его матери, весельчаком и
шутником альдом Фалиготом. Если дядюшка шутил и в этот раз, то шутка его
стоила всех прежних шуток вместе взятых.
 	"Аленор, -- писал Фалигот крупным неровным почерком, -- у нас случилось
несчастье. Твоя мать ушла из жизни. Мы все не можем в это поверить, но,
увы, это так. Крепись. Такова воля Творца".
 	"Такова воля Творца... Такова воля Творца..."
 	Только спустя некоторое время Аленор понял, что монотонно повторяет вслух
эти слова.
 	-- Такова воля Творца...
 	Но почему такова воля Творца?!
 	Его вдруг словно пронзили кинжалом: она ведь предчувствовала это! "У меня
нехорошее предчувствие, сынок..." И он тоже предчувствовал -- вот откуда
эти бесформенные черные сны... Но почему?.. Почему?..
 	Фалигот не соообщал никаких подробностей, ничего не говорил о причине
внезапного ухода матери -- да и разве это сейчас было главным? Другое было
главным: "Твоя мать ушла... Такова воля Творца..." Мама ушла. Мама -- ушла.
Стала ушедшей. У-шед-шей...
 	От него вдруг начал ускользать смысл этих слов, он перестал соображать,
где находится и что его окружает; он сидел на диване, размеренно
раскачиваясь вперед и назад, и смотрел на плавные, но какие-то
подрагивающие линии непонятных букв, складывающихся в непонятные слова,
непонятно зачем написанные на листе бумаги -- густо-черное на ярко-белом...
 	На том давнем турнире, когда его спас Риолен, Аленор был оглушен ударом
меча по шлему. Сейчас он находился в таком же состоянии. Ни чувства, ни
разум не могли пока воспринять печальную истину. Боли не было -- была
ошеломленность.
 	"Такова воля Творца..."
 	Он не знал, сколько времени провел, все так же отрешенно и оглушенно
раскачиваясь на диване в чужой комнате чужого города -- понятие времени
потеряло для него всякий смысл, как и все остальные понятия. Таинственные
механизмы, поддерживающие существование мира, не имели более к нему
никакого отношения и сам он тоже не имел никакого отношения к миру,
находящемуся теперь вне пределов его существа -- и существо его было
отторжено от мира, от неуютного бессердечного злого мира, не
препятствующего уходу живущих...
 	-- А ты ведь теперь сирота, Аленор, -- прошептал он и скомкал послание
Фалигота.
 	Невидимый колокол печально загремел в голове юноши и этот гром проник во
все уголки его души.
 	"Если это и есть Неизбежность, -- подумалось ему, -- то почему она именно
такая?.."
 	Грохот незримого колокола встряхнул Апенора. Резко поднявшись, он
торопливо побросал вещи в суму и переоделся в дорожную одежду. Спустился
вниз и оставил Риолену записку: "Получил известие о трагическом уходе мамы.
Уезжаю". Оседлал коня и во весь опор помчался к проливу, не замечая ничего
вокруг.
 	Даже если какие-то связные мысли и появлялось в его голове на всем долгом
пути от Клеола до Имма, то они не оставили никакого следа. Аленор не
помнил, как добрался до Имма: самому себе он представлялся лишенной разума
бессмысленной покорной пылинкой, подхваченной внезапным порывом ветра.
Пылинка не рассуждала, не пыталась осмыслить свое бытие, постичь свое
предназначение и, наперекор злому ветру, устремиться к собственной цели --
у нее не было выбора, ее воля ничего не значила... и какая воля может быть
у пылинки?
 	Он въехал в Имм во второй половине дня, оставив позади сотни мер дорог,
отброшенных назад копытами его бешено летящего в глубь острова скакуна. Он
уже поменял одного коня в Балле. Теперь нужно было проделать то же самое в
Имме, чтобы к вечеру попасть в замок. Он спешил так, словно от этого что-то
могло измениться, словно время могло потечь вспять, превращая уже
свершившееся в еще не свершившееся, словно ушедшую в пространства Загробья
могло притянуть назад, в мир живущих. Словно с ушедшей могло повториться
давнее чудо воскресения принявшего на себя все грехи мира Христа...
 	Уже бесполезно было спешить, но Аленор все-таки спешил. Вылетев из-за
угла на одном из перекрестков, он чуть не сбил идущую ему навстречу по
мостовой женщину в темной одежде, расшитой псблескивающими на солнце
серебряными нитями. Юноша поднял коня на дыбы, увидел спокойный взгляд
черных глаз, укрытых под густыми, почти сходящимися на переносице бровями,
-- и почувствовал, как в глубине души что-то начало рушиться со стеклянным
звоном. Ему навстречу шла адорнитка Ора-Уллия... или это поджидала его за
углом владычица Неизбежность, неумолимая, ничему не внемлющая, направляющая
все вещи мира туда, куда они и должны направляться? Выходит, он чуть не
сбил с ног саму Неизбежность? "Но не сбил же", -- почудился ему смешок
Оры-Уллии.
 	-- Место ли здесь для скачек, альд Аленор? -- неприветливо сказала
старуха. -- Такая поспешность может окончиться бедой.
 	Не до разговоров было сейчас Аленору; к тому же в его дорожной суме
лежала взятая им в склепе книга адорнитов. Похищенная им книга. Однако он
слез с коня и подошел к Оре-Уллии. Остановившиеся было зеваки, видя, что
происшествия не получилось, потоптались на перекрестке и пошли дальше по
своим делам.
 	-- Приветствую тебя, Ора-Уллия, -- с поклоном произнес юноша. -- Да, моя
поспешность может быть причиной беды, но именно беда причина моей
поспешности. Сегодня утром я получил известие о том, что потерял мать.
 	Адорнитка поджала губы, качнула головой и неожиданно взяла Аленора за
руку. Ее ладонь была слегка шершавой, твердой и прохладной.
 	-- Очень многим рано или поздно суждено пройти через это, Аленор. Я не
утешаю, утешения здесь неуместны. Ушла твоя мать -- и тебе больно. Если бы
ушел ты -- было бы больно твоей матери. Представь себя на ее месте: тебе
было бы гораздо больнее, чем сейчас, когда ушел не ты, а она... Конечно,
мои слова -- всего лишь слова; горе не воспринимает слов, оно питается
самим собой, но в конце концов усыхает, превращаясь в рубец на душе... Один
из многих... Таковы условия игры, Аленор, и придуманы эти условия не нами,
живущими. А ведь каждый из нас, повзрослев, непременно осознаёт и принимает
эти условия и знает, что уход неизбежен.
 	-- Потому что не может не принять, потому что у каждого из нас нет
выбора, Ора-Уллия!
 	-- Других условий не существует, Аленор. Нельзя всю жизнь готовиться к
горю, но надо заранее смириться с тем, что оно неизбежно. Надо пережить
свое горе. И знаешь, какая ошибка присуща очень многим живущим? Они скорбят
о тех, кто ушел, и не думают и даже не помышляют о том, что ушедшим жаль
нас, живущих, оставшихся здесь...
 	-- Ах, Ора-Уллия, -- вздохнул юноша. -- Ты сама сказала: все это лишь
слова, слова, слова...
 	-- Это не просто слова, -- возразила адорнитка, продолжая сжимать ладонь
юноши. -- Это все та же Неизбежность. С ней бесполезно бороться, к ней
нужно приспособиться и принимать как должное. Как рассвет и закат. Ты же не
будешь пытаться препятствовать рассвету? И согласись, ты ведь не раз
представлял, что твоя мать уйдет, и в мыслях своих уже пережил зтот уход и
смирился с ним. И больно тебе не оттого, что мать ушла -- ты знал, что
когда-нибудь так будет, -- а оттого, что это случилось именно сейчас. И ты
знал, что уйдет именно она, а не ты; ибо каждый живущий верит в то, что
именно он будет жить вечно. И каждый живущий действительно вечен: меняется
только время и место, и меняется оболочка, и душа почти всегда совершенно
забывает о том, что было до очередного прихода. Но даже не помня о
собственном прошлом, мы знаем, что уже были когда-то, и знаем, что будем
вновь. Скорбя по ушедшим, мы жалеем себя, потому что остались без них. Горе
само исчерпает себя, Аленор, поверь: мне многих пришлось провожать в своей
жизни...
 	Негромкие слова Оры-Уллии были подобны прохладному маслянистому снадобью
для исцеления ожогов. Они обволакивали, они отвлекали, заставляли как-то
по-иному взглянуть на случившееся... хотя, конечно же, оставались всего
лишь словами.
 	-- Я еще и еще раз говорю тебе, Аленор: все, что мы совершаем, диктуется
нам Неизбежностью. Ты ведь не сам вошел в склеп -- тебя вела за руку
Неизбежность.
 	При этих словах Оры-Уллии юноша почувствовал, как вспыхнули его щеки. Ему
показалось, что все прохожие тоже услышали их и разом обернулись и с
возмущением уставились на него, альда Аленора, осквернителя могил.
 	-- Верни книгу туда, откуда ты забрал ее, -- строго сказала старуха. --
Возможно, это оградит тебя от новых бед. Не думай, что я противоречу самой
себе: наши беды неизбежны, но мы в силах хотя бы не умножать их количество.
В мире возрастает зло и мы не можем преградить ему дорогу, но пока еще
способны не потворствовать ему. Кто знает, возможно, нам и удастся
продержаться до нового прихода Спасителя... Верни книгу, Аленор. Ей уже не
место в мире живущих.
 	Аленор не мог бы объяснить самому себе, почему вдруг решил все рассказать
Оре-Уллии. Словно кто-то посторонний вселился в него и начал говорить,
пользуясь его голосом. Проходили мимо праздные и куда-то спешащие горожане,
постукивали колесами по мостовой повозки и открытые легкие экипажи, дробно
цокали копытами кони, неся на спинах озабоченных, рассеянных, хмурых,
деловитых и с любопытством озирающихся по сторонам всадников, а юноша
рассказывал о таинственном голосе, раздавшемся среди ночи в его спальне.
 	-- И ты не догадался, чей это был голос? -- выслушав его с неподвижным
лицом, спросила Ора-Уллия.
 	Аленор со страхом взглянул на нее, неуверенно пожал плечами и промолчал.
 	-- Это был голос Неизбежности, Аленор. Ты думаешь, он звучал где-то в
твоей комнате?
 	-- Да, я слышал его совсем рядом.
 	Старуха покачала головой.
 	-- Ты ошибаешься, Аленор. Он звучал не в твоей комнате, а внутри тебя: он
звучал в твоей душе. И звучал он неспроста. Что-то было с тобой там, в
прошлом существовании... Твоя душа помнит это, Аленор, в ней остался
отпечаток -- но тебе не дано увидеть его. То, что было там и тогда,
отражается здесь и сейчас. Тут ни в чем нельзя быть уверенным и я не все
могу сказать тебе, Аленор. Но книгу ты должен вернуть на то место, где она
лежала, и где ей и положено оставаться впредь. Повторяю, мы не в силах
противостоять злу, но в силах не показывать ему дальнейшие пути. И всегда
помни, что твои поступки отзовутся тебе потом, после Загробья. Верни
изъятое из мира, альд Аленор...
 	-- Да... да... хорошо, -- запинаясь, сказал юноша. -- Я верну... только
не сейчас. Я спешу! Хочешь, я отдам ее тебе, она у меня с собой.
 	-- Нет, ты должен сам, Аленор. Не забудь это сделать.
 	Ора-Уллия едва заметно кивнула, отошла и скрылась за углом. Аленор
вскочил на коня и продолжил свой нерадостный путь. Ему хотелось плакать,
плакать взахлеб, навзрыд, как в детстве от обиды. Но разве пристало плакать
мужчине? Мужчина должен уметь стойко переносить удары судьбы...
 	Знакомая дорога от Имма до замка, которую можно было пройти хоть с
завязанными глазами, представляя в памяти каждый поворот, каждый бугорок,
показалась Аленору бесконечно долгой. Уныло шелестели ветви деревьев,
траурные тени лежали на траве, запахом тления тянуло с болот, и стук копыт
напоминал стук сухих комьев земли о крышку опущенного в могилу гроба.
Печальным был лес, и близилась пора увядания.
 	Бледное солнце из последних сил цеплялось за небо, обреченно сползая все
ниже и ниже, когда впереди показались угрюмые башни замка. Тихо было в
просторном дворе, тихо, как на кладбище, и тишина сочилась из распахнутых
окон. Перебросив суму через плечо, не снимая плаща, Аленор торопливо
прошагал по скрипучим прогибающимся доскам полутемного крытого перехода. Он
знал, куда идти. Там, в восточном крыле замка, в дальнем зале, когда-то
стоял гроб с телом его отца. Он замедлил шаги, приблизившись к полуоткрытым
створкам дверей, за которыми горели свечи. Сердце сжалось в комок, замерло,
и пелена, повисшая перед глазами, исказила очертания окружающего.
 	"Такова воля Творца..."
 	Бросив суму у дверей и едва сдерживая слезы, Аленор, как слепой, вошел в
сумрачный зал.
 	Гроб стоял на покрытом черным ковром возвышении у дальней стены, вдоль
которой тянулся ряд высоких белых свечей. Окон в зале не было; в углах под
потолком виднелись квадраты вентиляционных отверстий. Справа от гроба
склонился над черной деревянной кафедрой пожилой священник в черном плаще с
откинутым на спину капюшоном. Услышав шаги приближающегося Аленора, он
прекратил читать молитву, поднял глаза от книги и медленно и печально
кивнул. Не замечая больше ничего вокруг, юноша остановился у гроба, в
котором покоилось тело матери. Ни единого звука, кроме редкого
потрескивания свечей, не раздавалось в скорбном зале.
 	Тело альдетты Мальдианы было по плечи укрыто тонкой белой с золотом
тканью, сквозь которую виднелось темное платье. Свободно лежащие пепельные
волосы обрамляли бледное лицо; уход придал ему сходство с лицами мраморных
статуй. Такие же бледные губы были плотно сжаты. Альдетта Мальдиана не
казалась уснувшей: в ее лице нельзя было отыскать ни малейшего намека на
жизнь. Перед потрясенным Аленором находилось нечто, не принадлежащее
обычному миру, нечто, являющее собой всего лишь видимость, всего лишь
отражение того, что пребывает в совсем другом месте; скользящая по земле
тень облака, плывущего в небесах -- ее невозможно остановить, невозможно
поймать, потому что это только тень, не более, а само облако парит на
недосягаемой высоте. И кто знает, когда и где, на какие иные земли
прольется зто облако новым дождем?.. Нет, не альдетта Мальдиана, не
женщина, не мать неподвижно покоилась в гробу перед сыном -- мать брела по
тропам Загробья и не могла уже оглянуться, подать хоть какой-нибудь знак...
 	"Такова воля Творца..."
 	Онемевшими губами прикоснулся Аленор к холодному мрамору лба ушедшей, и
холодная струйка потекла в его сердце. Вновь, вплетаясь в тишину, поплыли,
долетая как будто из далекого далека, угасающие на лету слова священника:
"Плачу и рыдаю, когда вижу во гробе лежащую, по образу Вседержителя
созданную... Прими ее душу, Творец, и даруй ей новую возможность по делам
ее... Прости, Господи, грехи ее вольные и невольные, сделанные в ведении и
неведении... Яви Свою помощь, и покажи Свою милость, и помоги ее душе...
Как цвет увядает, так уходит живущий... Помоги ушедшей до срока..."
 	"Пoмоги ушедшей до срока..." -- тихие слова oсыпались увядшими листьями,
и слабые отзвуки замирали в душе Аленора.
 	"Ушедшей до срока... Почему? Почему?! В чем причина?.."
 	Он вытер слезы и, опустив голову, пошел к выходу из зала, и вслед ему
продолжали шелестеть слова молитвы. У дверей лежала дорожная сума. Аленор
чуть не наткнулся на нее, подобрал и вновь перекинул через плечо.
 	"Помоги ушедшей до срока..."
 	Ускоряя шаги, юноша дошел до винтовой лестницы, ведущей наверх, и начал
быстро подниматься по дребезжащим железным ступеням. Его подгоняло теперь
только стремление узнать: почему мать ушла так внезапно?
 	Он сильным ударом ладони распахнул дверь своих покоев, вошел и швырнул
суму на стол, сбив подсвечник, с глухим стуком упавший на ковер. Рванул
застежки плаща, сбросил его, отцепил от пояса ножны с мечом. Непослушными
пальцами развязал суму, вывалил ее содержимое на темно-коричневую
полированную поверхность стола, разыскал платок и вытер разгоряченное лицо.
Кинул платок под ноги и, не переодеваясь, отправился к Фалиготу, оставив
дверь распахнутой настежь.
 	Такой же распахнутой дверью встретили Аленора и покои дядюшки. Альд
Фалигот был не один. В кресле, сгорбившись, сидела его сестра, альдетта
Агиланта, похожая на изможденную долгим перелетом маленькую птицу, вдруг
обнаружившую, что гнездо ее окончательно разорено. У птицы были перебиты
крылья: одно крыло -- дочь Даутиция; другое крыло -- дочь Мальдиана... Муж
альдетты Агиланты, дед Аленора, которого юноша никогда не видел, не
вернулся из морского путешествия. Лишь через много дней прибило к суше
обломки корабля, но никто и нигде не обнаружил тела мореплавателей. И
остались у израненной птицы только брат Фалигот, внук Аленор и внучка
Элиния. Неподвижным и потерянным было иссушенное горем и без того худощавое
лицо альдетты Агиланты, и безжизненно смотрели в никуда ее поблекшие глаза.
Альд Фалигот, обхватив себя скрещенными руками за плечи, сидел на стуле у
окна, плотно завернувшись в теплый халат, словно прячась от нестерпимого
холода. Взгляд его тоже был тусклым, и дядя альдетты Мальдианы нисколько не
походил сейчас на жизнерадостного балагура. Тени Загробья лежали на
застывших лицах альдетты Агиланты и альда Фалигота.
 	-- Я вернулся, -- глухо сказал Аленор, остановившись в дверях. -- Что...
как это произошло?
 	Альдетта Агиланта медленно подняла голову, пожевала губами, словно
собираясь что-то сказать, но вздохнула и так и не вымолвила ни слова. Альд
Фалигот поежился, произнес бесцветным голосом:
 	-- Приветствуем тебя, Аленор. Мужайся, мой мальчик... Это судьба...
 	-- Почему... ушла... мама? -- запинаясь, спросил юноша, чувствуя, как
пересохло у него во рту.
 	-- Это судьба, -- тяжело вздохнув, повторил Фалигот.
 	Внезапно Агиланта с надрывом простонала:
 	-- О-о! Она же говорила мне тогда.... после ухода Ламерада... О-о,
доченька моя! Ей снились змеи! А я думала... о-о!.. -- Альдетта согнулась в
кресле, закачалась, словно отбивая поклоны. -- Вот почему ей снились змеи!
Чере десять лет змея нашла и ее! Значит, еще через десять лет и тебя,
Аленор... Внучек, остерегайся змей! Остерегайся змей!
 	Юноша, обмякнув, привалился к стене. Испарина вновь выступила у него на
лбу. Слова бабушки, наконец, дошли до его сознания.
 	Змеи! Значит, мама ушла из-за укуса змеи?.. Как и отец... Кто наложил
такое проклятие на их семью?
 	В окрестных лесах водились неповоротливые змеи-свистуньи. Они любили, еле
слышно посвистывая, лежать, свернувшись кольцом, на кочках и пнях при свете
Диолы -- вполне безобидные создания, чей укус причинял вреда не больше
укуса щенка. Но были и черные ядовитые змеи размером с кинжал, которые жили
в сырых низинах среди камней -- стремительные и опасные твари с острыми
зубами; спасти укушенного могли только вовремя примененные лечебные
снадобья.
 	Через десять лет после ухода отца черная гадина настигла следующую
жертву. Судьба?..
 	-- Расскажи, дядя, -- выдохнул Алонор.
 	Он слушал сбивчивый рассказ Фалигота -- и горечь переполняла его душу, и
тяжелые камни давили на сердце, закрывая путь к воздуху, небу и свету.
 	Это случилось вчерашней ночью, после возвращения альда Карраганта в
замок. Каррагант решил отметить свое прибытие на широкую ногу, и пригласил
всех домашних на ужин не в малую, а в большую трапезную, словно настал один
из тех праздников, на который съезжались родственники со всей округи. Был
он говорлив, много пил, никого не отпускал из-за стола, и вновь и вновь
рассказывал о своих злоключениях на континенте. Альдетта Мальдиана, по
словам Фалигота, покинула трапезную первой, потом разошлись и остальные.
Фалигот ушел к себе, лег спать, а утром его разбудили отдаленные крики.
Желая узнать, что случилось, он отправился на шум и в покоях племянницы,
альдетты Мальдианы, застал всех домашних. Альдетта Мальдиана неподвижно
лежала в своей постели, альд Каррагант сидел в кресле, закрыв лицо руками.
Рядом, на полу, валялся его кинжал, а у стены -- перерубленное пополам
тонкое черное тело змеи. Кто-то хлопотал над упавшей в обморок Элинией, в
углу, сбившись в кучку, переминались с ноги на ногу глонны...
 	Картина вырисовывалась такая: утром Каррагант зашел к своей супруге,
обнаружил ее бездыханной, убил пытавшуюся ускользнуть змею и поднял шум.
Сбежались встревоженные родственники, увидели случившееся -- но не в их
силах было что-либо изменить. Никто и ничто не могли уже сделать
свершившееся не свершившимся, и бесполезным оказался привезенный из
соседнего селения лекарь... Ушел к себе и не показывался никому на глаза
альд Каррагант, гонцы с письмами отправились созывать родственников на
прощание с ушедшей альдеттой Мальдианой, и глонны готовили на кухне блюда
для поминальной трапезы, наэначенной на синий день недели, который можно
было назвать черным...
 	Но откуда взялась змея внутри замк