лись - и потому  мы
разделили их грех! Мне стыдно, - сказал он, - что ты видишь  нас  в  таком
унижении, и теперь я рад, что больше ты меня не увидишь.
     - Почему?
     Тингал глядел на него и улыбался. Та самая  бесстрашная,  насмешливая
улыбка, что живет на лице ланноранца и в смертный час.
     - Потому, что я наверняка умру этой ночью.  Наше  проклятие  убивает,
Ранас, особенно тех, кто вздумает о нем говорить.
     - Я могу помочь тебе?
     - Нет, - сказал он спокойно, - помочь мне нельзя. И не вини  себя,  -
сказал он, - я делаю то, что хочу. Наконец я чувствую себя человеком, а не
тварью, воющей в смертном страхе. Слушай, как это было,  -  сказал  он.  -
Сначала вы победили нас. Это было тягостно и постыдно, но пока  ланнеранец
жив - он жив. Мы еще были людьми, хоть и знали свою судьбу, хоть  и  знали
свою судьбу. Потом исчезло море и пересохли реки, разрушилась  торговля  и
поля почти перестали родить. Мы скудно жили - но все еще  были  людьми.  А
потом пришла ночная смерть. Просто смерть, -  сказал  он,  -  невидимая  и
неслышная. Она входит в любой дом и уносит, кого захочет, и нет от нее  ни
заклятия, ни защиты. Сначала она уносила  Соправителей  и  старших  жрецов
Светлого храма. Потом всех, у кого была хоть какая-то власть. Потом тех, у
кого была сила и ум, кто мог бы воспротивиться - даже судьбе. И  тогда  мы
умерли, Ранас. Мы перестали быть людьми. Мы  стали  просто  сухой  травой,
которая ждет пожара. Кто нами правит? - спросил он  себя.  -  Я  не  знаю,
Ранас. Нет никакой власти. Мы просто  ждем  своей  смерти  и  делаем,  что
велят.
     - Кто?
     - Черная сволочь, - ответил Тингел. -  Слуги  проклятия  и  вершители
зла. Ладно, - сказал  он,  -  твоя  очередь,  Ранас.  Кто  позвал  тебя  в
Ланнеран?
     - Тот, кому досталась от энраса Долг и Судьба. Тот, кто может  спасти
нас... если захочет.


     А к вечеру Дом Рансалы стал похож на  Рансалу.  Запустенье  на  месте
величия - и несколько комнат, где можно жить.
     А ночью Майда вдруг стиснула руку Даггара. Он проснулся  мгновенно  и
молча и почувствовал страх. Не ее и не свой - просто страх,  что  стоит  в
стороне и смотрит на глядит на тебя убивающим взглядом.
     - Брат, - тихонько сказала она и вошла в  него.  Словно  сошлись  две
половины души, сомкнулись  две  половины  рассудка;  они  сошлись  в  одно
двуединое существо, защищенное самой своей полнотою.
     Они лежали, безмолвно держась за руки, а смерть, не спеша, подползала
к ним. Незримая, бестелесная смерть; она сгущалась вокруг, она висела  над
ними, и только невидимый панцирь их любви был их единственной защитой.
     - Пусть небо  откроется  Тингелу,  -  тихо  сказал  Даггар,  и  Майда
ответила чуть заметным пожатием.
     А смерть,  свирепея,  бродила  вокруг,  прорывалась  то  холодом,  то
короткой болью, но их двуединое существо,  наполненное  мраком,  разрывает
его перед лицом руками, раздвигает локтями, протискивается в разрыв,  и  в
разрыве виден клочок голубого неба...


     Разбудил их Риор, постучавшись в дверь, потому что явился Торкас.  Он
был облачен в коричневый плащ болорца, и, когда он сорвал повязку с  лица,
они сразу поняли: это Другой. У него теплом и спокойной  верой,  согревало
холод и смиряло боль, а ночь все длилась, длилась...
     Забрезжил тусклый рассвет - и смерть ушла. Уползла куда-то  в  темную
нору, и они заснули, прижавшись друг к другу. И сон им снился один  и  тот
же - у них всегда были общие сны.
     Кто-то бредет по ночной дороге.  Идет  один,  тяжело  раздвигая  были
древние глаза, полные тьмы и тяжелой силы, и в  движениях  упругая  хищная
сила; он ходил по комнате и молчал - беспощадный, могучий, но почему-то не
страшный - и они покорно водили за ним глазами, ожидая, пока он заговорит.
     - Этот проклятый город воняет смертью, - заговорил он, наконец. -  Ты
не жалеешь, что сюда явился?
     - Нет, - сказал Даггар, - пока не жалею. Но уже немного боюсь.
     - Знаю, - сказал Другой. - Я почуял. Это не каждую ночь,  Даггар.  Не
так уж он силен.
     - Кто?
     Другой поглядел на него. Острый холодный огонь блеснул в темноте  его
глаз - холод остро отточенной стали, возникшей из ножен. И - погас, потому
что вдруг появился Торкас. Спутать нельзя - они совсем не похожи, словно у
них на двоих не одно лицо.
     - Прости, - сказал Торкас,  -  я  ворвался,  как  зверь,  и  даже  не
приветствовал вас, как должно. Тайд с тобой? - спросил он  с  тревогой,  и
Даггар невесело усмехнулся.
     - Еще бы! Он гнал нас сюда, как скотину в хлев!
     - Рана у него открылась, - сказала Майда, -  но  здесь  я  смогу  его
подлечить.
     - Спасибо! - ответил Торкас и улыбнулся. У него  была  ясная  молодая
улыбка и веселые даже в усталости молодые глаза. Он спросил  позволения  и
отправился к Тайду, и, когда он ушел, Даггар привлек Майду к себе,  и  они
застыли в молчаливом объятии, чувствуя,  как  сердце  бьется  о  сердце  и
согревается в жилах озябшая кровь.
     Завтрак был скромный - из дорожных запасов, и за столом им  никто  не
служил. Торкас был прост и ясен - не то, что в Рансале,  и  потому  Даггар
спросил у него:
     - Торкас, а кто он такой - тот, что в тебе?
     - Не знаю, - ответил Торкас спокойно. - Бог, наверное.
     Даггар усмехнулся.
     - Открыть тебе страшную тайну, Торкас? Нет никаких богов. Есть только
земля и небо. То, что в небе, и то, что на земле.
     - Не все ли равно, как называть то,  чему  нет  названия?  -  ответил
Другой. Этого не уловить: было одно лицо -  стало  другое.  И  даже  голос
иной: жесткий, отрывистый, властный. - Не то, что есть в небе,  и  не  то,
что есть на земле. Даггар, -  сказал  он,  -  я  хочу,  чтобы  ты  задавал
вопросы. Это опасно, - сказал он, - но я буду рядом с тобой.
     - Охота с живой приманкой? Мы, Ранасы, считаем ее неблагородной.
     - Как охотники или как приманка?
     - Ладно, - сказал  Даггар.  -  Какие  вопросы  и  кому  я  должен  их
задавать?
     В серую духоту тяжелого дня вышел Даггар из дому. Он да Риор - Лонгар
остался с Майдой, а Торкас-Неведомый вдруг исчез. Это он  ловко  проделал:
был в двух шагах и растаял - серая тень, ушедшая в серый день.
     Только пять имен назвал ему бог.  Ладно,  пусть  будет  бог,  подумал
Даггар с усмешкой. Не то, что есть в небе, и не то,  что  есть  на  земле.
Андрас, сын Линаса, один из Двенадцати. Последний из  Двенадцати,  подумал
Даггар, и долго ли он проживет после нашего разговора?  Не  думаю,  что  я
стану о нем сожалеть.
     Старик он был, этот Андрас,  но  я  его  вспомнил.  Я  видел  его  на
площади, когда мы заставили их преклонить колени на месте, где умер Энрас.
Тогда он был не старше, чем я теперь, а значит,  не  миновал  даже  шестой
десяток.
     Седой, как соль, весь высох, и  жалкая  плоть  едва  одевает  могучие
кости. Погасший взгляд и надтреснутый голос...
     Ну вот, все сказано, как подобает: приветствия, славословия, вопросы,
приветы, и можно, наконец, начинать разговор.
     - Время вражды ушло, - сказал Даггар, -  и  гнев  догорел  до  пепла.
Теперь, когда мои глаза не залиты кровью  и  могут  видеть,  что  есть,  я
все-таки хотел бы понять, что с нами случилось. Зачем Ланнеран  и  Рансала
стали врагами? Зачем мы в ненужной войне истратили  время  и  силы?  Зачем
погибаем теперь?
     Молчание и безучастный взгляд.
     - Сын Линаса, - мягко сказал Даггар, - ты не кажешься мне глупцом.  И
другие Соправители тоже наверняка не были глупцами. Как  же  вы  совершили
такую глупость? Вы могли просто выслать Энраса из страны. Но казнить  его,
зная, что мы отомстим? Где был ваш разум, правители Ланнерана?
     - Ты слишком дерзок, Ранас, - вяло сказал старик. - Или ты  завидуешь
участи брата?
     - А ты не хочешь снова клясться Месту Крови?  Думаешь,  теперь  будет
некому отомстить?
     Вялый гнев мелькнул в глазах - и погас.
     - Чего ты боишься? - спросил Даггар. - Смерти? Но ты давно уже  умер.
Лучше бы тебе и впрямь умереть, чем жить в таком унижении.  Скажи:  почему
ты остался жив - один из всех, за какие заслуги?
     - Вон! - сказал Андрас, но Даггар засмеялся ему в лицо.
     - А если я не уйду, ты кликнешь стражу? Я справлюсь с вами, -  сказал
Даггар. - Вы - ходячие трупы, а я живой! Я слишком  хорошо  о  вас  думал,
Андрас! Я подумал, что здесь есть какая-то  тайна.  Что  вы,  Соправители,
наказаны без вины за зло, которое не вы сотворили!
     - Так и было, - тихо сказал старик. - Так все  и  было,  сын  Грасса.
Уходи, - сказал он, - не мучай меня. Прав я или не прав, но  я  ничего  не
скажу.
     А другой старик был действительно стар - годами и  ветхой  плотью.  В
кипенно-белом одеянии,  в  красных  бликах  живого  огня,  в  тихом  свете
закатной славы.
     - О, бессмертный Хранитель, - начал было Даггар, но старик отмахнулся
с досадой.
     - Оставь эти глупости, Ранас! Дети Моря не  поклоняются  Солнцу!  Все
твои величания - одно притворство, а  мне  и  так  надоела  ложь!  Задавай
вопросы, - сказал старик. - Если смогу - отвечу.
     - А ты уже знаешь мои вопросы?
     - И не только я! В Ланнеране длинные уши и длинные языки.  Ты  был  у
Андраса и ушел ни с чем. А когда уйдешь от меня - берегись!
     - Ладно, - сказал Даггар. - Если ты знаешь вопрос,  может,  начнем  с
ответа?
     - Нет, - ответил старик. - Ты задал Андрасу кучу глупых вопросов,  на
которые незачем отвечать. Скажи напрямик: чего ты хочешь?
     - Хорошо. Что случилось в Ланнеране семнадцать лет назад?
     - Я очень немногое знаю, Ранас! Тогда я был простым жрецом городского
храма... да, собственно, я и остался тем, кем был. Меня избрали Хранителем
лишь потому, что _Т_е_ не могут меня убить. - Он тихо меленько  засмеялся.
- Посылают ко мне ночами смерть, а я молюсь. Ты веришь в молитву, Ранас?
     - Верю, - сказал Даггар. - Я знаю, о чем ты говоришь.
     - Да, - сказал старец, - ты знаешь. Не презирай Андраса, - сказал он,
- эта смерть унесла двух его сыновей, остался один,  последний.  Ладно,  -
сказал он, - слушай.
     - Я помню эту ночь, - сказал он. - Пришла гроза  без  дождя,  и  небо
полыхало синим и белым. Грома не было - только ужасный свет; мы  собрались
в храме и пробовали молиться, но слова не шли с языка, губы немели, и было
так страшно, что люди  теряли  разум.  Я  помню:  я  стоял,  вцепившись  в
колонну, а вокруг метались и выли, падали наземь  и  бились  в  корчах.  Я
помню: Наран, мой брат по обету, был рядом со мной, и  вдруг  он  ударился
головой о колонну, и кровь его обагрила мои одежды.
     Не все из нас пережили ту ночь, и не ко  всем,  кто  выжил,  вернулся
разум. Я ходил среди мертвых, перевязывал раны живым, укрощал безумцев,  а
день все длился и длился; никто к нам не приходил, и те, кого я послал  за
помощью, не возвращались.
     Перед вечером я решил отправиться сам. Со мной пошел один послушник -
жаль, я забыл его имя - он давно уже мертв. Мы вышли из храма и наткнулись
на черных. Они обнажили мечи  и  заставили  нас  вернуться.  Тогда  мы  по
тайному ходу прошли в караульню. Стражников перебили -  не  злые  силы,  а
люди; мы взяли  плащи,  чтобы  скрыть  облачения,  вылезли  через  окно  и
проползли мимо черных. В Верхнем Храме творилось то же, что  и  у  нас,  и
черные тоже стояли у входа. Но город не был  безумен,  Ранас!  Только  нас
одних постигло несчастье, и никто не знал о нашей беде! Нет, - сказал  он,
- остальное тебе не важно. Важно одно: Верхний Храм не вступился за Энраса
потому, что некому было вступаться. Все, кто мог говорить от Храма, умерли
в эту ночь. И Соправители... не вини их, Ранас, они были только людьми.  Я
не знаю, как их заставили, но я видел то, что я видел, и не  стану  судить
других. Ты дерзил несчастному  Андрасу,  а  он  ведь  долго  держался.  Он
держался так долго, что Энраса чуть не спасли, но тех, кто хотел  похитить
его из тюрьмы, настигла ночная смерть.
     - Прости, - сказал Даггар. - Я не знал. Я готов попросить прощения.
     - Оставь! Ему все равно - его душа умерла.
     - Но что это было, Хранитель? Кто виноват?
     - Нет, Ранас, - сказал старик. - Я говорю  то,  что  я  знаю,  а  все
догадки... Я - умный человек, - сказал он, - я знаю, что глуп,  что  разум
мой узок и познания ничтожны. Я - только Хранитель Огня, -  сказал  он,  -
хранитель веры в безвременье и  надежды  в  пору  упадка.  Я  едва  обучен
грамоте и не посвящен в Таинства. Есть люди, которые смогут тебе ответить,
но если я это позволю - они умрут. Я сам их не смею просить ни о чем.  Для
Храма их жизни дороже моей - я должен их уберечь!
     - Жаль, - сказал Даггара, - но я тебя  понимаю.  Я  очень  благодарен
тебе, Великий Хранитель. Но есть еще вопрос... кто правит в Ланнеране? Кто
покорил его?
     - Наш страх, - ответил старик, - мы боимся не истинных бед, а  своего
страха. Убить человека  легко  -  если  он  боится.  Проклятие  -  славная
выдумка, она объясняет все. А мы пока что бессильны, Ранас,  мы  не  можем
дать людям надежду.
     - А черные?
     - Сунь руку в болото, - сказал старик,  -  достанешь  сколько  угодно
грязи. В Приречье и в Каоне хватает людей, которым не на что  рассчитывать
в Ланнеране. Посули им достойное место в жизни - и они за  это  пойдут  на
все. Не в черных беда, - сказал старик, - в открытой ране всегда заводятся
черви. Нет, Ранас, - сказал он, - душа Ланнерана жива, и люди его не прах.
Достаточно капли надежды...
     Они не успели уйти далеко.
     Полсотни шагов по пустынной улочке (она не была пустынной,  когда  мы
сюда пришли!), тревога, звериное чувство засады; он вытащил  меч  -  пусть
это смешно, но лучше смешить других, чем умереть самому, и когда они вдруг
возникли со всех сторон, наши мечи встретили их мечи.
     Их много, а нас двое.
     Что будет с Майдой, если меня убьют?
     Короткая боль - клинок скользнул по  руке,  но  я  кого-то  достал  -
одного из многих. Дыхание, топот, железный лязг и полузабытая радость боя.
Лейся, кровь! Пусть умирает враг! Дети Моря, жаждут мечи...
     И - буря. Беззвучная буря упала на нас. Серая тень  вдруг  сгустилась
из духоты. Два страшных глаза, два страшных меча, крики, стоны - и тишина.
     Бог вытер мечи о плащ мертвеца, вдвинул в ножны и сказал спокойно:
     - Кажется, ты что-то узнал.



                                 10. УЗЛЫ

     - Веселая будет ночь, - сказал  Торкасу  Безымянный,  когда  вошел  в
гостевой покой и закрыл за собою дверь.
     - Эй! - сказал Торкас. - Я устал взаперти!
     - Потерпишь, - буркнул Другой. Сбросил плащ, уронил  у  ложа  пояс  с
мечами и одетый плюхнулся на постель.
     - Спи, - сказал он. - Это еще не скоро.
     Когда он такой, я боюсь задавать вопросы, а вопросы переполняют меня.
Почему приходит ночная смерть? Кто тот бог, что сотворил столько зла?
     - Бо-ог! - сказал он угрюмо. - Такая же падаль, как я.
     - Не понимаю!
     - А тебе и незачем понимать. Незачем живым лезть в дела мертвецов.
     - А мертвым в дела живых?
     Он не ответил. Он очень долго молчал, а потом сказал неохотно:
     - А зачем я, по-твоему, в это влез? Думаешь, только из-за тебя?
     Он медленно опускался в пучину чужого сна.  Чужие  угрюмые  сны,  где
властвует смерть. Клубки перепутанных жизней, разрубленных болью  смертей;
бесчисленная  вереница   смертей,   позорных   и   славных,   мучительных,
безобразных, всегда одиноких...
     Он поднялся там, во сне, и угрюмая горькая радость забила  ключом  из
угрюмых глубин души. Жестокая темная радость, рожденная  смертью,  налитая
смертью, несущая смерть.
     И смерть отозвалась ему, подползла и покорно прижалась  к  ногам.  Он
взял ее в руки - трепещущий  черный  комок,  он  тихо  ласкал  ее,  и  она
потеплела в его ладонях, раздалась и словно бы обрела чуть заметную плоть.
И он поднес ее, как младенца, к  окну;  он  подбросил  ее,  словно  ловчую
птицу, и она унеслась над городом прочь, прочь, прочь -  к  руке,  что  ее
послала.
     И тогда Торкас понял, что он не спит.
     Безымянный долго стоял у окна, а потом  отошел,  присел  на  постель,
засмеялся жестоким безрадостным смехом.
     - Спи, малыш, - сказал он, - теперь уже спи.
     И снова мы бродим по Ланнерану. Мне жутко и одиноко, как не было  еще
никогда. Я думал: он видит и слышит лучше меня, он знает и  может  больше,
чем я - он бог, но немножечко человек. А теперь я знаю, что это не так.  У
нас будто десять глаз и десять ушей, мы видим то, что  у  нас  за  спиной,
кинжал за пазухой, лицо под  повязкой,  шаги  на  соседней  улице,  и  что
говорят за стеной  вон  в  том  доме,  далекий  крик,  запах  дыма,  запах
похлебки, запах страха, запах смерти...
     Мы идем по границе, по узенькой границе, которая соединяет миры.  Мир
живых: он серый, тусклый, громкий; он колышется, он  исходит  болью,  а  с
другой стороны подступает мрак, холод, ужас и гнилостный запах смерти.
     Я боюсь...
     - Зря, - отвечает он. Мертвецы - покладистые ребята, они не  лезут  в
дела живых. Кроме немногих, - говорит он с  усмешкой,  от  которой  немеют
губы.
     - А тот, кого ты ищешь... он мой враг или твой?
     - Браво, малыш! - говорит он небрежно.
     Два поминальных огня в молельне матери. Значит, он жил в Энрасе,  как
живет во мне? Значит, мама знала об этом?
     - Да, - говорит он. - Наверное, так.
     А если не только мама? Если Энраса убили?..
     - Может быть, - отвечает он.
     Но почему? И Ланнеран, и Рансала...
     - А! - говорит он с досадой. -  Что  нам  твои  городишки!  Рано  или
поздно Энрас бы меня  разбудил.  Мальчик,  -  сказал  он,  -  вам  здорово
повезло, что ты такой, какой есть, и мне с тобою уютно.  С  Энрасом  бы  я
обошелся иначе. А уж тогда - если бы я не ушел - вашему миру  пришлось  бы
туго. Он просто делает то, что мог бы делать и я, но я бы  прихлопнул  его
заодно с Ланнераном. Торкас, - сказал он, - мне наплевать  на  ваши  дела.
Думаешь, я сержусь, что он меня раз подловил и хочет выгнать опять? Просто
для этого он должен убить тебя, а тебя я убить не дам. Все, - сказал он, -
молчок! Я сбился со следа.
     А теперь мы в мире живых. Опять он почти человек. На  нем  коричневый
плащ болорца, и он ведет себя, как болорец, и ходит там,  где  ходят  они.
Базарная площадь, харчевни, лавки; он слушает и задает вопросы -  какие-то
странные вопросы, я даже и не пойму, о чем. Как будто бы я оглох: я  слышу
слова, но в них нет совсем никакого смысла.
     А он доволен. Я чувствую: он чем-то доволен, и мы опять куда-то идем.
По Верхней улице, мимо Дома Рансалы, мимо развалин, развалин...
     - Это дом твоего деда, - говорит он вдруг. - Не осуждай старика,  это
было ему не по силам.
     Мимо портика Верхнего Храма, а вон  переулок,  где  вчера  -  неужели
только вчера? - он выручал Даггара, дальше, дальше, здесь уже  есть  жилые
дома, где слышны голоса и пахнет едой...
     Здесь еще есть живые...
     - Зачем? - говорю я с тоской. - Что вам от нас  надо?  Почему  вы  не
оставите нас в покое?
     - Потому что мы были не лучшими из людей, -  отвечает  он  неожиданно
мягко. Наше бессмертие - наказание, а не награда. Что нам до вас - однажды
живущих? Если нам достается эта  короткая,  хрупкая  жизнь,  мы  стараемся
взять от нее все, что  только  возможно.  Вам  повезло,  -  говорит  он  с
усмешкой, - мы очень не любим друг друга. Он начал первый? Ладно!
     - Ну и что? Все равно мы скоро умрем!
     - Мальчишка! - говорит он. - Щенок! Разве  ты  знаешь,  что  я  могу?
Разве я сам это знаю? Я все забыл о себе, - говорит он, - но чем дальше  я
есть, тем больше я вспоминаю, и с каждым часом я становлюсь сильней. Может
быть, я смогу...
     - Погасить огонь?
     - А почему бы и нет? Если ты будешь жив... Торкас, -  говорит  он,  -
мне нужна твоя помощь. Спрашивать будешь ты - эти сразу меня учуют.
     - Кто?
     - Бабы из Храма Ночи.
     - Нет! - говорю я, пытаясь остановить непослушно-стремительные  ноги.
Служительницы Мат