о волнами накатывалось на Калхаса.
     - Хорошо. Пусть будет так. Но Гиртеада -  повод,  удобная  форма  для
выражения недовольства. Я тебя умоляю, потерпи... Завтра стратег пойдет  к
Софии. Через несколько дней вы опять  соединитесь  и  вместо  того,  чтобы
пытаться избить  тебя,  горожане  будут  гулять  на  свадебном  торжестве,
которое устроит Эвмен!
     Иероним говорил совершенно искренне.  Эта  искренность  обезоруживала
Калхаса, однако не прибавляла спокойствия. Аркадянин  освободился  из  рук
историка и сел на ложе, готовясь к пытке ожиданием.


     На следующий день ему уже не нужно было подавлять  возмущение.  Эвмен
сдержал слово. Он действительно побывал у Софии.  Но  вернулся  от  нее  с
лицом, на котором явно было можно прочитать  следы  недавнего  унижения  и
вызванного им гнева. София отказала. Причем отказала, явно наслаждаясь тем
фактом, что может отказать самому стратегу.
     - Не волнуйся и не беспокойся  зря,  -  сказал  тем  не  менее  Эвмен
Калхасу. - Я не оставлю попыток вызволить твою Гиртеаду.
     - А зачем вообще нужно было отдавать ее? - не скрывая  гнева  спросил
прорицатель. - Ты сам себя  поставил  в  глупое  положение,  Эвмен,  когда
проявил слабость перед городом. Отказ Софии - плата за твою слабость.
     - Я не позволю всем, кому угодно, плевать мне в лицо!
     Эвмен побагровел от ярости. Его  пальцы  сжались  на  рукоятке  меча,
висевшего у пояса. Калхас чувствовал, как напряглись за его спиной Иероним
и Тиридат, присутствовавшие при разговоре. Но  пастуха  это  нисколько  не
обеспокоило. Он дрался  бы  с  Эвменом,  Тиридатом,  дрался  бы  со  всеми
телохранителями вместе взятыми. Ему казалось, что даже если  его  раздерут
на части, каждый кусок его плоти станет впиваться в обидчика.
     - Твой разум помрачен, - неожиданно ровным голосом сказал стратег.  К
удивлению пастуха Эвмен смотрел на него так же приветливо, как  и  обычно.
Калхас не успел заметить перемены  -  настолько  быстро  она  произошла  в
человеке, который мгновение назад готов был обнажить оружие. - Позволь мне
действовать так, как я считаю нужным. Девушка будет у тебя. Только следует
потерпеть.
     -  Терпеть?  -  скрипнул  зубами   пастух.   -   Терпи,   если   твоя
государственная мудрость не подсказывает больше ничего!
     Разум пастуха  действительно  был  слеп.  Сразу  после  разговора  со
стратегом Калхас покинул его дом. Пастух не взял с собой ни  одной  монеты
и, сохранись его старая аркадская одежда, он  сменил  бы  на  нее  богатое
платье, подаренное Эвменом.
     Оказавшись на улице, Калхас начал почти бегом кружиться по городу. Он
не знал и не хотел знать, куда и зачем стремится - просто ноги  не  давали
душе  переполниться  горечью  и  болью.  Пара   телохранителей   стратега,
пытавшиеся было в отдалении следовать за ним, потеряли аркадянина в  толпе
на базарной площади, и Калхас оказался предоставлен самому себе.
     Перед  ним  мелькали  дома,  люди,   занятые   повседневной   суетой,
по-зимнему пустые сады, крепостные  стены.  Когда  же  глаза  прояснились,
Калхас понял, что ноги принесли его  к  дому  Софии.  Сумасшедшая  надежда
побудила пастуха подойти к воротам и трижды  ударить  в  них.  Он  молился
Гермесу, чтобы уступчивость стратега подала Софии мысль  не  тратиться  на
наемную охрану и чтобы собаки, как и в прошлый раз, не напали на него.  Он
с наслаждением представлял, как разобьет Сопатру физиономию.
     У него даже не  спросили,  кто  стучит  в  ворота.  Одна  из  створок
медленно  отворилась  и  перед  Калхасом  предстал  самодовольный,  наглый
садовник. За его спиной стояло несколько мужчин  с  руками  каменотесов  и
неподвижными туповатыми лицами. "Эти не станут  избивать,  -  подумал  про
себя Калхас. - Эти будут убивать". Тем не менее он сделал шаг вперед и изо
всей силы опустил кулак на переносицу Сопатра.
     Словно сухая ветка под ногами, хрустнула кость. Садовник  отшатнулся,
и тут же Калхас дал ему другой рукой оплеуху. Взвизгнув,  философ  кинулся
под защиту охранников. Те некоторое время пребывали  в  явном  недоумении.
Решительность пастуха явно вызвала в них опасения, что сейчас появятся его
сообщники в превосходящем числе. Лишь истошный крик Сопатра: "Он же  один!
Бейте его!" - принудил наймитов к активным действиям.
     Они старались бить в висок, в печень, кадык. Это  были  не  воины,  а
убийцы, рабы-надсмотрщики, которые  кулаками  зарабатывали  право  лизнуть
хозяйский сапог. Голыми руками справиться с ними было невозможно, и Калхас
медленно отступал, стараясь, чтобы какой-нибудь из их  ударов  не  оглушил
его. Стыд и злость  заставляли  пастуха  сопротивляться,  он  и  не  думал
показывать  им  спину.  Но,  к  счастью  для  него,  злость  не   задавила
окончательно животную, аркадскую жажду жизни. Когда голова его уже  гудела
от ударов наймитов Софии, а ребра болели так, словно их выламывали клещами
на дыбе, аркадянин совершил резкий прыжок назад и побежал, легко отрываясь
от тяжелых на ногу преследователей.
     "Пусть считают свои синяки, - подумал он, слыша за спиной  затихающий
топот их ног. - Одному здесь делать нечего".
     Медленно остывая от драки, Калхас покинул пределы  Тарса.  Гермес  не
помог ему, да и стоило ли ждать помощи от бога, ведь это он сам  не  сумел
удержать Гиртеаду. Гермес предупреждал, что девушку  нужно  беречь,  а  он
разжал  пальцы,  забыл  об  опасности,  забыл  о   желании   Эвмена   быть
справедливым...
     Справедливость!  В   том,   что   произошло,   не   было   ни   грана
справедливости, и стратег не мог не знать об этом. "Он хочет быть  угодным
всем. Наверное, как был угоден Александр. Но это невозможно.  Это  погубит
его, как губит нас с Гиртеадой". Калхас, словно плакальщицы, царапал  свою
грудь и готов был выть от горя. Когда боль отступала, он опять  говорил  с
собой, но слова утешения  не  приносили.  "Эвмен  не  поможет.  Он  желает
помочь, но в его голове выстраиваются такие сложные политические  расчеты,
что желание это будет забыто".  Аркадянин  жалел,  что  рядом  с  ним  нет
Дотима. Наемник благоговел перед стратегом, но он обязательно придумал бы,
как обмануть и Софию, и  Эвмена.  "А  что  делать  мне?  Неужели  я  не  в
состоянии сделать ничего?"
     Калхас сел около ручья, темного от  приносимого  с  полей  мусора,  и
продолжал безуспешно ломать голову. Иногда мысли его прерывались  молитвой
и тогда он, стискивая шарик, шепотом жаловался Гермесу, просил  бога  хотя
бы подать знак о своей милости. Вслед за молитвой  приходило  раздражение:
Калхас сокрушался из-за собственной  слабости,  зависимости  от  тех,  кто
сильнее. В первый раз за свою жизнь пастух был по-настоящему зол на себя и
груз этого чувства  оказался  тяжек.  Превозмогая  его,  он  сжимал  зубы,
выпрямлял спину - словно поза решительного, самоуверенного человека  могла
помочь ему решить, как поступить.
     Ветер был теплым,  а  земля  -  прохладной.  Кое-где  сквозь  старую,
уставшую траву на берегу ручья виднелось ее ежегодно дряхлеющее  тело.  На
солнечных местах стоял звон от  мух  и  мошкары:  бесконечная  киликийская
осень еще не кончилась. А где-то там,  среди  нависших  над  равниной  гор
Дотим уже сражался с Антигоном, несогласным со  стратегическими  расчетами
Иеронима.
     Совершенно мирный вид вокруг Калхаса не вязался с сознанием того, что
вскоре вокруг стен Тарса будет литься  кровь.  Расслабленно  перекликались
горожане, готовившие к зиме свои сады и земельные участки, где-то  вдалеке
разноголосо постанывал скот. Против воли прислушиваясь к  голосам  жителей
Тарса, пастух убеждался в том, что в осаду садиться они не захотят  и  при
первом удобном случае выдадут стратега Антигону. "Так ради чего заигрывать
с ними?" - с отчаянием спрашивал неизвестно у кого Калхас  и  в  очередной
раз сдавался перед морским валом из любви и горя.
     За спиной аркадянина  находилась  то  ли  тропинка,  то  ли  заросшая
дорога, по которой  несколько  раз  проезжали  унылые  тяжелые  повозки  с
низкими, грубо сделанными колесами. На Калхаса не обращали внимания, и  он
не обращал внимание на проезжавших. Но когда  солнце  стало  нижним  краем
задевать горы, знакомый голос произнес его имя.
     Обернувшись, пастух  увидел  рыжего,  усеянного  веснушками  Газарию.
Сводник восседал на повозке, из которой торчала ручка от мотыги.
     - Откуда ты едешь? - удивлялся Калхас.
     - С земли, - ответил тот. - Я купил участок. А ты не знал?
     - Нет. Зачем тебе  земля?  Разве  твое  занятие  перестало  приносить
прибыль?
     - Мое занятие всегда приносит прибыль. Но нужно приживаться. Теперь у
меня земля, я такой же как и соседи. Никто не станет смотреть косо.
     Газария поскреб грязной рукой в затылке.
     - А ты что здесь делаешь?
     - Скучаю по Дотиму.
     Сириец с готовностью осклабился:
     - И я скучаю.  Он  часто  гостил  у  меня...  -  его  лицо  сделалось
любопытным: - Говорят, София отобрала у стратега твою девушку?
     Калхас, ничего не ответив, отвернулся.  Вода  в  ручье  поймала  лучи
заходящего солнца и вспыхнула  оранжевой  дорожкой.  Газария  покряхтывал,
ворочался на своей повозке, но не уезжал.
     - Скоро вечер, - неопределенно сказал он.
     Пастух молчал.
     - Я вижу, ты грустишь... Поехали со мной!
     - Куда? - буркнул Калхас.
     - Ко мне. Я позову девочек.
     - Не нужно мне девочек! - резко ответил аркадянин.
     - Тогда мы выпьем вина.
     Калхас посмотрел на сводника. Вместо привычной хитрости лицо  Газарии
выражало простодушное участие.  Это  участие  едва  не  вырвало  из  груди
Калхаса тоскливое  причитание.  Он  скривился,  сдерживая  себя,  и  вдруг
почувствовал, что хочет поехать вместе с  сирийцем.  На  плечи  опустилась
усталость от безрезультатных размышлений. Недавнее нежелание покидать этот
ручей сменилось таким серым унынием, что пастух поднялся и,  не  дожидаясь
новых уговоров, присоединился к Газарии.
     Оживившийся  сириец  энергично  подгонял  лошадь;  до  его  дома  они
добрались быстро. Наскоро омыв руки, хозяин достал сырные лепешки, маслины
и, многообещающе улыбаясь, притащил из подвала большой запотевший кувшин.
     -  Это  "бешу",  египетское  пиво,  -  заговорщически  сказал  он.  -
Наверное, ты не пробовал его никогда.
     -  Не  пробовал,  -  признался  Калхас  и,   удивляясь   собственному
любопытству, наблюдал за тем, как в чашки льется слабо пенящаяся  жидкость
песочного цвета.
     - Я и сам не пробовал, - хихикнул Газария. - Но мне  удалось  узнать,
как его делать. Сушил полбу, потом мочил, проращивал. У меня на родине, да
и здесь, в Киликии, делают веселые напитки из ячменя, но не такие,  как  в
Египте. Там, говорят, их пьет и раб, и царь.  Никто,  даже  самые  большие
жрецы не воротят от него нос, не ругают пойлом. Ну ладно,  давай  испытаем
вкус.
     Газария  пил  медленно,  чинно,  а  Калхас  -  торопливыми   большими
глотками. Бешу показался  ему  горьким  и  неприятным.  Чтобы  не  обидеть
хозяина, хотелось побыстрее  проглотить  непривычное  питье.  Но  едва  он
совершил последний глоток, горечь с языка ушла. Рот  наполнился  бархатным
хлебным привкусом, а вверх по затылку побежали теплые струйки крови.
     - Еще? - полузакрыв глаза и счастливо улыбаясь спросил сириец.
     - Еще, - Калхас подставил чашку под прохладную струю.
     Когда бешу нагрелся, он стал шипеть и  давать  большую  желтую  пену.
Газария порывался унести кувшин с остатками  египетского  пива  в  подвал,
чтобы заменить его другим, холодным, но пастух не давал сделать этого.
     - Допьем. Зачем ему пропадать? - повторял он.
     Пиво  оказалось  ужасно  хмельным,  но  хмель  не  был  тяжелым.  Все
множество чувств, которые довелось испытать в последние дни, пастух  видел
разложенными перед собой какою-то заботливой рукой. Благодаря бешу он  мог
смотреть на них отстраненно, а не смешивать ненависть,  печаль,  любовь  в
тот ком, что душил его на берегу ручья. Калхас слушал сочувственные  слова
Газарии и доводы сирийца казались ему весьма убедительными.
     - Ты говоришь так, словно она умерла! - увещевал сводник. - От скорби
ей легче не будет. И смотреть ей станет куда приятней в румяное лицо,  чем
в бледное или изможденное.
     - Гиртеаду еще нужно отнять у Софии.
     - Отнимешь! Почему бы нет? Судьба подарила тебе  ее,  потом  забрала,
затем снова подарит. Сколько раз в жизни все выворачивается наизнанку - не
перечесть!
     - Тебе нужно возвратиться к стратегу, - продолжал Газария. -  Раз  он
обещал помочь, ты должен вытрясти из него исполнение  обещанного.  Даже  в
самом худшем случае, если придется рассчитывать  на  собственные  силы,  в
доме Эвмена ты сможешь найти деньги... Зачем деньги?  Чтобы  нанять  лихих
людей, отбить девушку и скрыться - хотя бы к тому же Антигону.
     Газария торжествующе смотрел на Калхаса - словно Гиртеада уже  сидела
рядом с ними. А пастух возмущенно мотал головой.
     - Нет. Только не к Антигону.
     - Ну, смотри, - сириец принципиально  не  желал  понимать,  чем  один
полководец Александра отличается от другого. - Для меня они на одно  лицо.
Эвмен разумен, он не свирепствует, его войска не  обирают  Тарс  -  и  это
хорошо. Но Антигон в своих провинциях, говорят, тоже  не  свирепствует.  К
тому же у него  большая  армия.  Сейчас  весь  Тарс  молится,  чтобы  боги
отвратили стратега от идеи дать бой под стенами города. С  теми  отрядами,
что находятся здесь, Эвмен все равно его не удержит. А ярость  победителей
обернется на нас...
     С языка Калхаса готовы были сорваться злые  слова,  но  он  сдерживал
себя, понимая, что нельзя отвечать упреками на сочувствие и радушие.
     Второй кувшин казался пастуху уже сладким. Горести,  политика  -  все
утекло с бархатной  песчаной  жидкостью.  Разговор  становился  все  более
бессвязным и нечленораздельным, а главной задачей стало удержать свое тело
в диагональном положении, не откинуться на спину и не забыться.
     Первым захрапел Газария. Он лежал в позе пирующего, опершись на левую
руку  и  малейшее  движение  заставило  бы  его  голову  рухнуть.  Калхас,
удивляясь тому, что в нем еще сохранились остатки твердости, подобрался  к
своднику и осторожно опустил голову того на пол. Затем поднялся, вышел  по
нужде на грязный задний двор сирийца и долго собирался  с  силами,  прежде
чем совершить соленое возлияние во славу Сабазия.
     Это усилие подкосило его. Вернувшись в дом, Калхас сел,  потянулся  к
чаше,  обнаружил,  что  она  пуста  и  обескураженно  растянулся  рядом  с
булькающим, хрипящим, свистящим Газарией.


     Тяжесть и боль в голове отвлекали Калхаса, и он не  сразу  обнаружил,
что находится в очень знакомой комнате. Из квадратного,  высоко  пробитого
оконца падал дневной свет, на полу комком лежала одежда.
     Он в доме Эвмена! Бегство, драка,  ручей,  Газария,  пиво  постепенно
сложились  в  картину  вчерашнего  дня.  Похмелье  и  горе   смешались   с
неожиданным стыдом. Пытаясь освободиться от него, Калхас соображал, как он
оказался здесь, но память подсказывала только бессвязные  картины  мутного
хмельного сна.
     Тогда Калхас стал прислушиваться к тому, что происходит в доме. Из-за
двери доносились  шаги,  шум  передвигаемых  тяжелых  вещей,  возбужденные
голоса слуг. Удивленный, аркадянин справился с дурнотой и сел. Около  ложа
стоял таз с холодной водой. Опустившись на колени, пастух  окунул  в  него
голову. Удовольствие от холода было таким, что Калхас  еще  несколько  раз
погружал в воду лицо. Почувствовав наконец  облегчение,  он  утерся  краем
хламиды и набросил ее на плечи. Пора было выходить наружу.
     В коридоре на него едва не уронили  короб  с  чем-то  тяжелым.  Слуги
деловито опустошали дом стратега, упаковывая скарб  и  вытаскивая  его  на
улицу.
     - Снимаемся, - коротко бросил один из них в ответ на вопрос пастуха.
     Поминутно прижимаясь к стене, дабы не оказаться  сметенным  очередной
ношей, пастух отправился на поиски того, кто объяснил бы ему, в чем  дело.
Ни Иеронима, ни Тиридата он так и не нашел, а потому решился  побеспокоить
автократора.
     Телохранители,  стоявшие  у  покоев  Эвмена,   не   пропустили   его,
сославшись на  занятость  хозяина.  Калхасу  не  хотелось  возвращаться  в
комнату, и он стал ждать.  Мысли  о  Гиртеаде  постепенно  превращались  в
раздраженную, беспокойную тоску, и вместо  просьбы  о  помощи,  с  которой
прорицатель хотел  обратиться  к  стратегу,  в  его  голове  опять  начали
складываться упреки.
     Калхас пребывал во взвинченном состоянии до тех пор,  пока  двери  не
открылись и из  покоев  Эвмена  не  появился  Антиген.  Лицо  македонянина
изобразило радость и удовольствие.
     - Я столько времени не видел тебя, что уже начал  скучать  по  своему
спасителю! - В знак приветствия Антиген обхватил руками Калхаса и  стиснул
его с удивительной для старческого тела  силой.  -  Говорят  ты  болел?  -
разжав объятия, спросил он уже более рассеянно.
     - Да. Но давно  пришел  в  порядок,  -  не  менее  рассеянно  ответил
аркадянин. Из покоев стратега появились Тевтам, Иероним, а следом за  ними
и сам Эвмен.
     - Вижу, Калхас, к тебе вернулся здравый рассудок, - улыбаясь произнес
стратег.
     Иероним  тоже  заметил  пастуха  и  его  круглое  лицо  расплылось  в
добродушной улыбке:
     - Когда Газария привел тебя сюда поутру, ты спал на ходу и  при  этом
умудрялся громко икать.
     Калхас нашел в себе силы не обижаться.
     - Мне сказали, что мы уходим из этого дома.
     - Да. И из Тарса, - подтвердил стратег.
     - Значит Дотим не остановил Антигона?
     - Он не смог бы этого сделать, даже если бы захотел.  Было  несколько
легких стычек, а потом Фригиец двинул свои войска кратчайшим путем.  Дотим
сообщил, что он в двух переходах отсюда, на ближайших перевалах.
     - Но ведь ты собирался защищать Тарс, стратег! - воскликнул Калхас.
     - К счастью, необходимость в этом отпала. Иероним, да и ты свидетели,
что я целую зиму пытался договориться  с  Верхнемесопотамскими  сатрапами.
Наконец нам сопутствовал успех. Мои войска стоят у переправы через Евфрат.
Сейчас в наших руках путь в Вавилонию, к Селевку,  и  в  Персию,  к  нашим
друзьям. Когда мы перейдем через реку, первый сменит хитрость на  милость,
а вторые выступят нам навстречу. Я ответил на твой вопрос?
     - Да. - Калхас решительно насупился  и  посмотрел  стратегу  прямо  в
глаза: - Тогда как нам быть с Гиртеадой?
     Эвмен замялся.
     - Стратег, ты обещал вернуть ее.
     Антиген, заинтересовавшийся разговором, с  интересом  смотрел  то  на
Эвмена, то на Калхаса.
     - Гиртеада - это девушка, из-за которой в Тарсе было  много  шума?  -
прервал он воцарившееся молчание.
     - Та самая, -  ответил  вместо  пастуха  Иероним  и  присоединился  к
просьбе последнего: - Стратег, нам нужно помочь им.
     - Нужно, - кивнул Эвмен. - Но как? Не могу же я бить тараном в ворота
Софии или приказать Тиридату штурмовать ворота ее сада!
     За возмущением стратега Калхас почувствовал какую-то игру.
     - Удивительно, - ехидно вздел брови Антиген. - Стратег-автократор  не
может обуздать вздорную бабу!
     Поймав на себе сердитый  взгляд  Эвмена,  Антиген  состроил  невинное
лицо:
     - Впрочем, я только повторяю, что говорят горожане.
     - Для этого не нужно большого ума, - вспыхнул Иероним.
     - Что ты этим хочешь сказать? - принял угрожающий вид македонянин.
     - Он хочет сказать, что я в любой момент могу забрать эту девушку,  -
строго произнес Эвмен. - Я желаю помочь  Калхасу.  Но  стратег  не  должен
вмешиваться в подобную историю. Я - человек,  на  котором  лежит  огромная
ответственность. Я сражаюсь не за  собственные  интересы,  а  за  интересы
царской семьи, и должен олицетворять собой порядок и закон, как бы мне  не
хотелось отклониться от них. Помни, что на меня смотрят не  только  жители
Тарса, но вся Азия!
     - Ты знаешь,  чем  Александр  ответил