о,
разрешите? - Он сел на стул, вытащил платок, отер блестевшее  от  пота
лицо. - Утро, а уже такая жара, скажите на милость!
    Следователь сидел в оцепенении.
    - Стало  быть,  я  -  Кривошеин  Валентин  Васильевич,  заведующий
лабораторией новых систем  в  Институте  системологии,  -  невозмутимо
объяснил посетитель. - Мне, понимаете ли, только сегодня  дали  знать,
что вы... что органы милиции интересуются этим досадным происшествием,
и я сразу же поспешил сюда. Я  бы,  разумеется,  еще  вчера  или  даже
позавчера представил  вам  исчерпывающие  объяснения,  но...  (пожатие
плеч) мне и в голову не приходило, что вокруг одного неудачного  опыта
разгорится этакий, простите, сыр-бор с привлечением милиции! Вот  я  и
отлеживался в квартире, будучи после эксперимента несколько не в себе.
Видите ли, товарищ Онисимов... простите, как вас зовут?
    - Аполлон Матве... то есть Матвей Аполлонович,  -  сиплым  голосом
молвил Онисимов и прокашлялся.
    - Видите  ли,  Матвей  Аполлонович,  получилось  так:  в  процессе
эксперимента  мне  пришлось  погрузиться   в   бак   с   биологической
информационной средой.  К  сожалению,  бак  был  укреплен  непрочно  и
опрокинулся. Я упал вместе с ним,  ударился  головой  о  пол,  потерял
сознание. Боюсь, что бак при падении задел и  моего  лаборанта  -  он,
помнится, в последний миг пытался удержать...  Я  пришел  в  себя  под
клеенкой на полу. Услышал, что в лаборатории разговаривают  люди...  -
Кривошеин очаровательно улыбнулся. - Согласитесь, Матвей  Аполлонович,
мне было  бы  крайне  неловко  в  своей  лаборатории  предстать  перед
посторонними в  таком,  мягко  говоря,  шокирующем  виде  -  голым,  с
разбитой головой. К тому же эта жидкость... она, знаете, щиплется злее
мыльной пены! Поэтому я потихоньку выбрался  из-под  клеенки,  юркнул,
простите, в душевую - обмыться, переодеться... Должен признаться,  что
в голове у меня гудело, мысли путались. Я вряд ли  даже  отдавал  себе
отчет в своих действиях. Не помню, сколь долго я находился в  душевой,
- помню лишь, что, когда я вышел из нее, в лаборатории никого не было.
И я ушел к себе домой - отлеживаться... Вот в общих чертах  все.  Если
угодно, я могу дать вам письменное объяснение, и покончим с этим.
    - Так, понятно... -  Онисимов  постепенно  овладевал  собой.  -  А
какими же такими опытами вы занимались в лаборатории?
    - Видите ли... я веду исследования по биохимии высших соединений в
системологическом аспекте с привлечением полиморфного  антропологизма,
- безмятежно возвел брови Кривошеин.  -  Или  по  системологии  высших
систем  в  биохимическом  аспекте  с  привлечением  антропологического
полиморфизма, как вам будет угодно.
    - Понятно...  А  скелет  откуда  взялся?  -   Матвей   Аполлонович
покосился на ящик, который стоял на краю его стола. "Ну, погоди!"
    - Скелет? Ах да, скелет! - Кривошеин улыбнулся. - Видите ли,  этот
скелет  мы   держим   в   лаборатории   в   качестве,   так   сказать,
учебно-наглядного пособия.  Он  всегда  лежит  в  том  же  углу,  куда
положили меня, пока я был без сознания...
    - А что вы  на  это  скажете?!  -  И  Матвей  Аполлонович  быстрым
движением снял ящик,  под  которым  стоял  слепок  головы  Кривошеина.
Светло-серые пластилиновые бельма в упор смотрели на  посетителя  -  у
того мгновенно посерело и обмякло лицо. - Узнаете?
    Аспирант Кривошеин опустил голову. Только теперь  он  окончательно
убедился в том, о чем догадывался, но с чем до последнего  момента  не
хотел смириться: Валька погиб во время эксперимента...
    - Не сходятся у вас концы с концами, гражданин... не знаю, как вас
и кто вы! - Онисимов, тщетно сдерживая ликование, откинулся на  стуле.
- Вы вчера меня это... мистифицировали,  но  сегодня  не  выйдет!  Вот
сейчас я вам устрою очную ставочку с вашим сообщником Кравцом, что  вы
тогда мне покажете?!
    Он потянулся к телефону.  Но  Кривошеин  тяжело  положил  руку  на
трубку.
    - Да вы что, позволь... - воинственно вскинул голову Онисимов -  и
осекся: напротив него сидел... он  сам.  Широкоскулое  лицо  с  узкими
губами и острым подбородком,  тонкий  нос,  морщины  вокруг  рта  и  у
маленьких, близко посаженных глаз. Только  теперь  Матвей  Аполлонович
обратил внимание на синий, как у него самого, костюм  собеседника,  на
рубашку с вышитым украинскими узорами воротником.
    - Не дурите,  Онисимов!  Это  будет  не  та  ставка  -  вы  просто
поставите себя в неловкое положение. Не далее как двадцать минут назад
следователь Онисимов отпустил на свободу подследственного Кравца из-за
отсутствия улик.
    - Так,  значит...  -  Онисимов  завороженно  смотрел,   как   лицо
Кривошеина расслабилось и постепенно приобретало прежние очертания; от
щек отливала кровь У него перехватило дыхание.  Во  многих  переделках
приходилось бывать Матвею Аполлоновнчу за время работы в милиции: и он
стрелял, и в него стреляли" - но никогда ему не было так страшно,  как
сейчас. - Так вы... это вы?!
    - Именно: я - это я, -  Кривошеин  поднялся,  подошел  вплотную  к
столу. Онисимов поежился под его злым взглядом. - Послушайте, кончайте
вы эту возню! Все живы, все на местах - что  вам  еще  надо?  Никакими
слепками, никакими скелетами вы не докажете, что Кривошеин  умер.  Вот
он, Кривошеин, стоит  перед  вами!  Ничего  не  случилось,  понимаете?
Просто работа такая.
    - Но... как же так? - пролепетал Матвей Аполлонович. -  Может,  вы
все-таки объясните? Кривошеин досадливо скривился.
    - Ах, Матвей Аполлонович, ну что я вам  объясню!  Вы  всю  технику
сыска применяли:  телевидеофоны,  дактилоскопию,  химические  анализы,
восстановление облика по  Герасимову  -  и  все  равно...  даже  такую
личность, как Хилобок, не смогли раскусить. Тут уж, как говорится, все
ясно. Преступления не было, за это можете быть спокойны.
    - Но ведь... с  меня  спросят.  Мне  ведь  отчитываться  по  делу,
отвечать... Как же теперь?
    - Вот это деловой разговор. - Кривошеин снова уселся  на  стул.  -
Сейчас объясню как. Запоминайте относительно сходства скелета со мной.
Этот скелет - семейная реликвия. Мой дед  со  стороны  матери,  Андрей
Степанович Котляр, известный в свое время биолог, завещал не  хоронить
его, а препарировать и передать скелет тем потомкам, которые пойдут по
научной линии. Причуда старого ученого, понимаете? И еще:  на  скелете
вы, видимо, обнаружили переломы ребер с правой стороны, что,  понятное
дело, вызывает сомнения... Так вот: дед погиб в  дорожной  катастрофе.
Старик обожал гонять на мотоцикле с  недозволенной  скоростью.  Теперь
понятно?
    - Понятно, - быстро кивнул Онисимов.
    - Так-то оно лучше. Я надеюсь, что  эта...  семейная  реликвия  по
закрытии дела будет  возвращена  ее  владельцу.  Равно  как  и  прочие
"улики", взятые из лаборатории. Придет время,  Матвей  Аполлонович,  -
голос Кривошеина зазвучал задумчиво, - придет время, когда эта  голова
будет красоваться не у вас на столе - на памятнике...  Ну,  мне  пора.
Надеюсь, я вам все объяснил. Возвратите мне, будьте  добры,  документы
Кравца. Благодарю вас. Да, еще: старшина, коего вы  любезно  поставили
охранять лабораторию, просит смены. Отпустите его, пожалуйста, сами...
Всего доброго!
    Кривошеин сунул документы в карман,  направился  к  двери.  Но  по
дороге его осенила мысль.
    - Послушайте, Матвей Аполлонович, - сказал он, вернувшись к столу,
- не обижайтесь, ради бога, на то, что я вам предложу, но не хотите ли
поумнеть? Станете соображать быстро, мыслить широко и глубоко.  Будете
видеть не только улики, но вникать в суть вещей  и  явлений,  понимать
саму душу человеческую! И станут вашу  голову  посещать  замечательные
идеи - такие, что  щеки  будут  холодеть  от  восторга  перед  ними...
Понимаете, жизнь сложна, а  дальше  будет  еще  сложнее.  Единственный
способ оказаться  в  ней  на  высоте  человеческого  положения  -  это
разбираться во всем.  Другого  пути  нет...  И  это  возможно,  Матвей
Аполлонович! Хотите? Могу устроить.
    Лицо Онисимова дернулось от обиды, стало наливаться кровью.
    - Насмехаетесь... - тяжело выговорил он.  -  Мало  вам  того,  что
вы... так еще и насмехаетесь. Идите себе, гражданин!
    Кривошеин пожал плечами, повернул к двери.
    - Постойте!
    - Что еще?
    - Погодите минуту, гражданин... Кривошеин. Ну ладно: я не понимаю.
Может, у вас действительно наука такая... И версию вашу я  принимаю  -
ничего мне другого не остается. Можете думать обо мне как хотите, ваше
дело... -  Матвей  Аполлонович  никак  не  мог  справиться  с  обидой.
Кривошеин морщился: зачем он это говорит? - Но если без  версий:  ведь
человек погиб! Кто-то же виноват?
    Аспирант внимательно взглянул на него.
    - Все понемногу, Матвей Аполлонович. И он сам, и я,  и  Азаров,  и
другие... и даже вы чуть-чуть, хоть вы его никогда не знали: например,
тем,  что,  не  разобравшись,  профессионально  подозревали  людей.  А
криминально, чтоб по уголовному кодексу, - никто. Так тоже бывает.

    - Кажется, и  с  этим  вопросом  все,  -  облегченно  сказал  себе
аспирант, садясь в троллейбус.

    "Завтра опыт. Собственно, даже не завтра -  сегодня  ночью,  через
семь-восемь часов. Перед серьезным делом мне всегда не хочется  спать,
а выспаться надо. Поэтому я ходил  и  ездил  сегодня  по  городу  часа
четыре, чтобы устать и отвлечься.
    Где я только не побывал: в центре, на окраинах,  в  парках,  около
автовокзала - рассматривал людей, дома,  деревья,  животных.  Принимал
парад Жизни.
    ...Проковылял по жаре навстречу мне иссохший старик с  желтыми  от
времени усами и красным морщинистым лицом. На серой сатиновой  рубашке
болтались, позвякивали на ходу три Георгиевских  креста  и  медаль  на
полосатых бантах. Старик остановился в короткой  тени  липы  перевести
дух.
    Да, дед, и мы когда-то были! Много ты жил-пережил, а, видать,  еще
хочешь: ишь вышел покрасоваться - георгиевский кавалер! Налить бы тебе
силой мышцы, прояснить хрусталики глаз, очистить от склероза и маразма
мозг, освежить нервы - ты бы показал кузькину  мать  нам,  молодым  из
века спутников!
    ...Плетутся мальчишки, обсуждая кино.
    - А он в него - тррах! - из атомного пистолета!
    - А они: та-та-та... тах-тах!
    - Почему из атомного?
    - А из какого еще? На Венере - и обыкновенный пистолет?!
    ...Кошка смотрит на меня тревожными глазами. Почему у кошек  такие
тревожные глаза? Они что-то знают?  Знают,  да  не  скажут...  "Брысь,
треклятая!" - сгинула в подворотне.
    ...Осанисто прошагал навстречу парень  с  низким  лбом  под  серым
ежиком: брюки обрисовывают сильные икры и  бедра,  тенниску  распирает
развитая грудь. И по лицу парня понятно, что он на все проблемы  жизни
может ответить прямым справа в челюсть либо броском через голову.
    А вот мы всем сработаем такие мышцы, всем введем информацию насчет
бокса и самбо - как тогда будет насчет прямого правой?
    ...В парке Шевченко мимо меня прошли, держась за руки и никого  не
замечая, парень и девушка.
    Вам нет нужды в нашем открытии, влюбленные.  Вы  хороши  друг  для
друга и так. Ни пуха ни пера вам! Но... всяко бывает в жизни.  И  вашу
любовь  подстерегают  опасности:   быт,   непонимание,   благоразумие,
родственники, пресыщение - да мало ли! Одолеете сами - честь  и  хвала
вам. А нет - наведайтесь: отремонтируем  вашу  любовь,  починим  лучше
телевизора. Как новенькая будет - ну, как 8 тот день, когда вы впервые
увидели друг друга в очереди к кассе кинотеатра.
    ...А какая дама встретилась мне  около  универмага  на  проспекте!
Сверхпышное тело втиснуто в парчовое платье, золотая  брошь,  ожерелье
из поддельного янтаря, пятна пота около подмышек и на спине  величиной
с  тарелки!  Голубая  парча  переливается  на  ходу  всеми   оттенками
штормового моря.
    Фи, мадам! Разве можно в такую жару втискиваться в парчу, это ведь
не Георгиевские кресты! Вас, видимо, не любит муж,  мадам,  да?  Он  с
ужасом смотрит на ваши руки толщиной с его ногу, на этот жировой  горб
на спине... Вы несчастны, мадам, мне вас не жаль, но я понимаю. Муж не
любит, дети не ценят, врачи не сочувствуют, а соседи... о, эти соседи!
Ладно, мадам, придумаем что-нибудь и для вас.  В  конце  концов  и  вы
имеете право на дополнительную порцию счастья в порядке живой очереди.
Но, кстати, о счастье, мадам: ваш  вкус  настораживает.  Нет,  нет,  я
понимаю: вы влезли в эту неудобную  парчу,  нацепили  серьги,  золотую
брошь и  ожерелье,  которое  вам  не  идет,  унизали  пальцы  толстыми
кольцами, чтобы доказать что вы не хуже других, что у вас все  есть...
Но, простите меня, мадам, ни черта у вас нет. И, как хотите,  придется
исправлять вам не только тело, но и вкус, а заодно и ум и чувства.  За
те  же  деньги,  мадам,  не  пугайтесь.  А  иначе  не  расчет,  мадам:
растрясете вы вновь  обретенную  красу  и  свежесть  по  ресторанам  и
вечеринкам, разменяете на любовников... стоит ли  стараться?  Истинная
красота, мадам, - это гармония тела, ума и духа.
    Две красивые девушки прошли и не взглянули на меня. Что им на меня
глядеть!  Небо  чистое.  Солнце  высоко.  Экзамены  позади.   И   этим
троллейбусом можно доехать до пляжа.
    ...Пацан, которого не пустили гулять, приплюснул  нос  к  оконному
стеклу. Поймал мой взгляд, скорчил рожу.  Я  тоже  скорчил  ему  рожу.
Тогда он устроил целую пантомиму...
    Я люблю жизнь, я очень люблю жизнь! Не надо мне лучше, пусть будет
какая есть, только бы... Что только бы? Что? Ух ты!..
    Вот то-то и есть, что надо лучше. Очень многое неладно в мире.
    И я пойду. Я не продал, люди. Многое  можно  будет  этим  способом
сделать:  прибавить  людям  красоты  и  ума,  ввести   в   них   новые
способности, даже новые свойства. Скажем,  сделать  так,  что  человек
станет  обладать  радиочувством,  будет  видеть  в  темноте,   слышать
ультразвуки,   ощущать   магнитное   поле,   испускать   радиосигналы,
отсчитывать без хронометра время с  точностью  долей  секунды  и  даже
угадывать мысли на расстоянии - хотите? Впрочем, все это, наверно,  не
главное.
    А главное то, что я пойду. И еще кто-то  пойдет,  если  выйдет  не
так. И еще... Вот так оно все и будет!"

    - Никто не погиб, какого черта! - трясясь  в  троллейбусе,  шептал
аспирант Кривошеин непослушными губами. - Никто не умер...
    "...Я иду. Жизнь! Спасибо тебе, судьба, или как там тебя, за  все,
что было со мной. Страшно подумать, что я мог остановиться на малом  и
остаться стригущим купоны заурядом! Пусть и дальше будет в моей  жизни
и тяжелое, в страшное, и передряги, и  страдания  -  только  пусть  не
будет в  ней  мелкости.  Пусть  никогда  я  не  унижусь  до  драки  за
благополучие, за успех, до дрожи за свою шкуру в серьезном деле!
    Время к ночи, а спать все не хочется  и  не  хочется.  Глупое  это
занятие: спать. От него, наверно, тоже можно  избавиться.  Говорят,  в
Югославии есть один чудак, который не спит уже лет тридцать - и свеж.
    "Полночь в Мадриде. Спите спокойно! Уважайте короля и королеву!  И
пусть дьявол никогда не встает на вашем пути..." В те времена меня  бы
на костер - и все!
    Не спите спокойно, люди! Не уважайте ни  короля,  ни  королеву!  И
пусть дьявол встает на вашем пути - ничего страшного.
    В юном возрасте я мечтал  (о  чем  я  только  не  мечтал!),  когда
придется идти на серьезное, рискованное дело, поговорить напоследок  с
отцом. Не было  у  меня  серьезных  дел,  не  дождался  батя.  Что  ж,
попробуем сейчас.
    - Ну вот, батя, завтра  мне  стоять  на  бруствере.  Страшно  было
стоять-то?
    I- Да как тебе сказать? Страшновато, конечно... До немецких окопов
метров четыреста, мишень я видная. Братание  еще  не  вошло  в  полную
силу, постреливали. Пару раз и по мне стрельнули - у немцев тоже народ
был всякий. Но не попали. Может, только испугать хотели...
    - А что это за мера такая странная: стоять на бруствере?
    - Временное  правительство  ввело.   Специально   для   тех,   кто
агитировал   кончать   империалистическую   войну.   "Ах,   они   тебе
братья-рабочие и братья-крестьяне?! Посмотрим, как они по  тебе  будут
пулять". И - на два часа. А иных и на четыре.
    - Остроумно, ничего не скажешь... (Батя, а ты знал... ну, что я не
верил тебе?)
    - Знал, сынок... Ничего. Время было такое дурное. Я  сам  себе  не
всегда верил... А ты что затеял-то?
    - Опыт по управлению информацией в  своем  организме.  В  конечном
счете должен получиться способ  анализа  и  синтеза  человеком  своего
организма, психики, памяти... понимаешь?
    - Вечно ты, Валька, мудрено говоришь. Не усваиваю  я  вашу  науку.
Когда-то пулемет с завязанными глазами собирал и разбирал.  А  это  не
улавливаю... что это даст?
    - Ну... вот ты воевал за всеобщее равенство, верно? Первая  стадия
этого замысла выполняется: устраняется  неравенство  между  богатым  и
бедным, между сильным и слабым. Общество предоставляет  теперь  равные
возможности для всех. Но, помимо неравенства, заложенного в  обществе,
есть неравенство, заложенное в самих людях. Бездарный человек не равен
талантливому. Некрасивый не равен красивому. Больной и калека не равны
здоровому... А если с этим  способом  выйдет,  каждый  человек  сможет
сделать  себя  таким,  каким  захочет:   умным,   красивым,   молодым,
честным...
    - Молодым, умным, красивым - это ясно. Все захотят. А вот  честным
- тяжело. Это труднее всего - быть честным.
    - Но  если  человек  точно  знает:  эта  информация  прибавит  ему
подлости и изворотливости, а эта - честности и прямоты, не  станет  же
он колебаться, что выбрать?!
    - Да как  сказать...  Есть  люди,  которым  важно  казаться  перед
другими честными, а там можно хоть воровать - лишь бы  не  попадаться.
Такие выберут изворотливость.
    - Знаю... Не надо о них сейчас, батя. Завтра опыт.
    - И непременно тебе идти? Смотри, сынок...
    - А кому же еще,  как  не  мне!  Скажи,  ты  мог  бы  спрыгнуть  с
бруствера в окоп?
    - Внизу два офицера стерегли. Сразу кончили бы.
    - А упросить их нельзя было?
    - Отчего же? Сказать, что не буду больше агитировать,  что  выхожу
из большевиков, за милую душу отпустили бы.
    - Почему же ты не сказал?
    - Чтоб я - им? И не думал я об этом. О  другом  думал:  если  меня
подстрелят - братанию на нашем участке конец.
    - А почему ты об атом думал? Так уж очень любил людей, да? Но ведь
ты и убивал людей - и до этого и после.
    - И я убивал, и меня убивали - время было такое.
    - Таи почему?
    - Гордый был, наверно, поэтому. Очень я был гордый  тогда.  Думал,
что стою против всей войны.
    - Вот и я, батя, теперь такой гордый.
    - Конечно, попал на бруствер  -  стоять  надо  гордо.  Это  верно.
Только ты свое дело с тем бруствером не равняй,  сынок!  Я  ведь  двух
часов не достоял:  солдатский  комитет  поднял  батальон  по  тревоге,
офицериков кончили - и все... А у тебя есть кого поднимать по тревоге?
    На этот  вопрос  мне  нечего  ответить  -  и  выдуманный  разговор
кончается.
    Ну, хватит - спать! Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить?"



                             Глава шестая


                           - Там прибыли с Земли, ваше совершенство.
                           - С Земли? Земля, Земля... гм...
                           - Это та самая планета, на которой сочинена
                        "Летучая мышь", ваше совершенство.
                           - А!   Трьям-тири-тири,    трьям-тири-рири,
                        трям-пам-пам-пам!   Прелестная   вещица.   Ну,
                        примите их по третьему разряду.

                                                 Разговор во Вселенной


    Аспирант Кривошеин поднялся  на  пятый  этаж,  вошел  в  квартиру.
Виктор Кравец и дубль Адам курили на балконе; заметив его вернулись  в
комнату. Кривошеин невесело оглядел их.
    - Трое из одного стручка. А было  четверо...  -  он  посмотрел  на
ча