- точнее, почти все золотое, и слегка розоватое с одного бока.  То  ли  от
него, то ли от шкатулки исходил аромат, столь же  соблазнительный,  как  и
вид яблока.
     - Вкуси, ибо оно принадлежит Авалону. Так Авалон войдет в тебя, и  ты
станешь его частью, равно как  и  он  станет  частью  тебя.  Приняв  таким
образом Авалон, ты сможешь получить все, что он тебе предложит.
     - Мне говорили, - начал Ник осторожно, но с  надеждой  услышать  хоть
малую толику тех сведений, которые  ему  так  хотелось  получить,  -  что,
принимая Авалон, человек расстается со своим прошлым, перестает быть  тем,
кем был ранее...
     В выражении лица Герольда по-прежнему ничего не изменилось.
     - Человек  делает  выбор,  и  всякий  выбор  изменяет  человека.  Так
устроена жизнь, и никому не дано этого избегнуть. Если  тебя  страшит  то,
что Авалон имеет тебе предложить, ты  делаешь  свой  выбор  и  должен  ему
следовать. Тех же, кто не желает стать частью этой земли, она отвергает, и
не будет им на ней покоя.
     - Так, значит, в Авалоне есть  покой?  -  Ник  постарался  изобразить
недоверие. - То, что я видел, говорит  об  обратном.  Я  видел,  как  люди
попадали в плен к другим людям, я видел странников,  что  ни  один  уголок
этой земли не могли назвать своим домом.
     - Они по  собственной  воле  отвергли  Авалон,  посему  и  Авалон  их
отвергает. У них нет корней, нет пристанища. И близится  день,  когда  они
поймут, что без корней и без пристанища они погибнут.
     - Те, кто принадлежит Авалону, выступят против них? - быстро  спросил
Ник. Слова Герольда - угроза или предостережение?
     - В том нет нужды. Авалон никому не  враждебен,  это  место  покоя  и
безопасности. Но к тем, кто остается вне его, приходят  Тьма  и  Зло.  Это
случалось и раньше, когда Зло надвигалось  на  землю.  Встречая  Авалон  и
Тару, Броселианду и Карнак, оно в бессилии  бьется  о  стены,  которые  не
может сокрушить. Но страшные беды подстерегают тех, кто находится вне этих
стен. Зло то прибывает, то убывает, подобно  морскому  приливу  и  отливу.
Ныне - время прилива.
     - Это ли Зло переносит подобных мне в Авалон?
     - Не мне отвечать на такие вопросы, чужеземец.  Прими  Авалон,  и  ты
поймешь.
     - Я не могу принять  решение  сейчас,  -  уклонился  Ник  от  прямого
ответа.
     Герольд опять склонил голову.
     - Я понимаю - вам, людям, не дано умение четко мыслить,  определенные
решения даются вам с трудом. Я приду к тебе снова.
     Он закрыл шкатулку, спрятал ее обратно под  камзол  и,  повернувшись,
пошел прочь своей легкой скользящей походкой так быстро,  что  не  пустись
Ник бегом, он неминуемо бы отстал. Однако он твердо вознамерился следовать
за Герольдом, хотя бы недалеко. На сей раз тот пеший - без сомнения,  Нику
удастся за ним проследить...
     Поглощенный этой  единственной  мыслью,  Ник  ринулся  сквозь  кусты,
стремясь не потерять из виду сверкающий камзол. Одновременно он  обдумывал
то, что сказал Авалон. По всей видимости, тот  назвал  себя  именем  своей
земли, словно он - ее официальный представитель и  полностью  себя  с  ней
отождествляет. И угрожал ли он или  просто  сообщал,  что  некая  огромная
опасность нависла над теми, кто не находится под защитой Авалона?
     Массовая  миграция  бродяг  отчасти  подтверждает  его   слова...   И
неудачные атаки  летающих  охотников  также  свидетельствуют  о  том,  что
Герольд и  его  город  способны  от  них  защититься.  С  другой  стороны,
англичане испытывают явный ужас перед его предложением, хотя  Ник  так  до
конца и не понял - почему?
     Все это...
     Ник  замер  -  сияющее  всеми  цветами  радуги  пятно  впереди   тоже
остановилось. Ник нырнул в  кусты.  Навстречу  Герольду  из  подобного  же
укрытия выдвинулся человек, высоко занеся увенчанный тусклым металлическим
крестом шест.
     - Дьявол! - Неизвестный хотел было, как дубинкой, ударить Герольда по
голове своим шестом. Но там, куда он целился, Авалона уже  не  было  -  он
стоял в нескольких шагах в стороне. И  снова  его  неожиданный  противник,
облаченный в изодранное, грязное платье коричневого цвета, с космами седых
волос, с седой же, клочковатой бородой, попытался на него напасть. На  сей
раз Герольд вовсе исчез из виду.
     - Стоять!
     На Ника из-за спины пахнуло чем-то отвратительным,  и  что-то  больно
ткнуло его между лопаток, подкрепляя приказание. Спустя мгновение этот  же
голос прокричал что-то еще, чего Ник не разобрал.
     Незадачливый  противник  Герольда  в  ярости,   вызванной   неудачей,
по-прежнему метался там, где исчез Авалон, тыкал своим шестом  в  кусты  и
визгливо выкрикивал какие-то непонятные слова.
     После второго окрика из-за спины Ника он наконец перестал сражаться с
кустами  и,  прихрамывая,  но,  впрочем,  довольно  быстро   заковылял   к
американцу.
     Когда он остановился, опершись на шест, Ник  понял,  что  он  одет  в
монашескую рясу. На его угрюмом лице горели глаза фанатика.
     - Встать!
     Снова боль между лопатками. Ник поднялся, проклиная в  душе  и  того,
кто стоял за спиной, и собственную беспечность, из-за  которой  так  глупо
попался.
     Монах сунулся носом чуть ли не ему в лицо. От его зловонного  дыхания
и запаха пропотевшей,  заношенной  одежды  Ника  замутило.  Горящие  глаза
оглядели его с ног до головы.
     - Дьявол! - Монах поднял шест, и Нику показалось, что  он  собирается
со всей силы опустить  крест  ему  на  голову.  Он  отшатнулся  и  получил
сокрушительный удар  в  висок,  от  которого  рухнул  на  колени.  В  ушах
зазвенело, голова пошла кругом.
     Те двое, стоя над ним,  о  чем-то  быстро  посовещались,  затем  Ника
крепко схватили и вцепились рукой в волосы, так  что  он  не  мог  двинуть
головой. Снова над ним навис крест и, опустившись,  больно  впился  острым
концом в кожу на  лбу.  Монах  держал  его  так  в  течение  долгой-долгой
секунды, затем отдернул и наклонился над Ником осмотреть результат.
     Он  что-то  недовольно  буркнул,  после  чего  обратился  с  каким-то
приказанием к своему спутнику. Ника поставили на ноги, заломили назад руки
и связали их больно впившейся в тело веревкой. Затем человек, взявший Ника
в плен, обошел его, появился у него из-за спины, и Ник наконец его увидел.
     Сложением очень напоминавший Страуда, во всем остальном он  резко  от
него отличался. Большую часть лица скрывала грязная борода,  поднимавшаяся
на скулах чуть ли не до самых бровей, столь же густых и жестких. На голову
был надет помятый, изъеденный ржавчиной шлем, имевший  выступ,  защищавший
от ударов нос. Остальная одежда была под  стать:  ржавая  кольчуга  поверх
рубахи, которая от старости и грязи стала почти  черной,  кривоватые  ноги
тесно  облегали  испещренные  дырами  штаны,  а  башмаки  грозили  вот-вот
развалиться.
     Однако он был вооружен. На  поясе  висел  меч,  с  другой  стороны  -
огромный кинжал, из-за плеча выглядывала дуга арбалета. Он  достал  кинжал
из ножен и с вожделением поглядел на Ника, нацелив острие ему в горло.
     Монах помотал головой - сильно и  отрывисто,  что  отличало  все  его
движения, - и коротко отдал какой-то приказ. Второй ухмыльнулся, в прогале
его отвратительной бороды мелькнули остатки сломанных зубов. Схватив  Ника
за плечо, он толкнул его вслед за монахом, который заковылял вперед,  неся
свой шест с крестом так, словно это было одновременно и знамя, и оружие, в
любой момент готовое к бою.
     Яснее ясного, что Ник попал  в  руки  бродяг.  Сраженный  собственным
безрассудством, он все еще не мог как следует собраться с мыслями.  Что  к
этим людям нельзя воззвать как к  товарищам  по  несчастью,  он  с  каждой
минутой убеждался  все  больше.  От  солдата,  подгонявшего  Ника  мощными
тычками, веяло звериной жестокостью. Монах, по мнению пленника, был ничуть
не лучше.
     Они вышли на берег  небольшого  ручья,  где  их  встретили  еще  трое
солдат, так похожие на первого, словно все они -  братья.  Но  главными  в
этой компании были не солдаты: власть, очевидно, делили между собой  монах
и еще одна особа, сидевшая, привалившись спиной к валуну. Она зубами рвала
кусок  полупрожаренного  мяса,  и  еще  несколько  кусков,  насаженных  на
палочки, лежали  на  угольях  сбоку  от  костра.  Жир  блестел  у  нее  на
подбородке, капал на отделанный кружевом лиф платья, сливаясь  со  следами
прежних трапез. От застарелой грязи ее кожа  была  серого  цвета,  тусклые
пряди волос выбивались из растрепавшихся кос. Однако черты лица говорили о
том, что чисто вымытая и ухоженная, она могла бы считаться красавицей даже
в мире Ника. На ее замызганном платье сохранилась тонкая вышивка, а пояс и
украшавшие каждый палец кольца были  усыпаны  драгоценными  каменьями.  На
голове красовалась золотая  диадема  с  тусклым  голубым  самоцветом.  Она
казалась  безнадежно  опустившейся  принцессой,  сошедшей  с  картинки  из
сказки.
     Заметив Ника, она отбросила кость, которую со вкусом обгладывала. Сев
прямее,  она  указала  на  него  властным  жестом  и  что-то  повелительно
проговорила. Что именно она сказала, Ник не понял,  хотя  отдельные  слова
показались ему знакомыми. Когда он не ответил, страж снова его ударил.
     Однако монах оттолкнул солдата и яростно что-то  выкрикнул.  Недоброе
оживление, появившееся было на лице женщины, когда ее подданный  попытался
вразумить пленника, погасло, сменившись  разочарованием.  Она  передернула
плечами и сделала знак рукой. Один из бродяг  поспешил  снять  с  углей  и
поднести ей очередной кусок мяса.
     Тем временем монах встал перед  Ником  и  медленно  заговорил,  делая
паузу после каждого слова.  Ник  все  равно  ничего  не  понял  и  покачал
головой. Взявший его в  плен  солдат  опять  выступил  вперед.  Сперва  он
довольно почтительно обратился к монаху, затем повернулся к Нику.
     - Ты - кто? - проговорил он очень  гортанно,  но,  по  крайней  мере,
вопрос был ясен.
     - Николас Шоу - а вы?
     Солдат злобно ухмыльнулся.
     - Неважно. Ты дьявольское отродье.  -  Он  сплюнул.  -  Мы  держим...
демоны увидят... Они задают нам жару, а мы зададим жару тебе.
     Затем снова заговорил монах,  явно  обращаясь  к  солдату.  Облизывая
пальцы, его перебила женщина, и при ее словах все  четверо  солдат  громко
расхохотались, монах же стремительно обернулся  к  ней,  потрясая  шестом.
Слушая его словоизвержение, она продолжала улыбаться, но молчала. Солдаты,
однако, веселиться перестали.
     Ника подтащили  к  ближайшему  дереву,  прижали  спиной  к  стволу  и
накрепко  привязали  плетеным  кожаным  ремнем.  Монах  наблюдал  за  этим
удовлетворенно и с одобрением.  Затем  Ника  оставили  наедине  со  своими
мыслями, а бродяги вернулись к костру, расселись  вокруг  и  принялись  за
еду.
     От запаха мяса Ник почувствовал голод. Казалось, уже  целая  вечность
прошла с тех пор, как Линда кормила его похлебкой. Однако  сильнее  голода
его мучила  жажда,  и  смотреть  на  журчащий  в  нескольких  шагах  ручей
становилось все нестерпимее.
     Казалось, бродяги не торопятся покинуть это  место.  Один  из  солдат
(точнее, решил Ник, их следовало бы назвать латниками,  ибо  принадлежащая
им потертая амуниция была несомненно более  сродни  средневековью,  нежели
его  собственному   времени)   вывел   из   зарослей   нечищеную,   тяжело
переставляющую ноги тощую клячу и карнаухого мула. Он подвел их к  воде  и
дал напиться, затем снова увел в кусты.
     Монах вытянулся на земле, подальше от  костра:  послеполуденный  зной
усиливался. Он скрестил руки  и  крепко  прижал  к  груди  свое  необычное
оружие. Латники,  отойдя  на  почтительное  расстояние  от  предводителей,
последовали  его  примеру,  хотя  и  сменялись  поочередно  в  карауле,  и
кто-нибудь один то углублялся в заросли, то вновь выходил на поляну.
     Покончив с трапезой, женщина обтерла пальцы  пучком  травы  -  первый
порыв чистоплотности, который увидел Ник. Подойдя к ручью, она напилась из
горсти и снова вытерла руки, на  сей  раз  об  юбку.  Постояла,  глядя  на
спящего монаха и латников, и вернулась на свое место у  камня,  бросив  по
пути быстрый взгляд на Ника.
     Однако она не стала спать. Удобно  развалясь,  она  играла  одной  из
своих длинных кос, что-то тихо напевая. Время от времени  она,  не  таясь,
многозначительно поглядывала на Ника.
     Так же, как  прежде  почувствовал  жестокость  латников  и  оголтелый
фанатизм  монаха,  Ник  теперь  ощущал  исходившие   от   нее   жуткие   и
отвратительные флюиды зла. Он сам себе удивлялся.  Никогда  прежде  он  не
питал такого отвращения к кому бы то ни было, никогда  ему  не  доводилось
пережить ощущение, что  он  знает  чувства  других.  Это  было  похоже  на
осознание того, что Джеремайя его понимает, на обострившуюся  способность,
неведомую раньше.
     То, что он попал в  весьма  скверный  переплет,  было  очевидно.  Они
запросто его прирежут, их и приглашать не надо: Ник готов был  поклясться,
что женщина просто мечтает об этом. Пока что он  понял  одно:  они  думают
торговаться с теми, кого зовут "дьяволами",  и  собираются  предложить  им
Ника. И поскольку именно  это  слово  монах  выкрикнул  в  лицо  Герольду,
торговаться они намерены с Людьми с Холмов, припугнуть их тем, что могут с
Ником сделать. От этой мысли мороз продирал  по  коже.  Потому  что  какое
Людям с Холмов дело, если  его  здесь  прикончат?  Он  отверг  предложение
Герольда - или, по крайней мере, отложил ответ на потом, - значит,  Авалон
о нем заботиться не станет. Ему ясно  объяснили:  Авалон  защищает  своих,
остальных же постигнет та участь, которую они избрали.
     Теперь Ник жалел, что не ответил Герольду иначе.  Ему  казалось,  что
все рассуждения викария об изменении, о роковом неверном выборе - ничто  в
сравнении с тем, что он попался в руки бродягам. И все же - он был упрям и
знал это - ничто не заставит его сделать выбор вопреки собственной воле.
     Все его сомнительное  приключение  началось  с  того,  что  он  хотел
убежать, быть самим собой и избавиться от опеки и наставлений.  И  вот  во
что это вылилось. За Линдой же в тот раз он  помчался  из  чувства  долга.
Примкнув к англичанам, следовало принять и их образ жизни, просто  потому,
что Ник слишком мало знал. Глупо было рисковать понапрасну...
     Монах храпел, но его жиденький храп почти полностью  заглушал  мощный
хор латников. На поляну вышел дозорный,  женщина  поманила  его  и  что-то
приказала. Он притронулся пальцами к ржавому шлему  и  ушел  туда,  где  в
зарослях находились животные. Она поглядела  ему  вслед,  затем  встала  и
направилась к ручью.
     Зачерпнув полную пригоршню воды, она быстро пошла к  Нику,  роняя  по
дороге сверкающие капли.
     - Aqua... - Она подняла ладони так, что он почти мог дотянуться.
     Латынь! Она говорила по-латыни!
     Ее руки еще приблизились. Вода была у самых губ,  и  жажда  от  этого
стала просто пыткой. Однако Ник не верил женщине, не верил в  то,  что  ей
ведомо чувство сострадания. Это забава,  которой  ей  хочется  развлечься.
Влага просачивалась меж пальцев и капала ему на рубашку; стоило  наклонить
голову - и он мог бы напиться. Однако что-то в его душе сказало  "нет",  и
он прислушался к совету.
     Ее улыбка растаяла, и женщина плеснула остатки воды ему в  лицо.  Она
быстро прошла к своему валуну  и  так  же  быстро  вернулась  с  маленькой
плеткой; рукоять совсем потускнела,  но  ее  украшали  грубо  обработанные
самоцветы. Размахнувшись, женщина хлестнула Ника по лицу, словно полоснула
ножом.
     Она рассмеялась - несмотря на все самообладание, Ник все же охнул - и
стояла, поигрывая плеткой, наблюдая, как действует  на  него  эта  угроза.
Впрочем, если она и замышляла какую-то новую забаву, монах опять  испортил
ей удовольствие.
     Сев на землю и осознав,  что  происходит,  он  буквально  взревел  от
бешенства. Его яростный рев разбудил латников, и они спросонья  схватились
за оружие, а их товарищ,  находящийся  в  дозоре,  с  треском  вылетел  из
кустов, готовый прийти на помощь.
     Женщина оставалась на месте, слушала монаха, дожидаясь  паузы,  затем
визгливо и злобно что-то проговорила в ответ, однако в конце концов отошла
от пленника. По всей  видимости,  желания  монаха  по-прежнему  оставались
главными - только Нику страстно хотелось узнать, в чем они заключались.
     Когда стали ложиться вечерние тени, Ник подумал о  пещере.  Наверное,
его уже хватились, но даже если англичане найдут его лаз, то все равно  не
догадаются, куда он исчез, выбравшись  на  поверхность,  -  и  ради  своей
собственной безопасности не решатся отправиться на поиски.
     Время от времени он пытался ослабить веревку,  которой  были  связаны
руки, но тщетно. Кисти занемели, и выше их  руки  тоже  постепенно  теряли
чувствительность. Ствол дерева, к которому Ник был привязан, заставлял его
сохранять вертикальное положение, хотя ноги тоже совсем затекли. И  он  не
был уверен, что сумеет сделать хотя бы шаг, даже если каким-то чудом вдруг
окажется на свободе.
     С наступлением сумерек латники  занялись  делом.  В  течение  дня  на
поляне горел только один костер, теперь же они принялись стаскивать  дрова
и складывать их в некотором отдалении  для  второго.  Монах  трудился  над
сухими ветками, которые отбирал с великой тщательностью. Ножом,  снятым  с
пояса, очистил их от коры и сучков, уверенно и сноровисто  связал  пучками
травы и получил таким образом несколько деревянных крестов.
     Собрав их, он приблизился к Нику  и  стал  втыкать  кресты  в  землю,
словно сооружая вокруг пленника ограду. При этом он что-то  бормотал  себе
под  нос,  и  Нику  время  от  времени  удавалось  разобрать  какое-нибудь
латинское слово. Расставив кресты,  монах  с  громким  пением  их  обошел,
коснувшись каждого металлическим крестом на конце своего шеста.  Остальные
бродяги придвинулись друг к другу и время от времени тоже запевали в  такт
совершаемой церемонии. Затем они разожгли  второй  костер,  свет  которого
становился все ярче по мере того, как темнота сгущалась.
     Привели лошадь и мула, еще раз сводили на водопой и  затем  привязали
на освещенной площадке между двух костров, а на  шеи  повесили  веревки  с
кусочками железа. В круге света рядом с животными собрались  все.  Латники
вытащили кинжалы и держали в руках, словно готовясь к осаде; монах воткнул
шест с крестом в землю и встал неподалеку от Ника.
     Похоже было,  что  они  чего-то  ждут,  и  Ник  невольно  тоже  начал
вслушиваться в тишину. Временами монах что-то бормотал, находившиеся между
костров бродяги устало переступали с ноги на ногу, однако никто из них  не
терял бдительности.
     Медленно сгущаясь, до Ника  донесся  отвратительный  запах,  подобный
тому, что распространяли вокруг себя обитатели бивака. Но только это  было
зловоние не тела, а духа - еще одно, доселе неведомое Нику ощущение, но он
в нем разобрался. Подобно тому, как приютившая их ферма являлась  обителью
добра и покоя, то, что надвигалось сейчас, было источником зла и угрозы.
     Видимо, его и ожидали люди на поляне.  Оно  не  являлось  порождением
Авалона. Ник был непоколебимо в этом убежден.
     Сырое, тяжелое, тлетворное облако  наплывало  на  поляну.  Затем  Ник
услышал, как что-то с треском  ломится  сквозь  кусты,  и  чье-то  тяжелое
дыхание.
     Освещенные пламенем костров люди подняли руки, держа на виду железные
обереги. Монах же выдернул из земли свой шест  с  крестом  и  приготовился
пустить его в ход так же, как в нападении на Герольда.
     Все ближе, ближе... Ник заметил, как слева от него  закачались  ветки
куста, оглянулся, желая видеть то, что может оттуда появиться.  Из  листвы
высунулась голова. Похолодев от  страха,  Ник  все  же  заставил  себя  ее
рассмотреть.
     Грязно-белая,  морщинистая,  трясущаяся  голова   неведомого   чудища
казалась ожившим ночным кошмаром.  Морда  осклабилась,  показала