ществ, как  Глубокие  Небеса  --  светлых.  Я  слышал,
пленники  говорят  там  на  разных, разобщенных языках, и Элвин
научил меня различать их.
     По этим словам Рэнсом угадал, что это -- Уарса Малакандры,
великий владыка Марса. Голоса он  узнать  не  мог,  он  у  всех
эльдилов   одинаковый,   речь  их  достигает  нашего  слуха  не
благодаря естеству -- легким  и  устам,  но  благодаря  особому
уменью.
     -- Если  можно,  Уарса,  -- сказал Рэнсом, -- поведай мне,
кто твой спутник.
     -- Уарса -- она, -- ответил голос. --  Здесь  это  не  мое
имя. Я Уарса там, у себя, здесь я только Малакандра.
     -- А я -- Переландра, -- сказал другой голос.
     -- Не понимаю, -- сказал Рэнсом. -- Королева говорила мне,
что в этом мире нет эльдила.
     -- До сегодняшнего дня они не видели моего лица, -- сказал
второй  голос.  --  Оно  отражалось в небесном своде, в воде, в
пещерах и деревьях. Мне не велено править ими, но пока они были
юны, я правила всем остальным.  Я  сделала  этот  мир  круглым,
когда он вышел из Арбола. Я спряла воздух вокруг него и выткала
свод.  Я сложила неподвижные земли и священную гору, как научил
меня Малельдил. Все, что поет, и все, что летает,  и  все,  что
плавает  на  моей  груди, и все, что ползет и прокладывает путь
внутри  меня  --  было  моим.  Ныне  все  это  взяли  у   меня.
Благословенно имя Его!
     -- Сын   Адама   не  поймет  тебя,  --  сказал  повелитель
Малакандры. -- Он думает, что для тебя это горестно.
     -- Он так не говорил, Малакандра.
     -- Да, не говорил. Есть и такая странность у детей  Адама.
Они немного помолчали, потом Малакандра обратился к Рэнсому:
     -- Ты  лучше  поймешь  это,  если  сравнишь с чем-нибудь в
вашем мире.
     -- Я думаю, что понял, -- сказал Рэнсом. -- Одна из  притч
Малельдила  научила нас. Так становятся взрослыми дети славного
дома. Тех, кто заботился об их богатствах, они, быть  может,  и
не  видели,  но  теперь  те  приходят, отдают им все, и вручают
ключи.
     -- Ты понял хорошо, -- сказала Переландра. --  Так  поющее
созданье покидает немую кормилицу.
     -- Поющее?  --  переспросил  Рэнсом.  --  Расскажи  о  нем
побольше.
     -- У них  нет  молока,  их  детенышей  вскармливает  самка
другого вида. Она большая, красивая и немая. Пока детеныш сосет
молоко,  он  растет вместе с ее детьми и слушается ее. Когда он
вырастает, он становится самым прекрасным из  всех  созданий  и
покидает ее. А она дивится его песне.
     -- Зачем Малельдил это сделал? -- спросил Рэнсом.
     -- Спроси,   зачем  Малельдил  создал  меня,  --  отвечала
Переландра. --  Достаточно  сказать,  что  их  повадки  многому
научат моего Короля и мою Королеву и их детей. Но час пробил, и
об этом довольно.
     -- Какой час? -- спросил Рэнсом.
     -- Настало утро, -- сказал один из голосов или оба голоса.
Было тут  и  что-то  большее, чем звуки, и сердце у него быстро
забилось.
     -- Утро? -- спросил он. -- Значит, все в порядке? Королева
нашла Короля?
     -- Мир родился сегодня, -- сказал Малакандра.  --  Сегодня
впервые   существа   из   нижнего   мира,   образы  Малельдила,
рождающиеся и дышащие, как звери, прошли ту ступень, на которой
пали ваши предки, и воссели  на  троне,  который  им  уготован.
Такого еще не бывало. Такого не было в твоем мире.
     Свершилось  лучшее,  величайшее,  но не это. И потому, что
великое свершилось там, это, иное, свершилось здесь.
     -- Элвин падает наземь, -- сказал другой голос.
     -- Успокойся, -- сказал Малакандра, -- это не твой подвиг.
Ты не велик, хотя сумел предотвратить столь ужасное  дело,  что
давятся  Глубокие  Небеса. Утешься, сын Адама, в своей малости.
Он не отягощает тебя заслугой. Принимай и  радуйся.  Не  бойся,
что  твои  плечи  понесут тяжесть этого мира. Смотри! Он -- под
тобою и несет тебя.
     -- Они сюда придут? -- спросил Рэнсом немного спустя.
     -- Они  ухе  поднялись  высоко   на   гору,   --   сказала
Переландра,  -- и час настал. Пора создать наш облик. Им трудно
видеть нас, когда мы такие, как мы есть.
     -- Прекрасно сказано,  --  откликнулся  Малакандра.  --  В
каком же виде следует нам предстать, чтобы почтить их?
     -- Предстанем  перед  сыном Адама, -- сказал другой голос.
-- Он человек и может объяснить нам, что приятно их чувствам.
     -- Я вижу... я различаю что-то и сейчас, -- сказал Рэнсом.
     -- Разве должен Король напрягать глаза, чтобы увидеть тех,
кто почтит его? -- возразил владыка Переландры. -- Посмотри вот
на это.
     Очень слабый свет, какой-то сдвиг в самом  зрении  значил,
вероятно,  что  эльдалы  исчезли. Исчезли и алые скалы, и тихое
озеро.  Потом  на  Рэнсома  обрушился  шквал   поистине   диких
предметов.  Колонны,  усеянные  глазами,  вспышки  огня, когти,
клювы, огромные снежинки самой странной формы летели  в  черную
пустоту. "Хватит! Не могу!" -- возопил Рэнсом -- и все исчезло.
Моргая,  он  оглядел  алую лужайку и сказал эльдилам, что такое
человеку не вынести. "Тогда посмотри  вот  на  это",  --  вновь
откликнулись  оба  голоса. Он взглянул без особой охоты -- и на
другой стороне долинки показались два колеса.  Просто  катились
колеса,  одно  внутри  другого,  очень  медленно. В них не било
ничего ужасного, разве что размер, --  но  не  было  и  смысла.
Рэнсом попросил попробовать в третий раз. И вдруг перед ним, по
ту сторону озера, выросли две человеческие фигуры.
     Они  были  выше  сорнов  --  гигантов, которых он видел на
Марсе.   Их   рост   достигал   тридцати   футов.   Они    были
раскаленно-белыми,  как  железо  в  горне. Очертания их на фоне
алых  цветов   были   чуть-чуть   изменчивы,   текучи,   словно
постоянство   формы   поддерживалось   стремительным  движением
материи. как в водопаде или  в  языках  пламени.  По  краю  шла
прозрачная  кромка,  в  полдюйма толщиной, сквозь нее был виден
пейзаж, внутри же тела уже не пропускали света.
     Пока Рэнсом глядел только на них, он видел, что они мчатся
к нему со сверхъестественной  скоростью;  переведя  взгляд,  он
понял,   что  они  стоят  на  месте.  Заблуждение  это  отчасти
объясняется тем, что длинные сверкающие волосы отлетали  назад,
словно  их  отбросил  сильный  встречный ветер, но если ветер и
был, то какой-то особый, ибо лепестки цветов  не  шевельнулись.
Стояли  тела  не  совсем  вертикально,  не  под прямым углом, а
Рэнсому казалось (как мне показалось на Земле), что  косо,  под
углом  легла  им  под  ноги  Переландра. Он вспомнил, как Уарса
говорил ему: "Я здесь не в том же смысле, что  ты".  Эльдилы  в
самом  деле  двигались,  но  не по отношению к нему. Пока он на
этой планете, она, конечно, --  его  мир,  не  подвижный,  даже
единственный,  а  вот  для  них она движется в глубине небес. В
своей системе движения они должны мчаться вперед, чтобы устоять
на месте. Если б они стояли тихо, их отбросило  бы  и  вращенье
планеты, и ее движение вокруг Солнца.
     Рэнсом  говорил,  что  их  тела  были  белыми, а выше плеч
начиналось разноцветное сияние, заливало лицо и шею и  окружало
голову,  словно  перья  или нимб. Он сказал мне, что помнит эти
цвета, то есть узнал бы их, если бы вновь  увидел,  но  никаким
усилием  памяти  не может их представить. Те немногие, с кем мы
могли это обсудить, дают одно и  то  же  объяснение:  вероятно,
сверхъестественные  существа,  являясь  нам, воздействуют не на
сетчатку глаза, а напрямую возбуждают зрительные центры  мозга.
Если  это  так,  вполне  возможно, мы испытываем именно то, что
видели бы, если бы воспринимали  цвета,  выходящие  за  пределы
спектра. Плюмаж или нимб у эльдилов был разный. Малакандра сиял
холодным  утренним  светом  с  металлическим оттенком, чистым и
ясным. У Переландры сияние было мягкое,  теплое,  напоминавшее,
скажем, о пышном букете цветов.
     Рэнсома  удивили  их лица -- очень уж были они непохожи на
привычных "ангелов". В них не было той сложности, изменчивости,
того намека на скрытые возможности, которые так притягивают нас
в человеческом лице. Они не менялись, и выражение их  было  так
отчетливо,  что  он  с трудом на них смотрел. В этом смысле они
были примитивны, неестественны,  как  очень  древние  греческие
статуэтки.  Рэнсом не знал, что означает такое выражение лица и
решил наконец, что это милосердие. Но оно было до удивления, до
ужаса непохоже на здешнее милосердие, наше,  которое  рождается
из чувства или спешит выразиться в нем. Здесь никаких чувств не
было,  и  даже  следа  того,  что чувствовали хоть миллионы лет
назад, даже зародыша того,  что  почувствуют  в  самом  далеком
будущем.  Чистая,  духовная, умная любовь сияла на этих лицах и
просто била в глаза, как  обнаженный  свет.  Это  было  так  не
похоже на земную любовь, что могло показаться жестокостью.
     Оба  тела  были  обнажены. Половых признаков не было -- ни
первичных, ни вторичных. Казалось бы, это не удивительно --  но
почему же тогда они все же разные? Рэнсом снова и снова пытался
-- и  ни  разу не смог сказать, в чем же именно эта разница; но
она была. Он сравнивал Малакандру с ритмом, а Переландру  --  с
мелодией.  Он говорил, что Малакандра похож на тонический стих,
а Переландра  --  на  силлабический.  В  руках  Малакандры  ему
мерещилось  копье,  руки  Переландры  были  раскрыты ладонями к
нему. По-моему, это ничего  не  объясняет.  Во  всяком  случае,
Рэнсом  узнал,  что  такое  род.  Люди  часто гадают, почему во
многих языках  неодушевленные  предметы  различаются  по  роду.
Почему  утес -- мужского рода, а гора - женского? Рэнсом сказал
мне, что это не  чисто  грамматическое  явление,  зависящее  от
формы слова, и не распространение наших полов на неодушевленный
мир.  Наши  предки  говорили  об  утесе  "он"  не  потому,  что
приписали ему мужские  признаки.  Все  было  наоборот:  род  --
первичная  реальность,  пол  -- вторичная. Полярность, присущая
всему сотворенному миру, проявляется в органической  жизни  как
пол,  но  это  лишь  одно  из  многих  ее проявлений. Мужской и
женский род -- это не поблекший пол, напротив, пол животных  --
слабое  отражение той, основной полярности. Роль в размножении,
слабость, сила лишь отчасти отражают -- а отчасти  и  заслоняют
ее.  Все  это  Рэнсом увидел собственными глазами. Оба существа
перед ним были бесполы. Но Малакандра, без всяких сомнений, был
мужского рода (не пола!), Переландра  --  женского.  Малакандра
как бы стоял во всеоружии на страже своего древнего мира, вечно
бодрствуя,  вглядываясь  туда,  откуда  однажды  пришла гибель.
"Взгляд  как  у  моряка,  --  говорил  мне   Рэнсом.   --   Ну,
понимаете...  глаза устали смотреть вдаль. А у Переландры глаза
глядели сюда, вот сюда, в ее собственный мир волн  и  лепета  и
ветра,  мир жизни, парящей в воздухе, мягко падавшей на мшистые
камни, выпадавшей в росе, поднимавшейся с тумаками к солнцу. На
Марсе и леса были каменные; на Венере сама земля плыла". Рэнсом
уже не называл их Малакандрой и  Переландрой,  он  вспомнил  их
земные имена. Все больше дивясь, он повторял: "Глаза мои видели
Марса  и Венеру, Ареса и Афродиту". Он спросил их, как узнали о
них древние поэты Земли. Откуда услышали дети Адама,  "по  Марс
был  воином,  Афродита  родилась  из  пены  морской?  Ведь Враг
захватил Землю еще до начала человеческой  истории.  Богам  там
нечего было делать. Откуда же мы знаем о них? Они ответили, что
знание   приходит   на  Землю  кружным  путем  и  через  многих
посредников. Космос -- не  только  пространство,  но  и  разум.
Вселенная  едина,  это  --  сеть,  где каждый разум соединен со
всеми, цепочка вестей, где нет и не может быть секретов,  разве
что  Малельдил  строго прикажет хранить тайну. Конечно, проходя
по цепи, вести искажаются, но не пропадают.  В  разуме  падшего
эльдила,  захватившего  нашу  Землю,  по-прежнему жива память о
прежних товарищах.  Само  вещество  нашего  мира  хранит  общую
память -- она таится в пещерах, звенит в воздухе. Музы на самом
деле   есть.   Легчайший  вздох,  говорил  Вергилий,  достигает
грядущих поколений. Основания нашей мифологии прочнее,  чем  мы
думаем, и все же она очень и очень далека от правды. Тут Рэнсом
и  понял, почему мифология -- именно такая: ведь искры небесной
силы и красоты падают в болото грязи и глупости. Он  мучительно
покраснел  --  ему  стало стыдно за людей, когда он взглянул на
подлинного  Марса  и  подлинную   Венеру,   и   вспомнил,   что
рассказывают о них на Земле. Вдруг сомнение коснулось его.
     -- Вижу ли я вас такими, какие вы есть?
     -- Только  Малельдил видит Свое создание, как оно есть, --
ответил Марс.
     -- А как вы видите друг друга? -- спросил Рэнсом.
     -- Твоему разуму не вместить ответа, -- сказали они.
     -- Значит, мне открыта лишь видимость? Вы совсем не такие?
     -- Все, что дано тебе, лишь видимость.  Ты  знаешь  только
видимость, а не солнце, не камень, не собственное тело. То, что
ты видишь сейчас, так же подлинно, как и все остальное.
     -- Но ведь... вы только что появлялись в других обликах.
     -- Нет. Это были просто неудачные попытки.
     -- Я  не  понимаю, -- настаивал Рэнсом. -- То, что я видел
раньше, все эти глаза и колеса -- истинней вот этого?
     -- В твоем вопросе нет  смысла,  --  сказал  Марс.  --  Ты
видишь  камень,  если не слишком далеко от него и ваши скорости
не слишком различны. Но что ты увидишь, если камень кинут  тебе
в глаз?
     -- Я  почувствую  боль  и увижу какие-то пятна, -- ответил
Рэнсом. -- Но я не назову их камнем.
     -- Однако это камень воздействует на твой глаз. Вот и все.
Просто сейчас мы на правильном расстоянии.
     -- А вначале вы были ближе?
     --Я не о том.
     -- И все же, Малакандра, -- продолжал Рэнсом, -- я  думал,
что  твой  обычный  облик -- тот слабый свет, который я видел в
твоем мире. Что же это было?
     -- Этого хватало,  чтобы  нам  говорить  с  тобой.  Больше
ничего  и  не  требовалось,  не требуется и сейчас. Но мы хотим
почтить Короля. Слабый свет -- в  мире  твоих  чувств  эхо  или
отголосок  облика,  в котором мы обычно являемся друг другу или
старшим эльдилам.
     В этот миг  Рэнсом  услышал  за  спиной  странный  шум  --
беспорядочные,  торопливые  звуки  ворвались  в  молчание гор и
перебили чистые голоса богов приветливым шумом животной  жизни.
Рэнсом  оглянулся.  Бегом  и  ползком,  скача и прыгая, катясь,
скользя, шурша, словом -- всеми мыслимыми способами,  в  долину
ворвались бесчисленные звери и птицы всех размеров и расцветок.
Двигались  они  попарно,  самец  и  самка, играя друг с другом,
гоняясь  друг  за  другом,  забираясь  друг  другу  на   спину,
проползая   под   брюхом,  хватая  за  хвост.  Пылающие  перья,
золоченые  клювы,  лоснящиеся  спины,  влажные  глаза,  красные
пещеры  разинутых  пастей, заросли хвостов окружили его со всех
сторон. "Ноев ковчег, -- подумал он и добавил уже всерьез: -- А
впрочем, ковчег здесь не потребуется".
     Почти оглушительно зазвучала ликующая песнь четырех поющих
созданий. Переландра отгоняла животных и птиц на  одну  сторону
озера, другая сторона оставалась пустой, если не считать белого
саркофага.  Рэнсом  не совсем понимал, говорит ли она что-то, и
вообще замечают ли ее все эти твари. Может быть, ее отношения с
ними гораздо тоньше, совсем иные, чем между такими же тварями и
Королевой. Оба эльдила перешли сюда, к нему. И они, и Рэнсом, и
все твари глядели теперь в одну сторону. Все обретало  какой-то
строгий лад -- на самом берегу стояли эльдилы; между ними, чуть
позади,  сидел  среди  цветов  Рэнсом; дальше, сидя по-собачьи,
пели поющие созданья, возвещая радость всем, кто имеет  уши;  а
уж  за  ними  расположились  остальные. Все это уже походило на
торжественную  церемонию.  Ждать  было  нелегко  и,  по  глупой
человеческой привычке, Рэнсом спросил, просто так, ни для чего:
     -- Как же они успеют вернуться отсюда до ночи?
     Никто  не  ответил. Ему и не нужен был ответ. Он откуда-то
знал, что эта земля и не была запретной,  а  единственная  цель
запрета  на другие земли -- привести Короля с Королевой сюда, к
назначенному им престолу. Вместо ответа боги сказали: "Молчи".
     Глаза его так привыкли к мягкому свету Переландры, что  он
уже  не  отличал  его  от  яркого  земного  дня.  Поэтому  он с
изумлением увидел, как горы на той  стороне  долины  потемнели,
словно за ними начиналась наша, земная заря. Через мгновение по
земле пролегли четко очерченные тени, длинные, как тени раннего
утра,  и  у  каждой  твари,  у  каждой  горы,  у каждого цветка
появилась темная и светлая сторона. Свет поднимался  по  склону
горы,  свет  заполнял  долину.  Тени исчезли. Воцарился дневной
свет, идущий неведомо откуда. Рэнсом узнал и запомнил, как свет
покоится  на  святыне,  но  не  исходит  от  нее.  Свет  достиг
совершенства  и замер покойно, как король на престоле, как вино
в кубке. Он наполнил цветущую чашу долины, он  наполнил  все  и
осветил святая святых, самый рай в двух лицах. Двое шли рука об
руку. Сияя, как изумруды, блеск не мешал смотреть, -- они вышли
из  прохода  между двумя горами и застыли на мгновенье. Мужчина
поднял руку, приветствуя подданных, как  царь,  и  благословляя
их,  как  жрец. Они прошли еще несколько шагов, остановились по
ту сторону озера и боги опустились на  колени,  сгибая  высокие
тела перед маленькими фигурками Короля и Королевы.

     ГЛАВА 17

     На  вершине  горы наступило великое молчание, и Рэнсом пал
ниц  перед  царственной  четой.  Когда  он  поднял  глаза,   он
заговорил  почти  против  воли, и голос его звучал надтреснуто,
глаза застлал туман.
     -- Не уходите, не покидайте  меня,  --  сказал  он.  --  Я
никогда  еще  не  видел  ни мужчину, ни женщину. Я прожил жизнь
среди теней и разбитых слепков. Отец мой и Мать, Господин мой и
Госпожа, не уходите, не отвечайте мне. Я не видел ни  отца,  ни
матери.  Примите  меня  в сыновья. Мы долго были одиноки там, в
нашем мире.
     Глаза Королевы смотрели на него приветливо и нежно, но  не
о  ней  он думал. И впрямь, нелегко было думать о ком-то, кроме
Короля. Как опишу его я, когда я его не видел?  Даже  Рэнсом  с
трудом  объяснял,  каким  было  это лицо. Но я не посмею скрыть
правду. Это лицо знакомо каждому человеку. Вы вправе  спросить,
можно   ли   взглянуть   на   это  лицо  и  не  впасть  в  грех
идолопоклонства, не принять образ и подобие за Самого  Господа?
Настолько  сильным  было  сходство,  что  вы  удивлялись, пусть
мгновенье, не видя скорби на челе и  ран  на  теле.  И  все  же
ошибки  быть не могло, никто бы не спутал созданье с Создателем
и не воздал бы ему неподобающую почесть. Да,  чем  больше  было
сходство,  тем  меньше  -- возможность ошибиться. Наверное, так
бывает всегда. Мы примем  за  человека  высокую  куклу,  но  не
портрет,  написанный  великим  мастером, хотя он гораздо больше
похож. Статуям нередко поклоняются так, как следует поклоняться
Подлиннику. Но этот живой образ Создателя, подобный Ему изнутри
и снаружи;  созданный  Его  руками,  Его  великим  мастерством,
автопортрет из Его мастерской, призванный поразить и порадовать
все миры, двигался и говорил здесь и сейчас; и Рэнсом знал, что
это  -- не Подлинник. Что там, сама красота его была в том, что
он только похож, что он -- копия, эхо, дивный отзвук  нетварной
музыки в тварном создании.
     Рэнсом  растерялся,  удивился  и,  когда  пришел  в  себя,
услышал голос Переландры, заканчивавшей, видимо, длинную  речь.
Она говорила:
     -- Плывущую   землю  и  твердую  землю,  воздух  и  завесу
Глубокого Неба, море и Святую Гору, реки  наверху  и  реки  под
землей,  огонь  и  рыб,  птиц  и  зверей  и те водные творенья,
которых ты еще не знаешь, -- все  это  Малельдил  передает  под
твою  руку,  с  этого дня, на всю твою жизнь, и дальше, дальше.
Отныне мое слово -- ничто, твое -- неотменимо, ибо оно --  дитя
Его  Слова.  Весь  мир, весь круг, совершаемый этой планетой --
твой, и ты здесь -- Уарса. Радуйся ему. Да