"Прима",  слышу  хорошо,  была  потеря  связи,  иду  в
квадрат 0-А,  аппаратура  -  отлично,  обстановка  без  изменений,  все  в
порядке.
     Ровный тусклый голос жил отдельно, стандартные  фразы  радиосообщения
рождались не в горле, а где-то между  губами  и  микрофоном,  но,  как  ни
странно, именно это успокоило Андрея. Натянутые до звона  нервы  отпускало
толчками,  заставляя  подергиваться  руки  и  ноги.  И  все   четырнадцать
"руконог" скафандра время от времени покорно вскидывались.
     Все обошлось. Все позади.
     Бешеная, неуемная радость овладела им. Он бросал машину вверх и вниз,
вправо и влево, хохотал, пел какие-то песни, кричал  -  и  наконец  затих,
обессиленный.
     Все  было,  как  шесть  часов  назад,  -  так  же  висела  в  воздухе
неподвижная тарелка дископлана, и так же  бесконечной  конвейерной  лентой
бежал внизу ковер,  разрисованный  геометрическими  головоломками.  Солнце
садилось за спиной, из-за ребристого окоема пенистыми  языками  вырывалось
зеленое пламя. Впереди же показалась серебряная  дуга  облаков.  Лабировые
ущелья таяли, становились прозрачными, плыли внизу  бесплотной  дымкой,  и
только высокие конусы, еще освещенные солнцем, отбрасывали длинные  острые
тени. Дорожными указателями тянулись они  вперед  -  километровые  стрелы,
нацеленные в темноту.
     А позади...
     Андрей оглянулся.
     Позади зеленел лес. Тонкие витые стебли, раскачиваясь,  ползли  из-за
горизонта в  побуревшее  небо,  множились,  выбрасывали  вихревые  сполохи
листьев...
     Он не сразу сообразил, что это прощальная шутка зеленого солнца.


                                  * * *

     Андрей снова закашлялся и виновато улыбнулся, отдышавшись:
     - Еще... не совсем... прошло...
     Он поискал глазами  Нину  и  не  нашел.  Амфитеатр  зала,  час  назад
полупустой, теперь был набит до отказа. Многим не  хватало  места,  и  они
стояли в проходах, под выгнутыми металлическими шеями операторских кранов.
Голубые зрачки объективов тускло поблескивали со  всех  сторон,  и  Андрею
снова стало не по себе.
     - Вот, собственно, и все.  К  моменту  стыковки  я  уже  окончательно
пришел в себя. Автомат поставил  дископлан  в  ангар,  а  я  направился  в
стерилизатор... В инкубаторе меня встретили Кривцов и  Свирин.  Я  боялся,
что  Кривцов  заметит  отсутствие  аварийного  запаса,  и  поэтому  сказал
Алексею, что мы справимся с "раздеванием"  вдвоем.  У  Кривцова  были  еще
какие-то дела с метеорными пушками, и он сразу ушел. Ну, а  Свирин  ничего
не знал...
     -  Почему  вы  скрыли  от  товарищей  свой   поступок?   Вы   боялись
последствий? - Это спросил Микаэлян.
     - Последствий? В какой-то мере да. Если бы об этом узнали до  вылета,
то,  во-первых,  местность  вокруг  Белого  озера   была   бы   немедленно
стерилизована и эксперимент...
     - А во-вторых?
     - А во-вторых... Если  бы  мне  удалось  убедить  товарищей,  нам  бы
пришлось вместе отвечать за нарушение устава... Я этого не хотел...
     Андрей исподлобья взглянул на Медведева, но  тот  безучастно  смотрел
куда-то поверх людских голов. Микаэлян сидел красный и мрачный, с  хрустом
сцепляя и расцепляя на столе короткие толстые пальцы. Штейнкопф,  кажется,
вообще ничего не  слышал  -  отложив  в  сторону  раковину  транзисторного
синхропереводчика, он что-то писал, вернее, считал - тонкие губы беззвучно
шевелились. Джозеф Кларк - тот самый Кларк,  который  открыл  человечеству
сверхсветовые скорости, -  не  скрывая  восхищения  и  одобрения,  наводил
яростный  беспорядок  в  своей  уитменовской   бороде.   Остальные   члены
президиума  Совета  старались  не  глядеть  друг   на   друга,   бесцельно
перелистывая копии докладной.
     Кто-то из зала крикнул:
     - Позор! Анархизм! Вон из науки!
     Кажется, это был Столыпин.
     И мгновенно амфитеатр превратился  в  клокочущую  воронку.  На  столе
запылали целые гирлянды сигнальных ламп: все требовали слова. Андрей стоял
в центре этой гудящей воронки и не знал, что делать - оставаться  у  стола
или идти в зал.
     Прошло минут пять, прежде чем сквозь тысячеголосый гул пробился  звон
председательского колокольчика.
     - То, что мы сейчас услышали, в  корне  меняет  смысл  и  направление
дискуссии... - Микаэлян медленно подбирал слова. -  Совет  вынужден...  мы
должны выяснить обстоятельства и предполагаемые последствия...
     Микаэлян замялся, взглянув на Кларка, который, угрожающе набычившись,
явно намеревался немедленно ринуться в бой.
     - Последствия необдуманного поступка космобиолога Савина.
     - Преступление!
     Это опять выкрикнул Столыпин.
     Микаэлян еще больше помрачнел и жестко кончил:
     - О решении Совета по этому вопросу будет объявлено. Заседание считаю
закрытым.
     Снова взорвался, загудел, заклокотал амфитеатр, то ли одобряя, то  ли
угрожая, но, когда изо всех пяти проходов к нему устремились люди,  Андрей
растерянно отступил. Кто-то схватил его за рукав и изо всей силы потянул в
боковую дверь.
     - Алексей?
     - Он самый. Скорей, а то останешься инвалидом.
     Кривцов втолкнул его  в  какую-то  узкую  комнатушку,  где  шпалерами
стояли роботы-уборщики.
     - Посиди здесь. И не высовывай носа. Я найду Нину.
     Он немного задержался у выхода, поправил очки.
     - Ну и учудил ты, дорогой мой. Так учудил, что...
     Кривцов махнул рукой и плотно прикрыл за собой дверь...
     Они возвращались домой вдвоем. Машину вела Нина. Андрей сидел  рядом,
уткнув лицо в поднятый воротник пальто, и время от времени поводил плечами
- не мог привыкнуть к штатскому костюму.
     Они молчали всю дорогу, до  самого  дома.  Лишь  остановив  машину  у
подъезда, Нина спросила тихо:
     - Тяжело тебе, Андрюша, да?
     Андрей вылез, ничего  не  ответив.  Нина,  торопливо  разделавшись  с
программой автоводителя, подошла сзади, прижалась к мужу, обняв за  плечи.
Электромобиль просигналил и отправился в гараж.
     Андрей, закинув голову, смотрел  на  звезды.  Недавний  теплый  дождь
вымыл небо, и тысячи светлячков копошились в  бархатной  черноте.  Изредка
между  ними  вспыхивали  длинные  иглы  метеоров.  Текучим  дымком  бледно
светился Млечный Путь.
     - Вот и все, Нинок. Отлетался я.
     - Но, быть может...
     - Нет. Исключено. Я бы на их месте поступил так же... Отлетался.
     Андрей не оглядывался,  и  это  было  очень  кстати.  В  глазах  Нины
промелькнуло что-то похожее на радость...


                                  * * *

     На первый взгляд все было хорошо. Очень хорошо. Слишком хорошо.
     Нина могла теперь спать спокойно. Андрей был рядом. Он любил возиться
с сыном, готовил  обеды  по  собственным  рецептам,  не  доверяя  кухонным
автоматам. Лекции в университете - Андрей  читал  там  курс  биологической
эволюции Солнечной системы  -  занимали  всего  несколько  часов  в  день,
остальное время он сидел дома.
     Это случилось через неделю после  того  памятного  заседания  Совета.
Семь дней пролетели в сумасбродной, счастливой суматохе. Андрей перевернул
весь  дом.  Он  изобретал  какие-то  самоходные   коляски,   универсальную
люльку-кровать, побрякушки, реагирующие на голос, рассчитывал  оптимальные
формы пеленок и совершенствовал методы  закаливания  -  словом,  энергично
входил в роль молодого папы. Он часто и много, может быть, чересчур  часто
и чересчур много, говорил о том, как соскучился по Земле, о своих  будущих
"наземных"   планах.   Похоже,   понимая   умом   неизбежность   расплаты,
подсознательно он все-таки надеялся на чудо.
     В воскресенье рано утром прилетели Артур с Евой. День прошел отлично:
они забрались на аквалете далеко вниз по Енисею, мужчины рыбачили, женщины
собирали неяркие таежные цветы, сын то сладко спал, то  отважно  воевал  с
большими синими стрекозами. Вечер провели за столом. Оба  -  и  Андрей,  и
Артур - много пили, похваливая домашнее ягодное вино.
     И только в прихожей, надевая плащ, Артур сумрачно пробасил:
     - Чуть не забыл... Ты это...  не  расстраивайся...  Понимаешь,  Совет
лишил тебя звания космонавта за нарушение устава... со  всеми  вытекающими
последствиями... Так что... понимаешь...
     - Понимаю, - эхом отозвался Андрей и улыбнулся.
     Чуда не произошло.
     Осталась эта дежурная наклеенная улыбка  -  точно  висячий  замок  на
душе. Что там, за этим замком?  Какая  тоска?  Какие  бури?  Можно  только
догадываться. И ничем нельзя помочь...
     Первое время Нина старалась растормошить Андрея, отвлечь - водила  по
театрам  и  концертным  залам,  на  лыжные  прогулки  и  в  турпоходы.  За
трехмесячный  отпуск  они   облазили   кратеры   исландских   вулканов   и
австралийские заповедники, ходили по плитам  древних  ацтекских  храмов  и
спускались  в  подводный  японский  город  Дзойя.  Андрей  был   нежен   и
предупредителен. Он покорно делал все, что она  придумывала.  Но  от  этой
покорности хотелось плакать.
     Он оживал только тогда, когда приходили товарищи по "Альфе".  Комната
немедленно наполнялась крепким табачным дымом, крепкими шутками и крепкими
спорами. Но звездолет "Альфа" два года назад ушел за пределы Галактики,  к
какому-то квазару, и от него до сих пор нет известий...
     На "Альфе" новый научный руководитель, потому что Медведев...
     Странный человек этот Медведев. В последнее время он часто прилетал в
Красноярск и встречался с Андреем. Встречался где угодно - в университете,
в отделении академии, в гостинице, просто  на  улице  -  только  не  дома.
Тайные переговоры? Вряд ли. Ведь свои видеофонные беседы они не  скрывали.
Даже наоборот. Однажды в отсутствие Андрея шеф долго  расспрашивал  о  его
делах и занятиях. Просил помочь Андрею победить сплин.
     - Ему надо работать. Сжать зубы и работать. Трудно даже  представить,
что будет, если его гипотеза подтвердится...
     Но домой так ни разу и не зашел.
     А не так давно стартовал "Королев". Медведев улетел. С тех пор Андрей
совсем окаменел. Почти не выходит из дому. Вздрагивает от  каждого  стука,
от каждого звонка. И молчит. Молчит и читает. Или смотрит телевизор. Когда
Нина приходит поздно, он торопливо  открывает  дверь,  словно  давно  ждет
кого-то... Изо всех сил старается не показать разочарования.
     Крепко - слишком  крепко!  -  целует.  Громко  -  слишком  громко!  -
расспрашивает  о  делах.  Весело  -  слишком  весело!  -  рассказывает  об
очередных проказах сына. Но она-то видит его полные  непонятного  ожидания
глаза.
     Впрочем,  все  понятно.  Дело  в  Медведеве.  Вернее,  в  этой  самой
проклятой кристаллопланете. Ведь от "Королева" тоже  четвертый  месяц  нет
вестей...
     Нелепая ситуация - ревновать к чужой планете...
     А в остальном жизнь течет размеренно и ровно.  Очень  ровно.  Слишком
ровно.
     Вот и сегодняшний вечер проходит, похожий на десятки,  сотни  длинных
молчаливых вечеров.
     Трехлетний  Юра,  восседая  на  полу,  строит  из  лабировых  кубиков
какое-то немыслимое сооружение: то ли ракетный ангар,  то  ли  Вавилонскую
башню. Как ему только не надоест возиться с  этими  противными  камешками?
Будь ее воля - она  бы  выбросила  весь  потусторонний  мусор  куда-нибудь
подальше. Они какие-то неприятные, эти камни,  какие-то  неправдоподобные.
Теплые и скользкие на ощупь,  они  прилипают  к  рукам,  словно  железо  к
магниту. Ни к чему другому не прилипают, а к живому телу прилипают. И  еще
это нездешнее гипнотическое свечение...
     Но Юрка от камешков без ума. Попробуй спрячь - рев на весь день.
     Зато Андрей блаженствует, когда сын играет с лабиром...
     Андрей  закрыл  книгу,  разгладил  строгую  синюю  обложку:  "Алексей
Кривцов.  К  вопросу  о  квазиатомной  структуре  дозвездного  вещества  в
лабировых образованиях". Молодец Алешка. Может быть,  многовато  фактов  и
маловато выводов... Но это даже хорошо. Бунтарская мысль об  искусственной
природе лабира сквозит между строк, напрашивается сама собой. Молодец?
     Алешка... Два года ни слуху ни духу... Первая разведка  за  пределами
Галактики...

                Там, в неизмеренной дали,
                за солнцем солнце открывая...

     - Андрей, выключи ты это старье или сделай потише? Слушать тошно!
     Нина  поправила  плед  на  коленях  и  раздраженно   отвернулась   от
телестены.
     - Тетя нехорошая, - констатировал Юрка, не отрываясь от своих дел.
     Андрей безропотно убавил звук. Низкий печальный голос  певицы  теперь
почти шептал:

                Увидят люди край земли
                и остановятся у края...

     Может быть, у  него  дурной  вкус,  но  ему  нравится  Селена  Суона.
Нравится простая старая песня, белое лицо  и  бледная  рука  в  бессильном
взмахе:

                Перед стеною вечной тьмы
                замрут лучи радиотоков...

     -  Вы  не  представляете,  что  вы  натворили,  -  говорил  Медведев,
расшвыривая носком ботинка ворохи палых листьев. - Вы не физик... Если  бы
не ваш крамольный эксперимент, ни один земной звездолет близко не  подошел
бы к кристаллопланете... В ближайшем столетье, по крайней мере...
     - Почему?
     Они шли по дикому сосновому парку Академгородка. Шеф вертел в пальцах
хвойную лапку и колюче усмехался.
     - Вы не физик,  и  до  вас  не  дойдет  весь  размах  ученой  паники.
Оказалось, что в молекулах лабира нет атомов. Молекула есть, а атомов нет.
Смешно?
     - Как  нет  атомов?  Из  чего  же  состоят  молекулы?  Ведь  во  всех
химических реакциях...
     - Совершенно верно, во всех химических реакциях лабир ведет себя  как
обычное вещество... Но атомов в нашем понимании в нем нет. Есть... как  бы
это вам объяснить... стабильные энергетические сгустки, что ли...  Словом,
имитация атомов, квазиатомы...
     Теперь вы представляете ситуацию? С одной стороны, как будто еще одно
подтверждение  "барьера  Штейнкопфа"  -  безатомная  структура.  С  другой
стороны, ваш "посев" - а что,  если  он  "взойдет"?  Ведь  тогда  придется
пересматривать  не  только  биологические  каноны,  не   только   отменять
"жизненный барьер", но и вообще все  начинать  сначала!  Вот  какие  дела,
дорогой мой нарушитель спокойствия...
     В последний раз они встретились в номере гостиницы. Медведев поднялся
навстречу, непривычно сияющий и возбужденный.
     - Танцуй, ученик чародея! Совет решил, наконец, послать экспедицию на
ПКК-13СД38А... Кстати, планете дано имя - Прометей...  Неплохо?  Так  вот,
звездолет "Королев" летит к Прометею через две  недели.  Цель  -  проверка
результатов  эксперимента  космобиолога   Савина.   Научный   руководитель
академик Медведев. Ну что же ты не танцуешь? Твоя взяла!
     - Наша взяла, - тихо поправил Андрей. - Наша, Петр Егорыч...

                И хрустнут в сомкнутых руках
                предохранительные вехи...

     - И знаешь, кто яростнее всех  настаивал  на  экспедиции?  Штейнкопф!
Да... Старик еще хоть куда. С таким и воевать приятно...

                И прозвучит сигналом к бою
                неукротимость древних снов.
                И снова вспыхнут за спиною
                крутые крылья парусов...

     -  Пойдемте  ко  мне,  -  предложил  Андрей.  -  Такое  событие  надо
отметить...
     Медведев сразу потускнел, замялся, отвел глаза в сторону.
     - Понимаешь, после одного... Понимаешь, не могу видеть детей.  Сын  у
меня... Четыре года... Сразу - жена и  сын.  Я  до  сих  пор...  Не  могу,
Андрей, извини. Посидим лучше в кафе. Если ты не против. На добрый путь...
     Певица  раскланивалась  под  аплодисменты,  кокетливо   улыбалась   и
приседала. Это было уже неприятно и как-то обидно.
     Андрей  выключил  телевизионную   программу,   и   экран,   погаснув,
превратился в обыкновенную стену, не отличающуюся ничем от трех остальных.
     Очень хотелось курить, но курение  разрешалось  только  на  кухне,  а
уходить в одиночество не хотелось.
     - Послушай, Нинок, может быть, нам немного пройтись?
     Нина отложила книгу, спустила ноги с тахты, нащупывая тапочки.
     - Наконец-то я слышу речь не мальчика, а мужа...
     Башня рухнула со стеклянным звоном.  Юрка,  испустив  победный  клич,
помчался в свою комнату одеваться. В его  личном  перечне  радостей  жизни
семейные прогулки были на первом месте.
     Они шли втроем по вечерней улице, в  бесшумной  метели  огней.  Юрка,
сосредоточенный и самостоятельный, в центре, Нина чуть впереди, Андрей  на
полшага сзади, изредка посматривая на прохожих из-за поднятого воротника.
     Привычка поднимать воротник на улице появилась  у  него  недавно.  Он
стал  мнителен,  почему-то  панически  боялся,  что  его   узнают,   будут
приставать с разговорами, с обвинениями или сочувствием.
     Как-то Нина, высмеивая этот  нелепый  страх,  предложила  ему  носить
маску. Но Андрей  отнесся  к  предложению  серьезно  и,  подумав,  покачал
головой:
     - Человек в маске будет бросаться в глаза...
     У Нины сразу пропала охота шутить...
     Улица в эти часы была полна  народу,  но  на  них  никто  не  обращал
внимания.  Многоголовый  и  многоголосый  людской  поток  упруго  тек   по
тротуару,  разделяясь  на  ручейки  и  речки.  Начинали  работу  театры  и
кинозалы,  клубы  и  вечерние  кафе,   спортивные   комплексы   и   центры
самообразования,  общественные  лаборатории  и  университетские  лектории.
Ручейки и речки текли в беспрерывно вращающиеся двери, но поток  на  улице
не ослабевал: домоседов за последнее время заметно поубавилось.
     С Красноярского моря тянуло теплым влажным  ветром.  Ветер  шуршал  в
густых, сплетенных вершинами кронах тополей, звенел в лапах голубых  елей,
раскачивал тяжелые веера сибирских пальм.  Сверху,  из  висячих  фруктовых
садов,  остро  пахло  лимонами  и   апельсинами   -   почему-то   фантазия
садоводов-любителей не шла дальше субтропической экзотики. Правда, кое-где
из-за оградительных решеток торчали перья морозостойких кокосов и  фиников
вперемежку с традиционными костистыми ранетками и яблонями. Вот уже  много
лет Красноярск в августе превращался в  сплошную  многоэтажную  цитрусовую
плантацию.
     Над улицей  шептались  бесконечные  мелодические  импровизации.  Если
закрыть  глаза,  покажется,  что  плывешь  среди  моря  и  мерные   волны,
сталкиваясь, баюкают усталый мозг. Негромкий уличный шум - ветер,  голоса,
шорох электромобилей - вбирают акустические раковины на  стенах  домов  и,
пропустив по извилистым каналам, возвращают  на  улицу  тихой,  стихийной,
никем не написанной музыкой...
     Андрей шел, ни о чем не думая.  Даже  курить  расхотелось.  Он  жадно
вдыхал настоянный на хвое и лимоне воздух, слушал поющие раковины,  ощущал
тепло Юркиной ручонки, которую тот время от времени  пытался  вытянуть  из
отцовской ладони.
     Впервые за много дней ему было покойно.  Что-то  внутри  хрустнуло  и
сломалось,  принеся  облегчение.  Он  вернулся.  Вернулся  только  сейчас,
размягченно и беззаботно принимая  будни  Земли.  Вернулся  прямо  в  этот
деловито спокойный вечер, к жене  и  сыну,  к  этой  пестрой  толпе  -  от
мятежных звездных костров, от нечеловеческого напряжения воли и мысли -  к
тишине... Забыть и не думать.
     Андрей опустил воротник. Это потребовало некоторого душевного усилия,
но он снял невидимый гермошлем, отделявший его от земной обыденности.
     Он принял Землю.
     Нина, кажется, заметила, но ничего не сказала.
     Они вышли к Енисею.  По  набережной,  залитой  ровным  белым  сиянием
ртутных светильников, гуляли редкие пары. Ворчливо била в бетон  волна.  С
острова Отдыха долетал  единый  многотысячный  вздох  -  на  стадионе  шел
футбольный матч.
     - Нина... - начал Андрей.
     Надо сказать, что он вернулся. Совсем. Что он не будет больше  мучить
и ее и себя. Что звезды погасли. Насовсем. Что нет ничего лучше Земли, рук
жены, улыбки сына. Что...
     - Нина...
     Она обернулась медленно,  явно  догадываясь,  что  он  скажет,  но  -
странно! - в ее