и руками надо было
головой  в  воду засунуть, как кощенку паршивую! Удушить бы тебя! -- Ах, как
зудели  руки  вот  прямо  сейчас  стиснуть,  смять  тонкое девичье горло! --
Сучка! Неймется еще?! Ну, погоди, ужо, ведьмачка поганая!"
       Чего  "погоди" --  Ярин  и  сам еще не знал, а только рвалась из него
злоба,  распирала  изнутри.  Так  бы и ощетинился черной ядовитой щетиной во
все  стороны --  ну-ка,  сунься,  спробуй!  И  тут  осенило  Ярина, он прямо
счастлив  сделался от пришедшей в голову мысли, остановился посреди пустоши,
пролегшей  между  деревней  и  хатенкой у озера, и расхохотался -- настолько
придумка показалась ему простой и верной.
       Взвился  ветер, хлестнул дождиком. И почудилось Ярину, что не осеннее
ненастье  вокруг  него  бушует-ярится,  а  будто  бы  веселится  бесшабашная
свистопляска  стихий.  И  сейчас  они  радуются  вместе  с  ним,  ободряют и
одобряют его.
       "Уж  я  и успокою тебя, ведьма! Есть, есть способ, каким от ведьмаков
избавляются,  ежели  после  смерти  смущают они живые души! Как же забыл я?!
Кол  осиновый  в  могилу --  живо  пропадет всякая охота меж живыми шастать!
Ведь  повезло  как, что могилка есть! На дне-то ведьмачку не достать бы! Ох,
и  дурак  ты,  Ярин!  Давно  бы  уж  надо спроворить это дело, а то вон чего
натворить  успела --  головы вон скольким задурила! Одно слово -- сам и есть
дурень безголовый!"




Глава пятидесятая

противостояние Ярина

       Когда  потом,  позже, вспоминал Ярин, как оно было все, казалось, что
не  с  ним  случилось. Все помнил, все понимал, но -- кто-то другой, похожий
на  него рубил на недалекой лесной опушке тонкую осину. Почему-то отчетливее
всего  запало  Ярину  в память, как она крупно и нервно вздрагивала сначала,
совсем  как  молодая,  пугливая  лошадь, и роняла на него капли дождя, будто
слезы.  Ярин  весь  огнем горел, и холодная дождевая купель даже радовала. И
чудился  ему неподалеку в лесу шум да треск, будто ломился там кто торопливо
напрямки  по  кустам.  Еще вроде слышались из сырой темени странные звуки --
не  то хохот безумный, не то стон да плач. Только Ярину это нипочем было, он
дело  свое  знал  и  делал,  а  все  прочее его не касается, пусть себе мимо
катит.
       Вот  как  на  погосте  оказался --  это,  правда,  делось  куда-то из
памяти.  Как  шел,  что думал, что видел -- пусто. Будто в миг один посереди
крестов  да  холмиков  могильных оказался. Аленкину могилу долго отыскать не
мог --  не  иначе  как  нечисть  глаза  отводила,  ведь  крест на ней еще не
потемнел,  должен бы издаля виден быть, а ему не по глазам будто. Зато потом
дело  споро  пошло -- кол осиновый как в талое масло, в рыхлую, мокрую землю
вошел,  даже  и  топор  почти не понадобился, чуток стукнул обушком и вогнал
кол  по  самую  маковку.  Даже  удивительно  как-то стало, вроде как другого
ждал.  Чего?  Да  кто  его  знает.  Может,  вопля  дикого,  нечеловеческого,
сопротивления,  страсти-жути...  А  ничего  такого  не  случилось.  И  пусто
сделалось  Ярину,  как  будто  еще  не  все,  еще не хватает чего-то... Ярин
хмыкнул и вроде для точки последней сказал:
       -- Ну вот... Теперь, небось, успокоишься... А то ишь, разошлась...
       Отряхнул   руки,   повернулся,   чтоб  прочь  идти...  Алена  стояла,
неподалеку, глядела на него.
       -- Управился? Не притомился?
       Ярин  впору волосы на голове рвать: "Ох, дурак! Могила-то пуста! Ведь
надо  было  дня  дождаться, когда свет солнца загонит нечисть под землю! Ох,
башка дурья!"
       -- Дурак  ты,  это  верно.  А  все остальное -- лишнее. Не я нечисть,
Ярин.
       -- А кто? -- машинально выговорил он.
       -- Ты.
       -- От как!
       -- Ты  оборотень,  Ярин.  В  тебе  душа  оборотня. На людях одну свою
сторону кажишь, а в потемках, в безлюдии другим становишься.
       -- Дак тако же и все ведь живут!
       -- По  себе  людей  судишь.  Собственная  тьма  глаза  тебе застит, и
думаешь,  что  черное  все,  белого не видишь, -- печально сказала Алена. --
Видать, не разойтись нам по доброму.
       -- Передумала  отсрочку  мне  давать?  Осерчала на кол осиновый? -- с
усмешкой проговорил Ярин. -- Видать, он тебя задел-таки.
       Алена  глядела  на него молча, без зла, с печальной усталостью. Потом
сказала:
       -- Погожу  еще.  Злодеи  на кресте каялись, вот и посмотрю, как тяжел
крест твой тебе покажется.
       Мать  ждала  его,  покорила,  что  шатается ночь-полночь невесть где.
Выговорила  упреки  ему  так, по привычке больше, потому как знала -- Ярин и
завтра,  хорошо,  ежли  к  полуночи  домой воротится, а то и вовсе под утро.
Раньше  хоть  для  виду посмеется, за плечи обнимет, "Не ругайся, мамка", --
скажет.  А  теперь --  молчит  больше,  а коль не по нему что, таким бирюком
зыркнет,  аж  сердце екает... И что в голове у него творится, неведомо. Мать
уж  и  тому  рада  была,  что дождалась сынка, что ночевать домой воротился.
Пока  он промокшую одежу с себя скидал, она проворно ухватом чугунок из печи
вытянула, щец горячих, упревших половником зачерпнула:
       -- Садись, горюшко мое, поешь, согрейся.
       Стоя   за  спиной  сына,  глядела,  как  свежая,  в  складках  рубаха
обтягивает  широкие  плечи  его,  как  влажные  волосы  рассыпались  по  ним
крутыми,  блестящими  кольцами.  Мать положила руку ему на голову, но сейчас
же убрала -- сын недовольно дернул плечом.
       -- Ешь,  ешь,  сынок, -- поспешно проговорила, подумав с грустью, что
был  Яриша  когда-то  ласков... --  Да  ложись,  поздно  уж.  Я постель тебе
постелила.
       Под  невесомым  шерстяным  одеялом  было  тепло, покойно и так сладко
слушать  беспрестанный  стук  дождя.  Стучал  он  в  стены  и  окошки, будто
отчаянно  в  тепло  просился.  "Как  бездомный  приблуда, --  лениво подумал
Ярин. --  Уже и надежду потерял, что пустят, а все колотится..." Потом мысли
его  свернули в другую сторону, и стал он думать об Алене. Странное дело, он
ее  не  боялся,  вернее --  мертвую  не боле, чем когда жива была. Как будто
ничего  между  ними  не  изменилось.  Он  думал, что одолел ее, верх взял, а
оказалось --  еще  нет.  И  противоборство продолжилось. Он как будто прошел
сквозь  собственный  страх, оставил его позади, и теперь было что-то другое:
злое  упорство,  равнодушие к тому, что будет с ним самим. В какие-то минуты
Алена  его  пугала,  правда,  но  эти минуты проходили, и уходил страх. Ярин
опять  готов  был  ко встрече с Аленой и даже как будто ждал ее: что еще она
придумает  и  что он преодолеет. Острота настоящей опасности наполнила жизнь
Ярина,  и  он  как  будто  входил  во  вкус,  испытывая  себя  в способности
противостоять ей.




Глава пятьдесят первая

где Филька делает последний выбор

       Дожди  как-то  незаметно  превратились  в  снежную  порошу, и однажды
поутру  люди, просыпаясь, удивлены были необычно ясным светом, вливавшимся в
окошки --  глянули,  а там бело! Пока спали, Зима гостьей заявилась, да уж и
расхозяйничалась, прибралась на свой вкус и лад. Сельчане
       дивились  на  раннюю  гостью,  а  старики  обещали,  что  все приметы
указывают:  после  столь  короткой  осени  жди  необычайно  раннюю и дружную
весну.  Морозы  тоже  не  заставили  ждать,  взялись  выхваляться, силу свою
казать,   укрощая   строптивую   Лебедянку.  Споначалу  закраинами  ледяными
обложили  ее  для  пробы,  а  после  поднатужились, да и кинули от берега до
берега  хрустальный  покров, смирили речку, как кобылку норовистую шелковыми
путами стреножили.
       Ночи  опускались  на  Лебяжье  рано и стояли ясные, звездные, светлые
после  осенней  непроглядной  мглы.  От  морозцев казались они прозрачными и
звонкими, сам воздух был похож на хрусталь.
       В  начале одной такой ночи Филька, как обычно, пришел ко двору Ярина.
Тот вскоре вышел, застегивая на ходу легкий дубленый полушубок.
       -- Куда   закатимся? --   спросил   он  дружка  и,  глянув  на  него,
засмеялся: -- Ну-ну, чего ты там придумал с такой лукавой рожей?
       У  Фильки и впрямь, глаза блестели, как масляные, и на лице будто кто
выписал саму блудливость.
       -- От  тебя  и  хошь,  да  не  утаишься, -- хохотнул Филька. -- Счас,
только  вышел  к  тебе  идти,  а  из  соседнего двора Васенка вывернулась, с
ведрами.  "Проходи, --  говорит, --  дядя  Филипп,  не  буду  тебе  дорогу с
пустыми ведрами засекать".
       "Дядя"! --  опять  хохотнул  Филька.  Спрашиваю, --  куда так поздно?
"Воды, -- говорит, -- не успела засветло принесть".
       -- Ну дак и к чему ты этот сказ ведешь?
       -- Я  уж на нее с лета поглядываю -- все девчонкой сопливой бегала, и
враз девкой обернулась. Тако добро пропадает...
       Теперь и Ярин засмеялся.
       -- Дак куда мы с ней?
       -- А  хатенка  Михаськина? В улице последняя, на отшибе. Ты иди печку
затопи, а я мигом.
       -- Управишься один?
       -- А то!
       Приятели  разошлись,  предвкушая  скорую забаву. Филька заторопился к
реке  догонять  соседскую дочку. Узким проулком вышел на тропинку, пролегшую
сквозь  нетронутый  снежный  целик к речке, и в конце ее увидел девушку. Она
как  раз  ступила  на  ровный  лед. Фильке видна была темная лунка проруби в
нескольких  шагах  от  берега,  здесь и воду черпали, и скотину поили. И тут
Филька удивился -- Васенка прошла мимо проруби, пошла дальше, на реку.
       -- Эй! -- забеспокоился Филька и наподдал ходу. -- Васенка! Ты куда?
       Лед  еще не окреп, потому остерегались, ходили только у края. Девушка
не обернулась, и Филька понесся к речке уже во всю прыть.
       -- Стой,  Васена!  Провалишься, дура! -- Тут ему пришло в голову, что
девчонка  непонятно как догадалась про их намерения и убегает от него. -- Да
не  трону  я  тебя,  дурная,  вернись  счас  же! --  Про  себя  Филька успел
хихикнуть: "Вовсе даже не трону!"
       Девушка вроде и не торопилась, а уже отошла-таки от берега.
       -- "Убежит   ведь,   поганка   такая!" --   забеспокоился   Филька  и
почувствовал,  как  ноги  заскользили  на  вылизанном  ветром  льду.  Филька
торопился настигнуть беглянку, пока она не отошла далеко.
       ...Васенка  удивилась,  когда  сосед полным ходом пронесся мимо нее к
реке,  ее  же  будто  и не заметил. Приостановилась, с недоумением глядя ему
вслед.   Он  что-то  кричал  неразборчиво  на  бегу,  махал  руками.  Васена
внимательно  поглядела  на  речку -- может, она кого не заметила в потемках?
Но  нет, речка, льдом скованная, пуста была. А Филипп уж во всю прыть несся.
Девушка забеспокоилась:
       -- Дядя Филипп! Остановись!
       Он и не слышит, не сбавляя ходу на лед вылетел.
       ...Ноги  скользили,  но  Филька  ловко  держался  на  них и даже шагу
скорого  не  замедлил.  Васька  уже  вот --  Филька  руку  протянул схватить
чтоб...  И  тут  застучал  кто-то, будто в окошко: тук-тук. Опешил Филька --
какое  такое  окошко  посередине  речки. А оно опять: тут-тук! Снизу! Из-под
ног!  Сквозь  чистый  прозрачный  ледок глядит на него Алена холодно и вдруг
пальчиком  строго так погрозила... И глазами зеленущими держит-держит... Тут
ноги  Фильке  вдруг  припекло  так,  будто  в  печь  раскаленную  их  сунул.
Взвизгнул  Филька,  рванулся  всем телом из зеленых пут, подпрыгнул аж, да и
ухнул  в  воду  с головой, пробив некрепкий лед. Васенка на берегу закричала
отчаянно  и,  роняя  коромысло  с  плеч,  расплескав по свежему снегу полные
ведра, кинулась к ближнему двору людей звать.
       Ярин  растопил  печку,  щедро  дровец  накидал в зев ее. На двор лень
было  идти,  так он табуретки разломал -- в них дерево хорошее, сухое, жарко
взялось.  Со  стола всю дрянь смахнул на пол, в подпечек запинал. Огляделся,
покривился --  а,  сойдет.  Заглянул  в  печь,  дрова  кочережкой пошевелил.
Повернулся... и глаза сами собой сощурились, полыхнули люто.
       На  лавке,  в  простенке оконном сидела Алена, строго руки на коленях
сложив.  На  Ярина  не  глядела.  Огонь отражался в ее глазах, и казалось --
сполохи зеленого огня плещут в них.
       -- Явилась! -- скривил губы Ярин. -- Чего надо?
       Алена  медленно  повернула  к  нему  лицо,  и сердце у Ярина нехорошо
заныло.  Лицо у Алены было столь бесстрастно, будто... у мертвой. А глаза...
Куда  и  зелень  их девалась -- Алениными глазами глядела на Ярина та черная
бездна,  в  которую  он  однажды уже глянул, и после много длинных ночей без
сна ворочался, спать не мог...
       -- Иди  на  речку.  Дружка  своего  поищи, -- издаля, из лютой нежити
этой  дошли  до  Ярина слова, голову черным дурманом обнесло -- закружилась,
будто  и  вправду  над  бездной  стоял.  Ярин  переглотнул  судорожно, руку,
свинцом  налитую,  до  глаз дотянул, загородил их ладонью... Когда оклемался
мал-мало,  набрался сил глаза открыть -- опять один был в избенке. И не зная
еще --  привиделось  аль вправду было, ломанулся в двери спиной вперед, мало
что  с  петель  их  не  сдернул.  На  берегу Лебедянки народ толпился, гудел
растревожено.  Глаза  Ярина выхватили из толпы девчонку Васенку. Всхлипывая,
она торопливо рассказывала, видать, уж не по первому разу:
       -- ...  мимо  меня  пробежал  и  так,  бегом на середку и выскочил! Я
кричала,  звала --  даже не глянул, -- девушка всхлипнула. -- А потом так...
враз  прям  в  воду  ушел... был и нету... Ой, мамочки... зачем он? Жалко-то
как!
       Пряча  дрожащие  руки  в  карманах,  Ярин не удержался, на миг ощерил
зубы  в  каком-то  диком оскале: "Жалко!.." Смех рвался изнутри, но его Ярин
скрутил и запихнул поглубже. Еще расхохотаться осталось!
       Далеко  от  берега во льду хорошо был виден небольшой пролом -- в нем
темнела вода. До Ярина долетали обрывки говора:
       -- ...видать сразу затянуло, ни разу и не вскинулся -- вишь, края не
       обломаны...
       -- ...да где тепереча... до моря самого понесет...
       -- ...к Варваре идти кому?.. не знает... горе-то...
       -- ...горе,  что  и  говорить...  а  только,  можа,  и  к  добру  Бог
прибрал...
       -- ...право  слово,  оно и так горе было, и так... како из них легше,
еще
       подумаешь...
       -- ...отплачет,  отгорюет  да  молиться станет за сынка беспутного...
тако и легше матери станет...
       -- ...вот тоже стоит... ишшо такой же... а то и похлещще...
       Ярин  круто  обернулся,  отыскивая  говоруна,  но  на  лицах,  к нему
повернутых,  было  одинаковое  осуждение  и  отчуждение.  Ярин  опять злобно
оскалился  в  эти  лица,  с  удовлетворением  заметил, как переменились они.
"Рыкнуть  еще,  так живо хвосты бы поджали", -- подумал злорадно, отвернулся
к ним спиной и пошел прочь.




Глава пятьдесят вторая

в которой Алена не появляется, а в Ярине странные перемены идут

       Вот  с той ночи и затосковал Ярин. Не то чтобы страх его одолел, нет,
бояться  он не боялся, но вот ожиданием мучался. Слова-то Аленины помнились:
"Твой  черед --  последний".  Пока  Филька  живой был, он вроде как заслоном
стоял  между  Ярином  и  Аленой,  вроде чтоб до Ярина добраться, должна была
Алена  наперед  с  Филькой расправиться... И вот -- нечем стало заслониться,
остался  с  Аленой  один  на  один,  лицо  к лицу. Ждал. А она никак себя не
являла.
       В  то  время  начал Ярин замечать, что неладное вокруг него творится.
Что --  и  не  разобрать.  Вот,  к  примеру  сказать,  люди  стали  избегать
встречаться  с ним. Ни раз и не два видел, как человек, встречь идущий, шагу
прибавлял,  чтоб  спешно  юркнуть  в  первый  же  проулок,  а хоть и в чужие
ворота.  А  то другое еще: в смоляных кудрях вдруг стала обильно пробиваться
седина.  Да  и  кудри  уж шелковыми никак не назовешь -- жесткая сивая грива
падала  на  плечи  спутанным  колтуном.  Смеяться  Ярин  как будто разучился
совсем --  скалился,  как  злобный  кобель  цепной... Нет, и в голову никому
теперь  прийти  не  могло  сказать  об  Ярине, красавчик, мол. А на святки и
вовсе  ужасное  что-то случилось. Неделя святочных гаданий всегда праздником
для  молодежи была. А уж смеху-то, шуток! Девки стайками пестрыми сбивались,
шушукались,  таясь  от  парней. Уговаривались, в чьем доме гадать соберутся.
Парни  их  тайные  уговоры подслушивали, да свои сговоры составляли. Про то,
как  нагрянуть  в  разгар  гадания,  переполошить  гадалок,  иль  как в баню
ворожить  пойдут,  гукнуть  по-дурному  под  дверью...  Ну и, ясное дело, не
сиделось  вечерами  молодым,  собирались  девки  да  парни веселыми стайками
пройтись  по  деревне  из  конца  в  конец, песни попеть, а то и со снежками
забаву  учиняли,  парни  норовили  в  сугроб  девок  загнать, а те спуску не
давали.
       И  вот  Ярин,  оставшись совсем один, слушал как-то задорные песни да
смех  за  окошком.  Вспомнилось,  как  ходил за околицу к костру, на игрища.
Вроде  и  притворный  вид  тогда  делал,  что  предоволен этими вечерами, за
Аленкой  хвостом таскался, а по правде если -- ведь от души ото всей хохотал
над  чужими  шутками,  и сам шутил, и веселье всамделишное было... И так это
потянуло  Ярина  туда,  где  было  весело, легко, и решил он тоску развеять.
Вышел  Ярин  на  крыльцо,  натягивая  варежки,  прислушался, в какой стороне
слышатся  смех  да  голоса  молодые, пошел туда, к ним. Время было вечернее,
сумерки  крепко  загустели,  потому  Ярин не сразу увидал, что чуток впереди
него  девка  какая-то  оказалась  и  шла в ту же сторону что и он. У Ярина и
мыслей-то  даже  насчет нее никаких таких не было. Ну, от скуки прикидывать,
может,  стал,  чья  такая;  ну,  приглядевшись,  подумал:  "Экая ладная! Что
яблочко   ненадкусанное.   А   надкусить,  дак  сладка  поди..."  Девка  раз
обернулась,  другой --  шагу  прибавила.  Ярину  это не шибко поглянулось --
каждая   дура  воображает  себе  невесть  чего,  да  при  случае  его  же  и
обвиноватит!  Догнать  да пугнуть в отместку? Тут-то девка, коротко за спину
себе  глянув,  взвизгнула  и припустила что есть моченьки к ближайшему дому.
При этом орала что ни попадя.
       Ярин  уж  почти  поравнялся  со двором, в который девка влетела, мимо
пройти  наладился.  И  тут  ворота  распахнулись  настежь,  и из них мужиков
человек  пять  вывалило,  кто  с  палкой, кто с топором: "Где волк?!" -- и к
Ярину.  Он  аж  шарахнулся от них. Они же, толи пьяны, толи слепы -- к нему.
Слава   Богу,   один   зрячий   оказался,  крикнул:  "Стойте,  то  ж  Ярин!"
Остановились.  Кто-то  плюнул:  "Тьфу ты, нечисть!" На том дело и кончилось.
Только  Ярину  на  душе  тошнехонько  стало  и отбило всякую охоту в гулянку
идти. Скрипнул зубами и повернул в другую сторону.
       Дома  тоже  неладно  в  последнее  время стало. Обычно дом многолюден
был,  шумлив.  За  столом  соберутся все, -- будто праздник: и разговоров, и
рассказов  про  случаи  смешные  домашние,  про  деток, что тут же за столом
сидят.  Сроду  промеж своих никакой вражды иль там обид, недомолвок не было,
любили  друг  друга, крепко дружны были, а тем и сильны. И вот теперь -- как
будто  в  семье  тяжело болен кто был, все тихие стали, какое там веселье --
на ребят и то шикали: "Тихо вы, неслухи!"
       Ярин  догадывался,  что  причиной  этим переменам он сам. А почему --
понять  не  мог.  Ведь  не  смутные  догадки,  что по селу про него бродили,
виноваты.  Оно  и  раньше случалось, что набедокурит Ярин, так родичи стеной
вставали:  "Доказы  есть?  А  коль нету, не мели что ни попадя, пока язык не
оторвали!" Болтуны и притихали. Что ж теперь? Не понимал Ярин.
       ...В  то  утро  Ярин  не  в  духе встал -- он теперь нечасто в добром
настроении  бывал.  В  доме  лишь  мать была. Собрала Ярину позавтракать, он
зачерпнул  щей  ложку  и  подскочил, как ошпаренный -- щи с пылу с жару были
взяты,  а он не постудил. И такое зло охватило Ярина, ложку прочь зашвырнул,
к  матери  рывком повернулся... да и застыл. Матушка белее белого сделалась,
крестилась и пятилась от него, а в глазах ее такая жуть смертная застыла...
       -- Ты чего, мамо?.. -- растерянно проговорил Ярин.