был окончен.
   Халльгрим снял с головы шлем и вытер мокрое лицо.
   - Я предложил бы им выйти и  завершить  дело,  конунг,  -  сказал  он
Чуриле.
   - А не выйдут, можно зажечь дом.
   Чурила все еще сидел на коне, только меч в  неутомимой  руке  смотрел
теперь вниз. С конца меча, густея, падали в траву темные капли. Кольчуга
князя казалась ржавой от крови. Раны наверняка заставляли его  страдать,
но железные глаза смотрели по-прежнему свирепо и зорко. Вороной  Соколик
изгибал крутую шею, гордясь то ли самим собой, то ли седоком.
   - Нечего предлагать! - сказал князь хрипло. - Зажигайте  дом!  А  кто
выскочит - рубить!
   В это время юты попытались разобрать крышу, чтобы выпустить во  врага
последний десяток стрел. Но едва зашевелилось бурое корье, как несколько
мерянских охотников, за сто шагов сбивавших  с  дерева  белку,  вскинули
короткие луки. Зазубренные стрелы  впились  в  кровлю  и  исчезли.  Было
слышно, как внутри свалилось что-то тяжелое.
   - Зажечь дом! - повторил князь.
   Мигом  принесли  головни  от  догоравшего  поблизости  сарая,  и  они
посыпались на рыхлую кровлю, на стены, под дверь. Кугыжа, стоявший около
князя, негромко вздохнул.
   Сырое дерево занималось сперва неохотно. Но  расторопные  воины  живо
разворошили поленницу, заботливо укрытую хозяином от дождя. Сухие  чурки
легко принимали огонь. И мало-помалу две стены гудящего пламени  выросли
по обе стороны дома, превращая его в погребальный  костер  для  сидевших
внутри. Шаткий столб дыма уперся в серые облака...
   Датчане так и не пожелали выйти наружу. Долгое время не  было  слышно
ничего, кроме  бешеного  гула  костра.  Потом  глубоко  в  огне  родился
одинокий и страшный крик...
   И тут Бьерн Олавссон вобрал голову в плечи,  заслонился  от  палящего
жара щитом - и ринулся к дому! Могучим ударом высадил  объятую  пламенем
дверь и пропал внутри, в крутящемся багровом дыму.
   Сигурд коротко ахнул и со всех ног кинулся следом за братом.
   - Однажды Бьерн оставил мне жизнь, несмотря на приказ, - сказал тогда
Бедвар Кривой. - Странно будет  и  нехорошо,  если  нынче  я  брошу  его
погибать!
   К двери они с Сигурдом подоспели одновременно. И вовремя.  Дымящийся,
кашляющий Бьерн шагнул навстречу из пролома. Согнувшись в три погибели и
укрываясь щитом от летевших сверху углей, Бьерн кормщик  тащил  на  себе
человека.
   Бедвар и Сигурд схватили обоих в охапку и поволокли прочь. Набежавшие
воины принялись катать по земле и халейга, и датчанина, сбивая огонь.
   - Я думал, ты умнее, Бьерн Олавссон, - сказал Халльгрим сердито. - Ты
хотел, верно, чтобы у твоего старика снова убыло сыновей!
   Громкий треск заглушил  его  голос.  Еловые  стропила,  перегрызенные
огнем, рухнули под тяжестью крыши. Дом превратился в бесформенную  груду
бревен, горевшую точно огромная печь.
   Бьерн осторожно  ощупал  свое  безбровое,  опаленное  лицо  и  весело
ответил:
   - Вот если бы я сгорел, тогда. Тор свидетель,  ты,  хевдинг,  был  бы
прав.
   Спасенный датчанин заворочался подле него  на  земле,  пробуя  сесть.
Пламя ярко освещало его лицо, но оно было закопчено мало не до  угольной
черноты, поди разбери, старое или молодое, безобразное  или  красивое...
только  глаза,  как  два  клочка   голубого   северного   неба.   Бьерн,
нахмурившись, отвернулся.
   - Что ты с ним сделаешь? - спросил Виглафссон.  -  Не  ошибусь,  если
скажу, что трэль из него не получится. Видишь, как он смотрит?
   Пленника жестоко изувечил удар тяжелого копья, пришедшийся в голову и
плечо. Правая рука была перебита. Но ни о помощи, ни  о  снисхождении  к
своим ранам он не просил. На запястьях у него болтались обрывки каких-то
веревок, и он распутывал их здоровой рукой, помогая зубами.
   - Я потому его и потащил, - сказал Бьерн. - Я думал, это какой-нибудь
финн.
   Он повернулся к датчанину и толкнул его ногой:
   - Послушай-ка, ты! Как тебя звать?
   Ясные глаза обратились на Бьерна. И тот вдруг понял,  что  не  отдаст
этого парня ни Халльгриму, ни мерянам, ни самому конунгу... или кому там
еще придет охота на него замахнуться.
   А пленник лизнул обожженные губы и ответил так:
   -  Дома  меня   называли   Гудредом   Олавссоном.   Братья   застыли.
Опомнившись, Бьерн схватил датчанина за плечи и встряхнул, как котенка:
   - Ты! Я тебя задушу...
   Сигурд еле заставил его разжать  руки,  и  ют  повалился  обратно  на
землю.
   Братья переглянулись.
   - Надо бы его вымыть, - сказал Сигурд. Бьерн  молча  кивнул.  Он  уже
знал, на кого окажется похож новоявленный  Олавссон...  Такие  же  глаза
были у Гудреда, бедняги Гудреда, уснувшего  в  могильном  кургане  столь
далекого теперь Торсфиорда...
   - Это ты, что ли, - проворчал Бьерн, - орал там в доме?
   Гудред ответил:
   - Думаю, ты навряд ли полез бы в огонь, чтобы вытащить труса.
   Видга  сын  Халльгрима  был  среди  немногих,  кого  недосчитались  у
сгоревшего кудо. Свалив датского хевдинга, он не стал далеко  уходить  с
этого места. Ибо там остался  лежать  на  земле  Торгейр  Левша,  и  ему
требовалась помощь. Когда сражение откатилось прочь, рядом  с  Торгейром
зашевелилось двое ютов, упавших  оглушенными.  Если  бы  не  Видга,  еще
живому Левше пришлось бы несладко. Но внук Ворона бесстрашно схватился с
обоими и долго дрался один против двоих, стараясь увести их подальше.  В
конце  концов  он  расправился  с  одним  из  викингов,  второго  уложил
вынырнувший откуда-то Азамат.Тогда Видга повернулся к Торгейру.

***

   Бережно перевернул он его  на  спину  и  начал  расстегивать  кожаный
панцирь.
   Торгейр открыл глаза и застонал. Лицо его было белей бересты,  только
из угла рта текла по щеке кровь.
   - Не трогай, - прохрипел он чуть слышно. - Я умру. Видга, не  слушая,
стащил с него броню,  потом  рубашку,  обнажая  пробитую  грудь.  Азамат
убежал и  вернулся  с  полным  шлемом  воды  и  горстью  чистого,  мелко
нащипанного торфа. Видга засыпал им страшную рану и туго перевязал своей
сорочкой. Торгейр перенес все это молча, только по лбу и вискам катились
капельки пота. Видга сказал:
   - Надо сделать носилки...
   Мерянин не понял  северного  языка,  но  объяснять  не  понадобилось.
Азамат сам принес несколько целых копий и стал  прилаживать  к  ним  два
датских щита.
   - Видга... - прошептал Торгейр. - Ты...  возьми  себе...  кольчугу...
ты... заслужил...
   Говорить ему было мучительно трудно, на губах  возникали  и  лопались
розовые пузыри. Видга мельком покосился на  убитого  хевдинга.  Тот  был
великаном, уж не меньше Халльгрима, если бы поставить их рядом. Странное
дело, Видга только  сейчас  как  следует  разглядел,  какого  противника
одолел. Он нагнулся над мертвым. Из-за пазухи у юта свешивалась  длинная
нитка красивого золоченого бисера, сдернутая, не иначе, с  девичьей  шеи
или платья... Видга презрительно скривил губы. Ни Халльгрим хевдинг,  ни
его люди не пустились бы грабить, не кончив сражения.
   Надо будет потом вернуться за кольчугой. Чтобы не пришлось спорить  с
пришедшим раньше.
   Он намотал на руку бисер, потом разжал стиснутые пальцы  датчанина  и
вытащил зажатый в них топор. Вот это была редкая добыча! Топор  оказался
не железным и  даже  не  бронзовым.  Острое  лезвие  было  вырублено  из
крепчайшего черного камня, и его украшали старые, очень  старые  руны...
Решив, что разберет их попозже, Видга сунул топор за ремень и вернулся к
носилкам, кивнув Азамату:
   - Пошли.
   Торгейр лежал молча, запрокинув кудрявую голову...
   Барсучане  разбредались  по  полю  боя,  разыскивая   раненых,   пока
окончательно  не  сгустилась  темнота.  Ютов,  не  сумевших  уползти   и
спрятаться, волокли к берегу речки  и  безжалостно  топили.  Викинги  не
просили пощады. Кто мог, пытался отбиваться. Кто не мог, молча  принимал
смерть в холодной темной воде.
   - Жаль, что им не выпало лучшей судьбы! -  сказал  Гудред.  -  Многие
были достойными воинами. Не всем понравилось, когда Горм  хевдинг  велел
меня связать.
   Бьерн хотел спросить его, как  это  случилось,  но  не  успел.  Толпа
мерян, возглавляемая кугыжей, подошла к сгоревшему дому.
   - Отдай нам пленника, - потребовал  у  Халльгрима  старейшина.  -  Он
должен умереть!
   Халльгрим не понял его. Зато Бьерну перевода не  понадобилось.  Белым
медведем поднялся он над Гудредом, положив руку на меч.
   - Не так проворны были они в бою, как  после  боя!  -  буркнул  он  в
попорченную пламенем бороду. - Если им так уж нужен пленник,  ловили  бы
его сами!
   Сигурд молча встал рядом с братом.
   Поняв, что добром викинга не отдадут, кугыжа обратился к Чуриле:
   - Сотвори справедливый суд, княже.. Вели отдать его нам! Он умрет!
   Чурила Мстиславич огляделся, не торопясь с приговором.
   - Кажется мне, - сказал  он  Халльгриму,  -  твой  человек  вовсе  не
расположен его отдавать...
   Сын Ворона ответствовал спокойно:
   -  Если  ты  прикажешь,  конунг,  он  его  отдаст.  Чурила  помедлил,
раздумывая, ссориться ли с Виглавичем или наживать  врагов  в  Барсучьем
Лесу. Потом решительно поднялся в стременах.
   - Вот вам мое слово... Пусть меря посмотрит этого малого. Если видели
его за каким непотребством, пусть судят  своим  судом...  А  не  видели,
никто его не тронет!
   Непонятливых не нашлось. Недовольных, кажется, тоже.  Промолчал  даже
Бьерн, правда, ладони с меча не убрал.
   Меряне возбужденно переговаривались, пододвигаясь поближе.
   - Подними его, - сказал Бьерну Халльгрим. - Пускай смотрят.
   Олавссон взял пленника за шиворот и поставил было его на  колени,  но
тот сбросил его руку.
   - Если хочешь, чтобы я стоял на коленях, сперва обруби мне ноги...
   Шатаясь, он выпрямился. Но устоять  не  сумел  и  свалился,  скрипнув
зубами.
   Кто-то принес ведерко воды и выплеснул ему в лицо,  смывая  копоть  и
кровь.
   Гудред так и вздрогнул, сжимаясь  от  саднящей  боли,  но  ничего  не
сказал. Люди разглядывали мокрое, худое, попятнанное ожогами лицо.
   Потом в глубине толпы вскрикнула  молодая  женщина...  Она  принялась
протискиваться вперед, кто-то схватил ее за руку, пытаясь остановить, но
она вырвалась и встала перед  Чурилой  Мстиславичем,  прижимая  к  груди
годовалую дочь.
   Быстро-быстро заговорила она на своем языке...
   - О чем она, Реттибур  ярл?  -  спросил  Халльгрим  Ратибора.  Боярин
немного послушал и вполголоса перевел:
   - Она рассказывает, как датский князь погнался за ней...  и  уж  было
поймал, когда вмешался этот парень. Они с князем стали кричать  друг  на
друга, потом схватились. Больше она не видела, она убежала...
   - Так за это тебя и хотели казнить? - спросил Бьерн. - А с  чего  это
ты заступился за финку? Она понравилась тебе самому?
   Гудред поднял на него глаза.
   - Ты, наверное, поверишь мне,  если  я  скажу,  что  Горму  хевдингу,
который теперь лежит среди убитых, случалось грабить не только в здешних
местах... Я селундец. Горм хевдинг думал, что я был  слишком  мал  и  не
запомнил, как горел наш дом и как поступили с моей матерью  и  маленькой
сестрой. Но вышло не совсем так...
   Бьерн на руках отнес его к берегу речки, раздел догола и стал мыть.
   Сигурд раздобыл с ближайшего  репища  пучок  жгучего  зеленого  лука,
высек огня и сварил крепкую похлебку. Бьерн заставил Гудреда  съесть  ее
всю до конца. А потом наклонился над ним, обнюхивая раны.
   - Зачем? - спросил датчанин. - Я прожил  столько,  сколько  мне  было
суждено.
   Бьерн поднял голову, удовлетворенный. Луком  не  пахло.  Стало  быть,
раны оказались не так глубоки.
   - Ты бы лучше помолчал, - посоветовал он Гудреду. - Ты думаешь,  стал
бы я возиться с тобой, сосунком, если  бы  меня  самого  люди  не  звали
Бьерном Олавссоном! И если бы у меня не было брата по имени Гудред,  чье
мертвое тело мне пришлось однажды вносить в курган!
   Удача кременчан была велика. Даже вместе с мерянами  и  халейгами  их
так и не стало больше, чем ютов. И тем не менее дружины  Горма  хевдинга
больше не существовало. Одних нашла смерть в бою, другие  рассеялись  по
лесу. Троих из этих прятавшихся  меряне  наутро  разыскали  и  схватили.
Обессиленные ранами, викинги сдались  сравнительно  легко  -  избитых  и
связанных, их притащили на срам в Барсучий Лес. И наверняка утопили  бы,
не вмешайся Чурила.
   - Продал бы их мне лучше, Шаевич, - сказал он кугыже, брату Азамата.
   Сражение не пощадило  словенского  вождя.  Тугая  повязка  охватывала
загорелый лоб, другие прятались под рубахой, мешая двигаться  и  дышать.
Он знал, что ему не откажут.
   Троих пленников привели  к  Халльгриму  Виглафссону  и  втолкнули  по
сходням на снятый с берега драккар:
   - Володей... подарок тебе от князя! Халльгрим хевдинг устраивался  на
синем корабле. Двое Олавссонов первым делом  выкинули  за  борт  корявую
лесину, уродовавшую прекрасное  судно.  И  теперь  ходили  по  мерянским
дворам, промышляя достаточно крепкое и сухое бревно.
   Добрый  десяток  хирдманнов  рылись  под  палубой  корабля,  разбирая
добычу.
   Одно казалось  взятым  где-то  в  дальней  стороне,  быть  может,  на
Готланде или в Эйсюсле; другое явно вышло  из  рук  мерянских  мастеров.
Застежки-сюльгамы, с мясом оторванные от одежд, обереги - утиные  лапки,
серебряные пронизки, витые цепочки от девичьих налобных повязок...
   Все это тут же раскладывалось на две кучки. Конунгу с  дружиной  -  и
себе.
   Нашли на корабле и двух ошалевших от страха пленниц, сидевших там же,
под палубой, взаперти. Поняв, что никто больше не  собирался  чинить  им
обиду, обе девушки в один голос запросили есть. Накормив,  их  отпустили
на берег.
   Отощавшие от голода девчонки были очень красивы  -  несколько  воинов
помоложе тут же вызвались присмотреть, хорошо  ли  они  устроятся...  На
сходнях им попались трое ютов, поднимавшихся навстречу.
   Три разбитых лица были угрюмы. Расправа откладывалась, но  навряд  ли
она от этого станет менее жестокой... Что  с  ними  сделают  -  прикажут
выпрямить ребра?
   Но у халейгов эти трое, распухшие от побоев, перетянутые врезавшимися
веревками, вызвали больше жалости, чем злобы. Халльгрим,  перед  которым
их поставили, спросил:
   - А что, сильно ли вы скорбите по своему Горму хевдингу?..
   Викинги отозвались вразнобой, но согласно:
   - Мы были бы рады  сопровождать  его  в  Вальхаллу...  А  еще  лучше,
праздновать победу над тобой и над твоим гардским конунгом.  Но  ты  сам
видишь, наверное, что не случилось ни того, ни другого, и не наша в  том
вина.
   - Справедливо сказано, - согласился сын Ворона. - Вы не так уж  плохо
сражались... да и в лес поползли, надо думать, не раньше, чем  пал  этот
вождь.
   Развяжите, - приказал он  воинам.  -  Пусть  умоются  и  помогают  на
корабле.
   Торгейр, укрытый меховым одеялом, - от потери крови он очень  мерз  -
лежал на ложе, устроенном для него под мачтой, в средней части  корабля.
Он предпочитал мучиться молча, но люди видели испарину, стекавшую по его
лицу.
   Дотянуть до дому он и не мечтал. Хотелось только одного:  шагнуть  за
последний порог с палубы боевого  корабля,  взятого  в  сражении...  под
плеск весел и голос снастей... унести с собой в небытие видение летящего
паруса.
   Один Видга еще продолжал на что-то надеяться и неотлучно сидел  подле
херсира, не принимая участия в дележе. Но не сидеть же просто так, и  он
старательно чистил доставшуюся ему кольчугу. Дома ему помогут переделать
ее по себе. А может, он ее продаст и купит другую, поменьше.  Хотя  нет.
Эту он взял в бою...
   Когда железная рубашка исчезла в его котомке и на смену ей  появилась
секира, к Видге неожиданно подобрался Гудред. Он смотрел на  топор,  как
голодный на жареное мясо. Потом вдруг сказал безо всяких предисловий:
   - Отдай мне его. Видга ответил:
   - Может быть, тебе и кольчугу? Она  тоже  неплохая.  Гудреда  это  не
смутило.
   - Кольчугу я не прошу, потому что это ты убил его, а  не  я,  тебе  и
честь.
   Хотя и я совсем не отказался бы, если бы мне выпало побольше удачи! А
секира моя.
   Внук Ворона хотел было по примеру Хельги послать селундца на север  и
в горы, к троллям, - но тут  увидел,  что  Торгейр  ненадолго  приподнял
ресницы, увидел в его глазах живой интерес... и передумал.
   - Я, пожалуй, поразмыслю над твоими словами, - сообщил он Гудреду.  -
Но  только  если  ты,  датчанин,  сумеешь  рассказать   нам   что-нибудь
занятное...
   Гудред  сел  на  соседнюю  скамью,  прислонился  спиной  к  борту,  к
заткнутому крышкой гребному люку, и устроил больную руку на животе.
   Он сказал:
   - Достаточно ли будет занятно, если я скажу,  что  моего  деда  звали
Рагнар Кожаные Штаны?
   - Врешь! - перебил Видга не задумываясь. -  Ты  ведь  Олавссон,  если
только ты и этого не выдумал. А у Рагнара не было сына по имени Олав.
   Гудред продолжал хладнокровно:
   - В другое время я заставил бы  тебя  подавиться  этими  словами,  но
сейчас мне почему-то  не  очень  хочется  тебя  бить...  Великий  Рагнар
Лодброк любил мою бабку, когда они оба были молоды. Он оставил  ей  этот
топор, чтобы она дала его сыну, если это  будет  сын.  Но  родилась  моя
мать. Видга снова перебил его:
   - Может быть, ты еще скажешь, будто и руны написал сам Лодброк?
   Олавссон покачал головой:
   - Они были сделаны задолго до него... Я могу сказать  тебе,  что  они
значат: Кусающий Насмерть. Не думаю, чтобы ты  сумел  прочесть  их  сам.
Позови кого-нибудь, кто поумнее тебя, и пусть тот человек скажет, правду
ли я говорю.
   Любопытство заставило Видгу проглотить издевку.
   Да и не расправляться же  с  раненым  на  глазах  у  половины  хирда,
сошедшегося послушать... Подошли даже трое ютов, а Торгейр чуть повернул
голову, приглядываясь к  топору.  Видга  поднес  секиру  к  его  глазам,
показывая полустертые письмена. Торгейр внимательно осмотрел их  и  едва
заметно кивнул.
   Видга спросил:
   - Что же было дальше?
   - У Лодброка действительно нет сына по имени Олав, - сказал  селундец
спокойно. - Но моя мать встретила человека, который был  достоин  самого
высокого родства... Она была еще совсем молода, моя мать, а у  него  уже
были седые усы и одна  нога  деревянная  ниже  колена.  Он  был  великий
викинг... Еще у него были два сына-хевдинга,  которые  в  ту  пору  сами
водили боевые корабли. Когда  они  поженились,  кое-кто  говорил,  будто
ничего хорошего от этого не будет. Но они любили  друг  друга.  Я  знаю.
Мать отдала ему топор, и он хранил его, хотя сам больше не  сражался.  А
потом, когда братья ушли грабить в Свеарике,  на  наш  двор  напали  юты
Горма, и я уже как-то рассказывал,  чем  это  кончилось.  Я  думаю,  что
братья хотели отомстить, но этого не было суждено.  Горм  взял  меня  на
корабль. Я ведь постарался ни разу не показать ему, что ничего не забыл.
А этим летом Горм хевдинг отправился воевать в земли эстов, но  не  взял
там хорошей добычи и пошел сюда.  Мы  миновали  Альдейгьюборг  озером  и
думали, что уж дальше-то мало кто  сможет  нам  помешать.  Там  был  еще
волок, и никто не стал нам помогать, хотя и не напал. Горм не  распознал
плохого знака. Он все говорил о  том,  как  мы  станем  грабить  финнов,
живущих южнее, и всякие невиданные народы, обитающие вдоль большой реки.
И еще о том, что посмотрел бы он  на  того,  кто  остановит  его  девять
кораблей. Но вышло по-другому. Ольгейр  не  пустил  нас  в  свой  город,
который Горм хотел взять. У  него  было  шесть  кораблей.  Однако  сумел
прорваться один только наш. Из девяти. Вот так... Горм был  зол  оттого,
что потерял столько воинов и кораблей, и не очень охотно говорил с  нами
об обратной дороге. А я двадцать полугодий думал  о  мести  и  не  сумел
удержаться, когда та финка напомнила мне мою мать.
   Видге было мучительно жаль  топора.  Но  достойный  поступок  ценится
превыше всего, и даже такого оружия, как  это.  Видга  протянул  Гудреду
топор:
   - Держи.
   Селундец взял секиру и ничего не сказал, но его рука задрожала. Воины
стали переговариваться.