творится - еще  с  тех
пор, как вы с моим стариком с или болтать о манускриптах.  Я,  знаешь  ли,
человек любознательный - живой  ум,  так  сказать,  Это  что  за  дурацкие
деревяшки?
     Пэдуэй  пустился  в  объяснения,  а  свита   принца   перебрасывалась
замечаниями о внешности  Мартина,  ошибочно  полагая,  что  тот  не  знает
готского.
     - Ясно, -  небрежно  перебил  Теодегискель.  -  Здесь  больше  ничего
интересного нет. Давай-ка взглянем на твою книгоделательную машину.
     Пэдуэй показал ему печатные станки.
     - А, понимаю-понимаю... Как просто! Я и сам мог бы  такое  изобрести,
если бы захотел. Но вся эта  чушь  не  для  меня.  Я  человек  здоровый  и
подвижный и, хотя умею читать и писать - причем получше многих  других!  -
терпеть не могу разную заумь.
     - Разумеется, мой господин, - произнес Пэдуэй, надеясь, что его  лицо
не покраснело от ярости.
     - Эй, Виллимер, - окликнул  приятеля  Теодегискель,  -  помнишь  того
торговца, с которым мы пошутили прошлой зимой? Похож на  этого  Мартинуса,
да? Такой же здоровенный нос.
     - Как не помнить! - с хохотом взревел Виллимер. - Век не  забуду  его
рожу - когда мы сказали, что собираемся крестить его в Тибре,  привязав  к
ногам камни, чтоб не унесли ангелы! Но  самое  интересное  началось  после
того, как нас арестовали солдаты из гарнизона!
     Захлебываясь от смеха, Теодегискель повернулся к Пэдуэю:
     - Жаль, что тебя там не было,  Мартинус.  Видел  бы  ты,  какое  лицо
сделалось у старого пердуна Лиудериса, когда он узнал, кто  мы  такие!  До
сих пор себе не  прощу,  что  лично  не  присутствовал  на  бичевании  тех
солдат... Вот уж чем у меня не отнять - ценю юмор!
     - Изволите продолжить осмотр, мой господин? - ледяным  тоном  спросил
Пэдуэй.
     - Даже не знаю... А что это за ящики? Вещички пакуешь?
     - В них находилось кое-какое оборудование,  мой  господин.  Никак  не
сожжем.
     Теодегискель добродушно ухмыльнулся.
     - Хочешь надуть меня, хитрец? Я зна-а-аю, что ты задумал! Собираешься
вывезти имущество из Рима прежде, чем сюда придет Велизарий? Вот уж чего у
меня не отнять - все вижу насквозь! Ну  что  ж,  отлично  понимаю  -  пора
готовиться. Похоже, ты хорошо информирован о ходе войны...  -  Он  взял  с
верстака новую подзорную трубу. - Любопытная штуковина, Я заберу ее,  если
не возражаешь.
     Это переполнило чашу терпения Пэдуэя.
     - Нет, мой господин, прости. Мне она нужна.
     Глаза Теодегискеля округлились.
     - А? Ты хочешь сказать, что нельзя?..
     - Да, мой господин, именно так.
     - Ну, э-э... если на то пошло, то я могу заплатить.
     - Она не продается!
     Теодегискель начал багроветь от смущения и ярости. Пятеро его  друзей
подошли поближе, опустив руки на эфесы мечей.
     - По-моему, господа, - глухо произнес Виллимер, - сыну нашего  короля
нанесли оскорбление.
     Минутой раньше  Теодегискель  положил  подзорную  трубу  на  верстак;
теперь Пэдуэй схватил ее и многозначительно ударил толстым концом себе  по
левой ладони. Он понимал, что если даже ему  удастся  выйти  из  переделки
живым, то сам не будет рад такому своему идиотскому поведению.  Но  сейчас
Мартин был слишком разъярен, чтобы прислушаться к голосу разума.
     Зловещую тишину нарушило шарканье ног за спиной Пэдуэя, Проследив  за
глазами готов, он повернулся и увидел на пороге Фритарика,  поглаживающего
рукоять меча, и Нерву с длинным бронзовым ломом;  сзади  толпились  другие
работники со всевозможными тяжелыми орудиями.
     - Похоже, эти люди  совсем  не  обучены  хорошим  манерам,  -  сказал
Теодегискель. - Надо  преподать  им  урок.  Но  я  обещал  своему  старику
воздерживаться от драк. Вот уж чего у меня не  отнять  -  всегда  выполняю
свои обещания. Идем, ребята.
     И они удалились.
     - О-го-го! - присвистнул Пэдуэй. - Вы меня выручили. Спасибо.
     - Пустяки! - небрежно произнес Георгий Менандрус. -  Даже  жаль,  что
они поджали хвост. Я был не прочь поразмяться.
     - Ты? Ха! - фыркнул Фритарик. - Хозяин, едва я начал собирать  людей,
как этот тип попытался шмыгнуть за  дверь.  Знаешь,  почему  он  передумал
удирать? Я дал слово повесить его на веревке из его же собственных  кишок!
А остальным я пригрозил отрезать головы и насадить  их  на  ограду  вокруг
дома! - Он на секунду задумался, критически оценивая свои обещания,  затем
добавил тоскливо:
     - Но все это ничего не  меняет,  великолепный  Мартинус.  Эти  ребята
крепко на нас обозлились, а они здесь сила. Мы  еще  сгинем  в  безымянной
могиле...
     Пэдуэй отчаянно пытался как можно скорее переправить оборудование  во
Флоренцию. Насколько  он  помнил  Прокопия,  Флоренция  при  Юстиниане  не
пострадала, по крайней мере на ранней стадии готской войны,
     Однако ровным счетом  ничего  не  успел  сделать.  Восемь  солдат  из
гарнизона, клацая мечами, объявили ему, что он арестован.  Мартин  к  тому
времени  уже  привык  к  арестам.  Поэтому  велел  десятнику  связаться  с
Томасусом, дал указания Менандрусу и спокойно отправился в тюрьму.
     По  дороге  он  предложил  солдатам  выпить;   те   довольно   быстро
согласились. В  копоне  Пэдуэй  отвел  старшего  в  сторонку  и  предложил
небольшую взятку. Гот с удовольствием упрятал в  карман  солид.  Но  когда
Пэдуэй, уже вознамерившись сбрить бороду, раздобыть лошадь и  ускакать  во
Флоренцию, поднял тему своего освобождения, офицер изобразил  оскорбленную
невинность:
     - Любезнейший Мартинус, я и думать об этом  не  могу!  Наш  командир,
благородный Лиудерис - человек железных правил.  Если  мои  люди  развяжут
языки, он меня в порошок сотрет! Конечно, я ценю твой скромный дар  и  при
случае постараюсь замолвить за тебя словечко...
     Пэдуэй промолчал, но твердо решил, что прежде рак на  горе  свистнет,
чем он когда-нибудь замолвит словечко за этого офицера.

     ГЛАВА 8

     Лиудерис разгладил белоснежные бакенбарды и мрачно произнес:
     - Я жестоко разочарован, Мартинус. Трудно  представить,  что  арианин
способен  опуститься  до  козней  на   стороне   прогречески   настроенных
итальянцев  и  способствовать  тому,  чтобы  в   Италию   ворвались   орды
фанатиков-ортодоксов!
     - Кто придумал такую чушь? - спросил Пэдуэй  скорее  с  раздражением,
чем с опаской.
     - Сам... э-э, благородный Теодегискель. Он сказал, что пришел к  тебе
в гости, и там ты не только нанес ему оскорбление,  но  и  нагло  хвалился
своими связями со сторонниками Империи. Товарищи Теодегискеля  подтвердили
его слова. Оказывается, ты строишь планы предательской сдачи Рима врагу  и
поспешно готовишься вывезти свое имущество.
     - О Боже! - воскликнул Пэдуэй. - Неужели я похож на  полного  идиота?
Ведь если бы я строил коварные планы, разве стал  бы  я  об  этом  повсюду
трепаться?! Лиудерис пожал плечами.
     - Не знаю, не мое дело. Я просто выполняю приказ -  держать  тебя  до
допроса под арестом. Уведи его, Зигфрид.
     При слове "допрос" Пэдуэй содрогнулся. Если честный простак  Лиудерис
вобьет себе что-нибудь в голову, вряд ли его легко удастся разубедить.
     Готы  устроили   тюрьму,   или,   точнее,   лагерь   для   содержания
арестованных, в северной части города, между Тибром и Фламиниевой дорогой.
С двух сторон лагерь был обнесен наспех сделанной оградой, а с двух других
-  аврелианской  стеной.  В  тюрьме  уже  находились   несколько   римских
патрициев, подозреваемых в заговоре. Вдоль стены и ограды стояла стража, а
на противоположном  берегу  Тибра  -  специальный  пост  на  случай,  если
пленнику удастся преодолеть стену и вплавь перебраться через реку.
     Три дня Пэдуэй не находил себе места - не давали покоя думы. Когда он
уставал от хождения из одного конца лагеря в  другой,  то  садился.  Когда
уставал сидеть - принимался р