слышал, его многие пытались убить. Раньше. Теперь бросили это дело.
Говорят, что удача всегда за него...
     Мавет  молчала. Бран вышел  из-за ее спины и уселся рядом  - со стороны
здорового глаза.
     - Омри Га-Ход, - сказал он. - Вот, значит, для чего я тебе понадобился.
     - Чтобы следить за ним. Это было несколько обидно.
     - Следить ты могла бы и сама.
     - Только в трущобах. За их пределами, - она  бледно  усмехнулась, - моя
внешность слишком заметна.
     - Ты могла бы носить покрывало, как это делают южанки.
     -  А ты мог  бы заметить,  что  южанки  не  болтаются  часами на улице,
особенно в Столице империи.
     Теперь молчали оба. Бран прикидывал, рассчитывал. Потом произнес:
     - Понадобится много денег. Впрочем, - добавил  он после паузы и стукнул
себя кулаком по колену, - не найти денег в Столице не сумеет только дурак.
     Бран почему-то верил, что Мавет обрадуется, когда  высыпал перед ней на
пол содержимое мешка.
     Он  недостаточно ее  знал.  Она осталась  равнодушна.  Ни  возгласа, ни
жеста,  даже  ресницы  не дрогнули над  здоровым  глазом. Правда,  Бран  уже
понимал, что она отнюдь не стремится намеренно оскорбить его. После братской
могилы  Наамы в  прошлом и перед убийством министра в будущем подобные  вещи
теряют значение.
     И все-таки ему  хотелось, чтобы она оценила содеянное и  разделила  его
радость. Причиной, конечно, было  не удачное ограбление.  Он и раньше шел на
такое в крайности, не испытывая никаких особых  чувств. Здесь причиной  было
что-то другое. И он принялся рассказывать, как  взломал  сокровищницу храма,
одновременно   пытаясь  понять  -  что  это  было  такое?   Может  быть,  он
почувствовал   радость  из-за  того,   что   всего  лишь  оглушил  и  связал
привратника,  но не убил  его, хотя легко мог бы это сделать? Но он трудился
не для собственного обогащения, а ради благородного дела, и  ему не хотелось
никого убивать.  Мавет не выказала никакого внимания этим  его  догадкам, он
понял, что сказал глупость, и умолк.
     Мавет  нагнулась  над  тускло  мерцающей  грудой.  Бран   прихватил  из
сокровищницы, помимо  денег,  все, что  можно было  легко  унести:  кратеры,
светильники,  ожерелья,  ритуальные  статуэтки.  Одну из  них,  изображающую
Джети, бога-козла, сочетающегося с женщиной, она и подняла.
     - Так это был храм Джети?
     Она впервые проявила интерес к его добыче.
     - Ага. Вот похабень, правда? Прищуренный глаз сощурился еще больше.
     - Насмешка судьбы.  Родарх  из  иноземных богов  весьма  почитал Джети,
покровителя мужской силы. Одиннадцать лет назад, в начале осады, храм Джети,
получив  от   императора   щедрое   пожертвование,   провозгласил  проклятие
нокэмам... Может, это как раз из того пожертвования...
     Она  снова задумалась, насвистывая уже  знакомую Брану  мелодию.  Потом
сказала:
     - Утварь у себя  оставлять нельзя. Мне известно, где ее продать. Только
тебе туда лучше не соваться.
     - Ну, знаешь...
     -  Знаю, какой ты храбрый. Но  и меня  там знают, а тебя - нет. - Мавет
бросила статуэтку на пол  и заключила: - Похоже, что  ты был прав и придется
мне стать женщиной с Юга...
     Теперь  они  снимали  небольшой дом  на Белом Холме-в аристократическом
квартале столицы. Прежний владелец был казнен около года назад, на имущество
его был наложен  секвестр,  а  ныне казна его распродавала. Не  желая  иметь
неприятностей  в   будущем,  из  нескольких  покупателей  префектура  отдала
предпочтение  состоятельной  вдове-южанке, за каковую  выдавала себя  Мавет,
явно не имевшей  связей с семьей казненного. Перед этим Мавет пришлось долго
натаскивать Брана, изображавшего ее  управляющего, по самым разным вопросам,
ибо  Бран не  знал законов, а  Мавет -  знала,  но,  согласно традициям Юга,
женщины могли заключать сделки только через посредников. Эти усилия, вопреки
всему, не раздражали, а развлекали Брана. Словно шла игра, а то, что в конце
игры их ждет убийство или собственная смерть, а скорее всего, и то и другое,
его не волновало.
     Так в  их распоряжение  перешел совершенно  пустой дом,  всю обстановку
отсюда вывезли, но Брана и Мавет, в силу их, хотя и разного, однако очевидно
не избалованного  роскошью прошлого, данное обстоятельство  мало удручало, и
сад, запущенность которого имела в себе даже  некую прелесть. Разумеется, не
прелесть  сада была  причиной, по которой Мавет стремилась здесь поселиться.
Не так далеко, пусть и  не совсем  рядом, располагался особняк Омри Га-Хода.
Сам  министр  пока  в  Столице отсутствовал.  Некоторое время  он  пробыл  с
инспекционной поездкой в Южной провинции, а по возвращении, не добравшись до
Столицы, высадился  в  Пинариях, куда  большинство  аристократов  выезжали в
жаркое время и где  находился летний дворец императора.  Именно об этом, как
догадывался Бран, и узнавала Мавет в  порту.  Но вскоре, к началу  сезона на
Большом ипподроме,  двор должен был вернуться  в Столицу, и, чтобы добраться
до  цели,  Брану с  Мавет пришлось поменять  обличье.  Бран обзавелся  новой
одеждой, коротко,  согласно имперской моде, остриг  волосы, сбрил  бороду. А
Мавет предстояло носить плотное покрывало - и это ей не нравилось. Она не то
чтобы жила  вне  правил  и законов -  хотя так  могло показаться, но законы,
которые она  над  собой признавала,  были  какими-то чужими,  недоступными и
непонятными Брану. Любая женщина, считал он, имея такое  лицо,  как у Мавет,
стремилась бы скрыть  его.  Но Мавет, напротив, не желала прятать свой шрам,
словно это  действие отнимало у нее  нечто важное.  Но ничего не  поделаешь,
сейчас  ей  приходилось  закрывать  лицо   и  не  появляться  вне  дома  без
сопровождающего - только это допускали обычаи Юга. Поэтому Бран и Мавет либо
выходили  вдвоем,  либо  он  один  выполнял  ее  распоряжения,   в  основном
приглядывая за домом министра. Таков, вероятно, был ее план с самого начала,
с  мгновения,  когда она остановила его в  ночном  переулке,  и которому она
неукоснительно следовала, хоть  и без удовольствия, так как лишалась прежней
свободы.
     Свобода  -  вот  была  причина радости,  наполнявшей  душу  Брана.  Он,
наконец, понял это - вот  почему ему стало легко, почему он спал спокойно  и
его  не тянуло больше пить.  Впервые  он чувствовал  себя свободным, как  ни
смешно это звучало для человека, добровольно объявившего  себя рабом.  Но он
был достаточно умен, чтобы понять - это не его собственная свобода. Это была
свобода Мавет. Он слышал сказки о ламиях и вампирах, живущих чужой кровью. И
он,  подобно  им,  питался  чужой свободой. Его  родная страна,  Лоэрг, была
завоевана около двух веков назад. И примерно полтора столетия назад пережила
великое восстание, когда, как пелось в песнях,  реки Лоэрга потекли вспять -
а было там множество  рек,  -  потому что  были  запружены трупами имперских
солдат.  А потом,  следуя тем же песням, по Лоэргу многоводному потекли иные
реки - реки крови. Страна была прочно замирена, и остров Лоэрг стал Северной
провинцией,  и  ее  уроженцы  со  временем   удостоились   чести  называться
федератами,  союзниками, охранявшими дальние  форпосты  империи. В федератах
служили  и дед Брана, и отец, и сам  он не видел для  себя иного пути и лишь
под Наамой  смутно угадал, что  свобода, ради которой дрались  и умирали его
предки и забытая его собратьями, еще существует. И ради того чувства, что он
испытывал рядом  с  Мавет,  он готов был  терпеть самое Мавет и принимать ее
такой, как она есть, а было это нелегко, даже если забыть  об ее наружности.
Он быстро усвоил, что на его вопросы она отвечает, только когда хочет. Всего
лишь  раз  она  предупредила, чтоб он не  мешал ей думать, считая повторение
излишним, но правило это оставалось непреложным. Она надолго уходила в себя,
временами принимаясь  насвистывать  все ту же мелодию  (как-то Бран спросил,
что это. "Старая песня,  - отмахнулась она. - Ее теперь и не помнит никто"),
и вывести ее из этого  состояния было невозможно. Она ничего  не  рассказала
ему - хотя он пытался выспрашивать - о десятилетнем промежутке между пещерой
в  горах и встречей  с  ним  (правда,  воровское оружие, привычка к жизни  в
трущобах и ночное пребывание в кабаке свидетельствовали за себя). Никогда не
упоминала,  сохраняет  ли  какие-то  связи с соплеменниками, большинство  из
которых  было продано в  рабство или просто  изгнано из Восточной провинции.
Зато Мавет много и охотно говорила о войне -  о Нептарской войне, потому что
для нее Восточная провинция была и оставалась Нептарой. Говорила очень точно
и профессионально, рассказывала о тираническом правлении князя,  расшатавшем
силы  Нептары,  об  основных  боевых  операциях,  о  междоусобицах  и борьбе
политических группировок,  смысл которой был для  него столь же  неясен, как
для  Мавет  очевиден, могла  перечислить  потери с  каждой  стороны  в любом
сражении - в сущности, такими сведениями мог обладать даже не воинветеран, а
полководец  высокого  ранга. И это было тем удивительнее, что во время войны
Мавет была ребенком и  ничего собственными  глазами не  видела, кроме Наамы.
Где  она набралась  таких  разнообразных познаний, Мавет  не  открывала, но,
несомненно,   это  была   единственная   тема,   которая   ее  по-настоящему
интересовала. Брана, во многом, тоже. Хотя он-то ребенком  не  был тогда, но
почти все годы провел в Лоэрге, не чая, что когда- нибудь попадет на Восток.
Поначалу,  когда  война  представлялась кратковременной и  не сулящей особых
потерь, в  Нептару  были направлены только элитные подразделения  гвардии, в
которых служили лишь коренные уроженцы империи, и не  допускались выходцы из
провинций,   не  имевшие  гражданства,  -  дабы  одним  ударом  покончить  с
мятежниками. Но чем дольше, кровопролитней и беспощадней становилась  война,
к  ней  год  от  года  привлекались союзные войска.  До Лоэрга очередь дошла
последней, и отряды северян прибыли из  гавани Намаль прямиком  к Нааме, так
что Бран  так и не  увидел ни цитадели Малкут, ни Шемеша, столицы Нептары, о
которых рассказывала Мавет.
     О  самой  Нааме  она говорила  мало.  Упомянула  только,  что  это была
крепость нокэмов - Бран так и не понял, являлись ли они особым  племенем или
воинской кастой - и что в их обычаях было с  раннего возраста укреплять себя
различными  испытаниями  и никогда не сдаваться в плен. Может быть, во время
подобных  испытаний  на выживание  Мавет и узнала о  существовании  пещеры в
горах - но это была лишь догадка Брана, ничем  не подтвержденная, потому что
Мавет никогда не объясняла, в чем,  собственно, эти испытания состояли. Судя
по тому, что  он  услышал, нокэмы  должны  были быть чем-то  вроде сородичей
Брана  - воинственных северян, взращенных с оружием в  руках, наслаждавшихся
упоением схватки и считавших для себя позором  мирную  смерть. Но  он как-то
неизъяснимо ощущал, что  нокэмы были  чем-то иным.  Чем-то совершенно  иным.
Ведь  сколько знал Бран, свобода  была  неотделима от  власти. Мавет  же  до
власти не было никакого дела. И оттого именно властью она обладала.
     Передовые  части императорской свиты  направлялись  во  дворец.  Причем
первыми шли груженые повозки -  числом до восьмисот (и это был еще не  самый
пышный обоз, какой  видывала Столица, -  нет, самый  рядовой), затем слуги и
свита,  а  затем  уже сам Авреол  в окружении  отряда  телохранителей. Поезд
должен был растянуться на  целый день, правда, желающих  поглазеть  на него,
несмотря на жару и пыль, всегда находилось предостаточно.  Ни Бран, ни Мавет
не пошли туда. С утра Бран занял позицию против дома, который хотя бы внешне
сумел  хорошо  изучить.  Напротив  была  стена,  ограждавшая  сад  какого-то
вельможи, и,  пристроившись в ее тени. Бран наблюдал за входом. За весь день
по улице  проехали только две запряженные волами  подводы с бревнами, и  обе
разгружались  на заднем дворе министерского  особняка.  Бревна были  ровные,
гладкие, явно не для растопки, хотя - кто знает, может, обеды богачей только
на  таких и  жарятся. Но это было все. Неужели  Омри пробрался в собственный
дом тайно, под покровом  ночи?  Однако  Бран не  зря столько  дней следил за
особняком.  Там не  чувствовалось никакого  нарочитого волнения, выдававшего
прибытие  хозяина, нет, ничего не изменилось.  Или  он  по каким-то причинам
таился.
     К закату Бран вернулся, дабы поделиться соображениями с Мавет, но этого
делать не пришлось.
     -  Он  не  покидал  дворца, -  сказала она, как  только  Бран  вошел. -
Император хочет, чтобы он оставался при нем.
     Мавет сидела в излюбленной позе - у стены. Ни плаща, ни покрывала, даже
повязку, стягивающую ее короткие кудрявые волосы, она сняла. Простое платье,
да  на руке, подпиравшей подбородок, поблескивал  кольчужный рукав, которого
Бран не видел на ней с тех пор, как они покинули трущобы.
     - Ты выходила?
     Это ему не понравилось.
     -  Во  дворец не  проникнуть,  -  задумчиво  сказала  она. -  Никак  не
проникнуть.  Охрана везде. Говорят, Авреол приказал обыскивать даже детей. n
Послушай, мы договорились, что слежкой буду заниматься я! Иначе зачем я тебе
нужен? n Она не ответила.
     - Послушай, - повторил он. - Я обещаю, что добуду тебе этого Омри. Я не
стану его убивать и не лишу тебя удовольствия пустить в ход это. - Он указал
на бронзовую пластину, скрывавшую когти. - Но остальное предоставь мне.
     - Ты полагаешь, это доставит мне удовольствие?
     - Почему нет? Месть сладка.
     - Если тебе отрежут руку,  на которой загноилась рана, твоя жизнь будет
спасена, но удовольствия  ты не испытаешь. Омри Га-Ход - предатель, негодяй,
клятвопреступник, блудослов, интриган,  имперский прихвостень. И он такой же
нептар, как  я.  Он смотрел на нее с  удивлением. Мавет  произнесла короткую
непонятную фразу.
     - Что это?
     -  Ты  же  видел.  Надпись  на воротах  Наамы.  Хотя ты  же  не читаешь
по-нашему.
     - Я вообще не умею читать. Но если бы я прочел, я бы понял.
     - В Нептаре два языка - древний и новый. В Нааме говорили на древнем. И
надпись была на нем. "Ничьи рабы, кроме Бога", - вот что там было вырезано.
     После непродолжительного молчания Бран заметил:
     - На берегу  ты сказала, что не  можешь мстить империи за то,  что  она
такая, какая есть. Но если... ничьи рабы... ты все же ненавидишь ее.
     - Да нет же!  - Тень  встречного удивления выразилась на обезображенном
лице. -  Я думала, ты понимаешь...  Еще тогда,  в кабаке... Ненавидеть можно
равных  себе. Тогда, в кабаке, он кричал:  "Как  они презирали  нас!" Верно,
Мавет,  как  и  ее соплеменники,  не  испытывала  ненависти  к  империи.  Не
снисходила до нее.
     - Ты и меня презираешь, как всех?  - с неожиданной горечью спросил  он,
уверенный в утвердительном ответе, в лучшем случае - в молчании, но услышал:
     - Разве ты все еще принадлежишь империи?
     - Нет, - ответил он  без  колебаний. Империя была для него чужой, как и
для Мавет, хотя и по другим причинам.
     А может быть, по тем же самым.
     Иных слов он не находил.
     -  Ладно.  -  Мавет оторвала  руку  от  подбородка, сжала кулак.  Когти
выскочили из  пазов совсем рядом  с ее разными глазами.  Они  были бритвенно
наточены, и  удар их, подумал Бран,  способен изуродовать противника больше,
чем саму Мавет. У нее, каким бы страшным он ни  был, всего лишь один шрам, а
когти способны превратить лицо в месиво... - Ладно. Послезавтра на ипподроме
большие скачки в честь возвращения императора в Столицу. Он там будет. - Под
"ним" Мавет вряд  ли подразумевала  Авреола. - И мы тоже.  Пора тебе на него
посмотреть.
     Место, которое они  заняли на ипподроме, считалось плохим, потому что с
него плохо была видна арена. Бран это знал, потому что  бывал здесь раньше -
именно  эти,  неудобные  места,  были  отведены  для  провинциалов,  лиц без
имперского гражданства и горожан, слишком бедных, чтобы заплатить за вход, и
получавших бесплатный пропуск за счет муниципалитета или магистратуры.  Зато
отсюда была отлично видна  императорская ложа - "священное  сиденье". И это,
несомненно,  знала Мавет. Сейчас она  помещалась рядом  на каменной скамье -
настоящий кокон из плотной  темной ткани, не  видно ни лица, ни пряди волос.
Ни кусочка тела,  вплоть  до кончиков ногтей - лишь в таком виде  порядочная
женщина с  Юга  могла  показаться на людях. Только  узкая прорезь для глаз в
покрывале, прикрывающем лицо. Ужасно жарко,  наверное, и  неудобно.  Было бы
плохо,  если  бы пришлось  драться  в таком  наряде. А  драки  на  ипподроме
случались  нередко.  Сторонники  различных  возниц  или  школ,  выставлявших
атлетов,  зачастую устраивали  форменные  побоища, и  на  трибунах,  бывало,
проливалось больше  крови, чем на  арене.  Но сегодня такого не должно  было
случиться. Ожидался император, и кругом было полно стражи.  Да и они с Мавет
пришли сюда не  драться, а  смотреть,  и вовсе не скачки  - любимое  зрелище
императора (он предпочитал их и травле зверей, самых диковинных, и поединкам
меченосцев и атлетов, и живым картинам), а следовательно, и Столицы.
     Ипподром  к  возвращению императора  из  Пинарий  был  заново  отделан.
"Священная" ложа над  трибуной  из розового  мрамора  полностью вызолочена и
украшена цветочными гирляндами. Дорожки для  колесниц были усыпаны шафраном,
что делалось исключительно при торжественных процессиях, и по ним  тоже были
разбросаны  розы. Обсуждалось  новшество  нынешнего  сезона - вместо обычных
четырех  дорожек  было  шесть, и к  традиционным  четырем цветам, по которым
распределялись  сторонники  колесничих,  -  синему, зеленому,  пурпурному  и
белому  - прибавлялись еще два: желтый и серый. Это  обещало новые страсти и
новые траты.
     Какие   бы   новые   удобства   ни   были   привнесены   в   устройство
аристократических и платных трибун, того яруса, где сидели Бран и Мавет, они
не  коснулись.  Публика  кругом  шумела,  воняла,  грызла  орехи  и  чеснок,
прикладывалась   к  флягам,  заключала  ставки,  обжималась  и  рассказывала
анекдоты. Будь Мавет здесь одна,  в таком-то наряде  ей бы не поздоровилось.
Но, уразумев, что южанку  сопровождает  крепкий мужчина, да еще  при оружии,
соседи не рисковали ее задеть. Сама она молчала.
     Потом завыли фанфары и перекрыли  гомонящую толпу. Император со  свитой
показались в  ложе. Они  прошли  через  особый  крытый  переход, соединявший
ипподром с дворцом.  Бран где-то  слышал, что  не то  два,  не  то  три раза
императоров в подобных переходах убивали заговорщики. И все же императоры не
оставляли привычки пользоваться  ими -  ради того,  чтобы неожиданно, словно
из-под земли, во всем блеске  возникнуть перед взорами подданных Эффект и  в
самом деле был силен.  Вопили  фанфары  и  вопила толпа, встречая обожаемого
императора.  Тот милостиво  улыбался  в  ответ.  Бран уже  как-то  видел при
всенародных празднествах воссевшего два года назад на Золотой Трон Авреола -
коренастого белокурого молодого человека, и  тогда у него на лице была та же
застывшая улыбка. Император был в  белых одеждах и золотом венце - остальным
в  его  окружении,  исключая  женщин,  запрещалось   покрывать  голову.   Он
приветственно  подымал руку  в ответ на  ликование  Столицы. Но  Бран  искал
сейчас взглядом другого человека. И быстро нашел его, тем более что от Мавет
знал, как тот выглядит. И все же это было удивительно. .
     По   арене   пробежали   скороходы,   прокувыркались   шуты.   Мальчики
разбрасывали  лепестки  роз,  которые  вскоре  должны были раздавить конские
копыта. Герольд выкликал имена возниц и владельцев конюшен, по мере того как
четверни  появлялись на беговых дорожках, и  каждый раз толпа  встречала  их
взрывами восторга и  негодования. В другое время это вызвало бы  любопытство
Брана. Но не теперь
     Вдоволь  покрасовавшись перед публикой, в какое-то неуловимое мгновение
колесничие словно забыли о  ее существовании Мгновение каменного оцепенения