арахнулся, предал меня в крепости, вспоминать
я не стала. Что с ним приключилось? Видно, мало хорошего,  то-то  ложка  его
укатилась в ту ночь, когда согревали умерших. Если в Новом Граде  остался  -
вряд ли кметю, носящему Соколиное Знамя, даже  в  дружеском  доме  там  было
нынче уютно... А если ш„л с Оладьей в поход, и тот убегал  от  нас,  не  чая
пощады?.. А если нам только мстить останется за Нежату?..
   Теперь-то вождь нипоч„м не бросит погони. После полудня я начала узнавать
берега. Я никогда не видела их с воды, но вс„-таки я их узнавала. Что значит
дом! Даже глупый бекас летит в родное болото и мимо не ошиб„тся. Мне  только
совсем не нравились тучи, волнами катившиеся с моря. Иногда ветер рвал их, и
вода вдали вспыхивала удивительной  синевой,  а  сосновый  лес  из  угрюмого
делался бело-зел„ным и очень нарядным, почти как перед весной, когда  синица
пробует голос и от снежного блеска слезает  кожа  со  скул...  но  солнце  и
синева быстро гасли, видение вешнего дня сменялось померклым  предзимьем,  а
на  вершины  деревьев  наваливалась  новая  туча...  Полосы  летящего  снега
казались издали ч„рными. Мудрые птицы наверняка загодя кормились в  лесу  по
тихим местам. Не случилось бы вьюги назавтра или ночью. Тут станет, пожалуй,
не до погони.
   Мне захотелось, чтобы Стрибог послал бурю и Вождь  захотел  переждать  е„
там, где однажды гостил.
   Дыхание сп„рло от сладкой боли в груди: уже вечером я обняла  бы  мать  и
сестр„нок,   поклонилась   дедушкиной   могиле...   Молчана,   может   быть,
разыскала... о Яруне что-нибудь вызнала...
   На преследуемом корабле гребли  изо  всей  мочи,  расстояние  сокращалось
неохотно.
   - Зря я хвалил этого кормщика, - буркнул Плотица, когда  очередной  шквал
накрыл нас сплошной пеленой летучего снега и неминуемо порвал бы парус, если
бы парни его не сбросили вовремя. - Кто же в такую  непогодь  прижимается  к
берегу?
   - Откуда тебе знать, что у них на уме, - сказал вождь, придерживая шапку,
чтобы не унесло.
   Но когда вокруг посветлело и вновь  стал  виден  берег,  мне  показалось,
Плотица досадовал справедливо. Корабля не было. Лишь прибой с р„вом бился  о
скалы. А за скалами вставали круглые горки, те самые, с  которых  я  полтора
года назад увидела парус-Берег здесь  выгибался  к  востоку,  входя  в  море
каменным гребнем.
   - Он за мысом, - предположил Блуд. Мы миновали мыс, и на  какое-то  время
берег открылся почти до небоската. Корабля не было.  Зато  явила  себя  наша
протока, и сердце мало не выпрыгнуло из груди. А ведь если не знать -  ничей
глаз е„ не приметил бы среди островков, бухточек и мысков... я жадно глядела
и каждый камень была готова обнять.
   - Бывает, лодья сразу тонет, когда е„ клад„т  шквалом  набок,  -  поскр„б
затылок Плотица. - Особо если нагружена... Он теперь либо  на  дне,  либо  в
протоке, или пусть отгни„т моя борода.
   - Знать бы, при н„м ли Нежата, - повторил вождь, словно про себя.
   Блуда взогнали на мачту, и он долго вертел головой,  высматривая  тонущих
людей в волнах или полосатый парус  в  разливе,  за  прибрежной  грядой.  Но
ничего не увидел.
   - Оладья мог лечь за островом, сняв мачту, - сказал воевода. -  Войд„м  в
протоку, посмотрим.
   Воины спустили парус и сели за в„сла,  потому  что  русло  было  узкое  и
каменистое.
   - Какая ещ„ протока? - спросил Грендель, устраиваясь на скамье. Я указала
рукой, и он недоверчиво покосился:
   - Ты-то, девка, поч„м знаешь?
   - Она здесь жила, - ответил за меня побратим.
   У меня стыдно дрожали губы, казалось, корабль прямиком вплывал  в  родную
избу,  так  отч„тливо  знала  я  все  муравейники,  все  шмелиные  норки  по
берегам... но для других вокруг был лишь чужой лес,  гудевший  и  рокотавший
под  ударами  ветра.  И  жестокий  враг  впереди.  Вождь  стоял  на  носу  и
внимательно разглядывал одетые в снежные шапочки камни, торчавшие  из  воды.
Если Оладья ш„л перед нами, он мог оставить следы.  Однако  в  протоке  было
течение, быструю воду ещ„ не схватило ледком, а потревожить снег  на  камнях
могло не только весло...
   Если у них Нежата, сообразила я вдруг, он вполне может  вывести  их  и  к
деревне. Это он показал им протоку, некому больше. А ну не  восхочет  Оладья
леденеть в разливе на вьюжном ветру; снявши мачту, играть с  нами  в  прятки
между бесчисленных островов... восхочет  в  т„плую  избу,  где  можно  сытно
поесть и девку за косу изловить?!
   За ворот хлынули муравьи, я давно уже так не пугалась. Корабль еле  полз:
я схватила бы из-под палубы лыжи и кинулась берегом,  по  целине,  своим  на
подмогу...  Блуд  потом  говорил,  на  меня  жалко  было  смотреть,  так   я
взметалась. А ведь уходила навек,  Белену  себе  взамен  старшей  назвала  и
воеводе крепко клялась, мол, из рода извергнулась...
   Мы наконец одолели протоку. Перед нами легла  путаница  островов,  и  что
сотворил загнанный в ловушку Оладья, знать было неоткуда.
   - Если Нежата пров„л их сюда, мог провести и к деревне, -  сказал  вождь,
когда бросили якорь. - Я брался защищать этих людей.
   Я знала: Нежату он вырастил если не как сына, то как  братучадо.  Плотица
ответил:
   - А может, Оладья сидит за тем островком и  выскочит  в  море,  когда  мы
уйд„м.
   - А пусть бы выскакивал, ну его, - проворчал Грендель и зевнул, натягивая
рукавицы.
   - Я Нежату не брошу, - сказал Мстивой. Он не стал добавлять, что  Нежате,
если он был там, теперь, может, смертью  грозили.  Я  вспомнила  про  кривые
ножи. Он наклонился и поднял крышку трюмного лаза, где были  спрятаны  лыжи.
Кого в наворопники избер„т?
   Пальцев одной руки хватило бы счесть, много ли раз я набиралась  мужества
первая к нему обратиться...
   - Пошли меня, воевода, - взмолилась я, и голос сразу охрип. - Я бы скоро,
я дома тут...
   - Чтоб девки впер„д мужей лезли хоробрство-вать, болячка тебе... - гневно
начал Плотица, но вождь перебил:
   - Сам пойду.
   Спрыгнул в трюм и выкинул на палубу свои лыжи. Он был л„гок на лыжах,  но
вс„ же не так, как я или Блуд.
   - Бренн... - в четверть голоса молвил Плотица, и мне показалось, будто  с
наст„ганных ветром скул кормщика сошла  краснота.  Он  редко  называл  вождя
истинным именем, чаще словенским прозванием.
   Вождь оп„рся о края и вылез из трюма:
   - Мне, может, правда девку послать?
   Идти первыми - дело вождей, и все это знали.
   - Я с тобой, - поднялся Грендель и снял с борта  свой  щит,  и  сделалось
ясно, что нет силы, способной ему помешать пойти с воеводой. Тот и  не  стал
отговаривать, лишь спросил:
   - Не забыл лыж за три-то года?
   - Кто, я забыл? - захохотал Грендель, ничуть не обидевшись. Плотица кинул
ему звонкий рог:
   - Позов„шь, если вдруг что.
   - Позову, - обещал Грендель весело. Они надели кольчуги сверху рубах, под
полушубки. Устроили мечи в ножнах за спинами, чтобы не мешали и чтобы  можно
было сразу схватить. Так чаще всего носят мечи в пеших походах.
   Они ушли полуденным берегом, откуда всего прежде станут видны наши дворы.
Мы  провожали  их  взглядами,  пока  они   не   скрылись   в   лесу.   Долго
прислушивались, не вскрикнет ли рог, многие приготовили  лыжи  -  лететь  на
выручку немедля... вс„ было тихо, лишь  ветер  гудел  в  вышине,  раскачивая
деревья.
   Мы ждали до сумерек, не зажигая костра. Небо по-прежнему время от времени
прояснялось, в разрывах  туч  ярко  горела  поднявшаяся  луна...  но  что-то
двигалось с моря и упад„т нам  на  головы  не  позже  утра.  Нутром,  кожей,
звериным чуть„м я ощущала опасность, тем  самым  чуть„м,  что  пас„т  волка,
бегущего через болото по синему весеннему льду... Плотица тоже поглядывал  в
сторону моря и наконец велел переставить корабль носом к ветру и завести  на
берег растяжки. Потом приказал вытащить  полог.  Никто  не  знал,  долго  ли
прид„тся сидеть, а дружина, у которой не гнутся  руки  и  ноги,  -  скверные
воины.
   Я куталась в плащ и думала то о деревне, то об ушедшем вожде, и не  могла
решить, что страшней. Гейсы всегда приканчивают тех, на  кого  возложены,  и
любое "когда-нибудь" обязательно наступает. А чего доброго, уже наступило.
   Случись что с вожд„м,  новогородцев  мы  вырежем  до  человека.  Там,  на
кургане, когда будут засыпаны угли. Руки сводило на рукояти меча: может, там
уже зарубили дядьку и братьев, не возмогших отбиться дроворубными  топорами,
и с хохотом ловили по полю женщин... так баяла  мне  сквозь  плач  корелинка
Огой...
   Смыкались тусклые сумерки, подступала новая ночь. Ночь перед Самхейном. Я
поняла наконец, что высчитывал на пальцах  Плотица  и  почему  он  не  хотел
отпускать воеводу. Ночь перед Самхейном, когда лучше не задерживаться в пути
и не оглядываться на шум шагов за спиной... Я видела:  никого  не  боявшимся
кметям было не по себе.
   - Да где  ж  они  там!  -  не  вынеся,  смерил  палубу  Деревянной  ногой
измучившийся Плотица. Вот тогда  я  вылезла  из-под  полога  и  отряхнула  с
меховых штанов снег. Я сказала:
   - Позволь, я схожу гляну,  что  с  ними  стряслось.  Воины  заворчали,  а
кормщик сж„г меня взглядом:
   - Вот что, девка...
   Я сказала сквозь зубы:
   - Я в другом месте девка, а здесь я кметь. И пусть тот лает на  меня,  от
кого я на лыжах не убегу. Ядовитый Блуд засмеялся:
   - Вс„ верно, Плотица, даже тебе е„ не догнать.
   Дружный хохот на миг разогнал обступившие тени... Плотица оглядывался, не
зная, гневаться или шутить, а я твердила сво„:
   - Меня Лешие знают, и Болотники, и Водяной. Я тут  „лку  от  „лки  ощупью
ведаю. Схожу и приду, не впервой небось... Да ничего со мной не случится!
   - Одна, что ли? - насторожился Блуд. - Одну не пущу!
   - Нет, брат, - покачала я головой. - Ты здесь не  родился.  Пойд„шь,  оба
пропад„м.
   - Говорят, в Самхейн парни девками  рядятся,  -  подал  голос  кто-то  из
воинов. Я сказала:
   - А пробовал ты, Плотица, просунуть руку в кувшин? Твоя  застрянет,  моей
просторно покажется.
   - Выдерет мне бороду воевода... - простонал кормщик. Как был бы  он  рад,
если бы тот вдруг вернулся да и ухватил его за честную бороду.  Он  попросил
почти:
   - Подожд„м.
   - Чего ждать, - сказала я с досадой, но села послушно. Тридцати храбрецам
непросто смириться, что девка никч„мная выполнит дело им не по могуте. Ночь,
когда нечисть рыщет на воле, чужая ч„рная ночь в стонущем от ветра лесу.  Но
в этой ночи за меня встанут Лешие, ещ„ не сл„гшие в спячку, растопырят сухие
сучья деревья, Болотник даст пробежать, а погонится кто, продышит  лунки  во
льду, схватившем трясину... Я здесь своя.
   Я достала кошель и вытряхнула кольчугу, завещанную  Славомиром.  Над„жная
была кольчуга, хороший заслон и от нечисти, и от шальной стрелы. Я надела е„
под т„плую куртку и затянула ремень. Привязала за спину меч,  надела  тетиву
на дедушкин лук, пристегнула чехол с топориком. Вынула лыжи.
   - Перун храни тебя, дитятко, - сказал  наконец  Плотица.  Обнял  меня.  И
поцеловал в лоб:
   - Поспешай!
   Я шла на лыжах ночным заснеженным лесом, и луна то пряталась в тучах,  то
обливала деревья зеленоватым мертвенным светом. Вс„ это уже  было  со  мной.
Много раз я так возвращалась зимой после охоты. Я держала руку у  пояса,  на
рукояти длинного боевого ножа. Никто не застанет меня врасплох.
   Я бежала по следу и не  боялась  его  потерять,  несмотря  на  начавшуюся
поз„мку:  лыжи  Гренделя  продавили  снег  до  травы,  до  зел„ного  густого
брусничника. К тому же воевода и кметь не  удалялись  от  берега,  чтобы  не
заблудиться...
   Довольно скоро я нашла место, где они попали в засаду.
   Я выбралась на поляну, и поз„мка  обняла  мои  колени,  сухо  шурша...  Я
увидела  человека,  наполовину  вросшего  в  кровавый   сугроб,   и   сердце
остановилось. Мне  кинуться  бы  -  но  взяла  сво„  вкоренившаяся  воинская
привычка. Сперва я уверилась, что нету новой засады, и лишь тогда подошла.
   Это был Грендель, совсем м„ртвый и неподвижный. Опрокинутый навзничь,  он
держал меч в левой руке, потому что правой не было по плечо, он сражался  им
ещ„ какое-то время, и на лице застыла не мука, не ярость битвы,  а  счастье.
Он наконец уш„л с побратимом. Он положил жизнь  за  единственного  человека,
которого любил...
   Ужас взд„рнул меня с колен, метнул  по  сугробам  -  искать  зарубленного
воеводу. Но не было воеводы. Лишь жуткие  пятна  крови  по  всей  поляне  до
берега. Волосы приподняли шапку, я в два прыжка подлетела  к  краю  камышей,
ожидая увидеть его сапоги торчащими из дымной ч„рной воды... Нет.  Тоненький
припорош„нный ледок  у  прогалины  в  прибрежных  ракитах  был  цел,  только
посередине протоки темнел узкий, длинный пролом, словно бы  туда  метнули  с
размаху что-то тяж„лое...
   Я опять нагнулась к следам, луна мне помогала. Вот здесь  стоял  воевода,
расшвыривая врагов. Его обложили, как вепря, которого злобная свора рв„т  со
всех сторон, пока хозяин подбегает с копь„м.  Сколько  их  было?  Не  меньше
десятка, и они отлетали визжащими псами, ломая с треском кусты. Вот здесь он
свалился, и золотая полоска вдоль лезвия  вспыхнула  в  сумерках  прощальным
огн„м, проламывая л„д посередине  протоки...  Я  окинула  взглядом  деревья:
осины да „лки, бер„з не было... Вот глубокие борозды и опять кровь, где  его
тащили по снегу... Что же дальше?  Связали  вер„вками,  заперли  в  холодной
клети? Или утешили раны, за стол с собой посадили, как  он  их  в  Нета-дуне
сажал?
   Колени дрожмя дрожали,  так  властно  звал  меня  ясно  видимый  след.  Я
превозмогла себя и возвратилась к м„ртвому Гренделю. Если бы он протрубил  в
рог, может, мы ещ„ услышали бы. Но когда приспело  время  трубить,  побратим
уже ш„л к нему в серебристых струях поз„мки, и Грендель не вспомнил о роге и
не разобрал, что кричал ему воевода... рванул зубами кожу щита и  со  смехом
кинулся на врагов, и пена шла изо рта, замерзая на бороде... больше не будет
обидно  задирать  меня  и  надсаживать  ворот  рубахи,  поч„сывая  волосатую
грудь...
   Если бы воевода сразу послал меня на вороп, я бы ныне  вернулась  уже  на
корабль и рассказывала,  что  делалось  в  деревне  и  где  жд„т  засада  на
берегу...
   Луна померкла за тучами, а когда забрезжила снова, звериный охотничий нюх
остер„г меня, предупреждая, и я оглянулась как раз вовремя,  чтобы  увидеть,
как возле края поляны, между кустов, из поз„мки  и  лунного  света  бесшумно
выткался волк. Глаза у него горели, как две  свечи.  Могучий,  стремительный
зверь в серо-серебряной шубе смотрел на меня, принюхиваясь и держа  на  весу
переднюю лапу. Переднюю правую.
   Ночь перед Самхейном, когда нет невозможного... Язык высох в гортани, имя
так и не выговорилось. Я поникла на оба  колена,  протягивая  руки.  Молчан.
Молчанушка... Сейчас вздыбит шерсть на загривке и попятится,  огрызаясь,  не
признавая меня...
   Мне показалось, он очень медленно взмыл над сугробами и поплыл ко мне над
струящимся снегом, над змеями летучей  поз„мки...  ударил  лапами  в  грудь,
опрокинул, вмял в снег и со щенячьим визгом принялся умывать языком.  Я  что
было сил обняла его, я вжималась лицом в родную т„плую шерсть, слезы  лились
ручь„м.
   - Мне-то оставь хоть поцелуй, - прозвучал рядом голос, знакомо  привыкший
к весскому говору. Ярун стоял надо мной, уперев руки в колени. При  н„м  был
меч в ножнах и лук, а из-под полы глядела кольчуга. Так  снаряжаются  не  на
охоту.
   - Ты откуда здесь?.. - спросил побратим, когда кончили ломать р„бра  друг
другу.
   Не было времени для  долгих  бесед,  но  я  вс„-таки  помянула  о  гибели
Славомира и о рождении сыновей:
   - Вождь жалел, что прогнал тебя... и она тоже жалела.
   Я не называла им„н, чтобы не подслушал кто-нибудь,  незримо  подкравшийся
по сугробам. Молчан стоял рядом, прижавшись боком к бедру. Я не  знаю,  чего
больше принесла Яруну моя короткая повесть, радости или горя.
   - Дядька твой загодя лесом уш„л, к кузнецу, - сказал он, когда я поведала
о Гренделе и о двухдневной погоне. - Мои упредили.
   Он, оказывается, вправду взялся  учить  молодых  ребят  ратному  делу.  И
выучил на славу. Быстроногие парни вмиг принесли весть о  чужом  корабле,  и
Ярун тотчас разослал их по жилым дворам: бабам  прятаться  в  крепи  лесной,
охотникам с луками и топорами - к нему.  Поутру  соберутся,  где  оговорено,
пойдут теребить пришлецов. Сам Ярун побежал взглянуть на нашу деревню,  где,
как донесли, причалил корабль, а потом, увидев лыжню, решил посмотреть, куда
это незваные гости ходили. Вот так мы и встретились.
   А Молчан с осени жил у него, сам приш„л, вспомнив  былую  дружбу.  Жил  и
Куцый, но Куцый теперь отл„живался под лавкой - лютый волк изорвал  отважную
лайку, загрыз бы совсем, не подоспей, не ударь клыками Молчан...
   Мы посовещались, не вернуться ли за Плотицей и остальными, но передумали.
Решили вызнать сперва, что поделывали  новогородцы  -  гребли  к  выходу  из
разлива, думая заслониться Нежатой и вожд„м, или сидели все вместе у честной
печи, торгуясь о замирении?..
   Мы бежали ночным  замет„нным  лесом,  и  громадные  ели  раскачивались  и
стонали, а частые зв„зды дрожали и прятались в небесах, потому  что  с  моря
надвигалась  метель.  Поз„мка  усиливалась,  снежные  волны  катились  через
поляны, и перед нами не было больше лыжни, любой след  немедленно  заносило.
Молчан отворачивал морду от ветра и по временам наступал на пятки моих лыж.
   Луну закрывало вс„ чаще, и, когда мы выбрались  наконец  на  опушку,  над
старой пожогой колыхалось белое одеяло. Мир дрогнул перед глазами, а  сердце
заколотилось у горла, когда я увидела избы и позади них Злую Бер„зу.  Ветер,
мчавшийся с моря, смыкал и размыкал е„ ветви, как  пальцы  воздетой,  ищущей
что-то м„ртвой руки... Потом я разглядела корабль возле берега и  людей.  По
пояс в поз„мке они спускались вниз к лодье, потом всходили назад.
   - Добычу таскают,  -  сказал  побратим.  Добычу,  подумала  я.  Сестр„нок
меньших приданое. Я отмолвила:
   - Сведать надо бы, что замышляют.
   Великого умения не потребно, чтоб подползти, таща лыжи, лечь в двух шагах
и послушать, что говорят. Мы разделились больше на случай прознать  вс„-таки
о вожде. Мало ли - обронят словечко, припомнят схватку  в  лесу...  Хотелось
надеяться. Не Ярун услышит, так я.
   Скоро я пласталась  вдоль  края  берегового  обрыва.  В  светлом  меховом
полушубке и таких же штанах меня не  просто  было  заметить.  Я  поглядывала
сквозь несущийся снег на макушку Злой Бер„зы над тыном. Дерево раскачивалось
на ч„рном ветру, и душа, заключ„нная в корявом стволе, плакала  человеческим
голосом. Летящие иглы впивались в лицо, когда я поднимала голову посмотреть,
прищуренные ресницы не могли защитить глаз... Нет, Оладья не сунется  искать
погибели  в  море.  Скоро  уже  опрокинется  над  разливом  сплошная   стена
клубящейся мглы, и ночь перед Самхейном  перемешает  небо  и  землю...  Тучи
разорвались вдалеке, и я увидела у самого небоската громадный катящийся вал.
Метель надвигалась.
   Я проползла ещ„ немного впер„д и вновь выглянула  из-за  края  откоса.  Я
увидела плечи и голову сторожа, ходившего с копь„м  туда-сюда  у  ворот.  Он
кутался в мохнатый плащ и старался держаться к  ветру  спиной.  Вряд  ли  он
заметит меня, даже если поверн„тся. Он не поворачивался. Он  пятился,  потом
вновь ш„л назад, к Злой Бер„зе и воротам. Я вжалась в землю, когда рядом  со
сторожем явило себя ещ„ двое  парней.  Они  перемолвились,  но  ветер  отн„с
слова, и тогда я приподнялась на локтях,  думая  увидеть  ворота...  и  ужас
вош„л под р„бра, как ледяное копь„.
   Передо мной возвышалась, царапая небо ветвями, Злая Бер„за, а  у  Бер„зы,
как белое изваяние, стоял нагой привязанный человек. Мне сперва  показалось,
снег на н„м уже и не таял. Летящее пламя  поз„мки  окутывало  его,  половина
тела пряталась в непроглядной  тени,  но  не  узнать  Мстивоя  было  нельзя.
Недвижимый, беспомощный, он был по-прежнему столь грозен и горд, что молодой
сторож его боялся и не мог того утаить!