щему делу. Ты умеешь думать, сынок.
   --  Спасибо, дедушка, --  ответил Сергей как-то очень просто и ласково,
без всякой  иронии. Ведь назвать  его папой  было  бы странно, да  и  вообще
звучало бы издевкой: все-таки возраст...
   -- Почему дедушка? -- улыбнулся Базотти.
   -- Не знаю... простите... непроизвольно вырвалось... по годам-то вы мне
точно дедушка.
   -- Не извиняйся, -- сказал Базотти. -- Мне понравилось такое обращение.
Пусть теперь меня так и зовут в России. Ну-ка скажи по-русски.
   Сергей произнес.
   -- Здорово! -- еще раз умилился старый Фернандо. -- А теперь запоминай,
внучек: если где угодно на земле, в ее не оккупированной коммунистами части,
у тебя возникнут проблемы, трудности,  ты  можешь пойти  в  итальянское  или
американское  посольство,  в  крайнем  случае  в   посольство  любой  другой
европейской  страны.  Просто  возле  итальянских  и  американских  посольств
проинструктированы  даже  местные   полицейские,  охраняющие  здание,  а   в
представительствах  других стран  тебе  придется настаивать  на  разговоре с
кем-то из сотрудников. Далее ты должен будешь сказать: "У меня сообщение для
контрольной  службы Фонда Базотти".  И упаси  тебя Бог переставить хоть одно
слово в  этой фразе на  итальянском или английском языке. На других  языках,
сам понимаешь, она как пароль не работает. Дальше у тебя спросят номер. Свой
шестизначный  номер ты обязан  помнить, что называется, даже во  сне.  Номер
проверят  по картотеке и  соединят  с  нашим человеком. Ему ты и скажешь  по
телефону  условную  фразу:  "Дедушка  обещал  помочь".   После   этого  тебе
обязательно  обеспечат личную  охрану, сквозную  визу  через  все границы  и
транспорт до того места, где буду находиться я, или до любого  другого места
по согласованию  со мной. В принципе  по той  же схеме ты можешь  попытаться
действовать  и в коммунистических странах, но это  будет небезопасно как  на
первом этапе (проникновение  в  посольство), так и на последнем (пересечение
границ).
   Малин слушал  внимательно  и словно  впадал  в  транс.  Это  было,  что
называется, с  небес на  землю. Шпионские  будни.  Как в Москве,  когда  его
инструктировал майор Потапов. Теперь Сергей  почувствовал себя героем романа
Ле Карре, и снова его охватило ощущение нереальности. "Господи, чем они меня
накачали?" -- мелькнула дурная мысль.  Он отогнал ее и заставил себя слушать
и  запоминать.  Ведь  это уже  начиналась  работа. И надо было  настроиться,
настроиться наконец на  серьезный лад без эйфорических  всплесков и дурацких
сомнений. Сразу появились вопросы.
   -- Как я вернусь в Москву? Меня ведь тут же захомутают.
   --  Скорее  всего  --  да,  --  невозмутимо согласился Ба-зотти.  -- Но
возможны варианты. В  любом  случае  тебе нечего  бояться. Ты  выпал из поля
зрения КГБ всего на полсуток, может быть,  даже меньше, если они не вели  за
тобой  непрерывного  наблюдения. Сейчас тебя, очевидно, уже ищут, хотя  и не
обязательно. Они найдут  тебя  в  больнице,  куда ты  попал после случайного
удара  по  голове во время  большой драки в ресторане. Диагноз -- сотрясение
мозга  и  полная  потеря сознания на двенадцать  часов,  возможна  частичная
амнезия. Конечно, они заподозрят самое худшее -- перевербовку. И  будут тебя
проверять всеми доступными  им методами.  Ты  должен  постараться пройти эту
проверку в  ближайшие три дня. Придумай аргументацию, настаивай на детекторе
лжи.  На  три  дня хватит  действия того  препарата,  который мы вколем тебе
сегодня,  ты  сможешь  спокойно врать.  Понятно?  В следующие  дни  придется
труднее.   Впрочем,  возможно,   проверки   не  будет   совсем.  Но   и  это
несущественно.  В любом  случае ты будешь теперь у них на подозрении, и тебе
вряд ли  доверят  какое-нибудь новое  ответственное дело.  Я думаю, это  и к
лучшему. Всем спокойнее. Учись,  занимайся переводами.  Жди.  Настоящее дело
для  тебя  найдется очень скоро. Если  все  у  нас  получится  так,  как  мы
задумали,  глухие  времена  в  Советском  Союзе  закончатся  буквально через
год-два.
   -- То есть? -- удивился Сергей.
   -- Все очень просто, -- пояснил Базотги. -- Коммунистическая идея  себя
изжила, вступила в стадию маразма. Россия Андропова -- это уже агония, стоит
только  посмотреть  повнимательнее  на  немощного  полуграмотного   сатрапа,
психопата, дорвавшегося до власти и трясущегося над нею. Он уже абсолютно не
способен удержать власть. Империя рушится. Большинство людей на планете пока
не  замечают этого,  но  поверь  моим  источникам информации:  смерть  вашей
системы неизбежна. Просто для того, чтобы гибель коммунизма не стала гибелью
всего  человечества,  нужно вовремя подтолкнуть  весь  процесс  в правильную
сторону. Вот  этим  мы и занимаемся  сегодня.  Вот в этом ты и должен будешь
помочь нам через год или два.
   Базотти ошибся. Но только по срокам, а не по сути. По  сути он оказался
абсолютно прав, и Сергей не  однажды потом, уже в перестройку, вспоминал эти
его   слова,   такие   невероятные  в  восемьдесят   втором,  такие   трудно
воспринимаемые тогда  даже  им,  весьма  осведомленным диссидентом, и  такие
пророческие!  Неужели  перестройка  действительно   зарождалась   здесь,  на
красивой старинной вилле в Неаполе? История не дает однозначных ответов.  На
ее повороты, особенно такие крутые, влияет слишком много факторов...
   -- Настает время прощаться, --  торжественно произнес  старик Фернандо.
--  Пока  ты  будешь  в Москве,  мы,  конечно, постараемся  обеспечить  твою
безопасность. Но  внутри КГБ делать это намного  сложнее. Так что  лучше  не
работай  у них  в штате. Постарайся  избежать такого варианта.  Ладно?  И...
удачи тебе, сынок!
   В Москве он написал отчет. И прошел  несколько допросов. И проверку  на
детекторе лжи  тоже прошел. И  был  в  итоге отпущен  с легким выговором  за
несанкционированное посещение  борделя, за  аморалку,  по  существу,  но как
внештатника, да еще неженатого, его всерьез за это наказать не могли.
   Так то ли закончилась навсегда, то ли прервалась его гэбэшная  карьера.
Однако  на Лубянке  не говорят "прощай", там  всегда говорят  "до свидания",
поэтому следовало заниматься  своими делами,  но быть,  как  пионер,  всегда
готовым. Таинственная история  с могущественным Фернандо Базотти все  больше
казалась сном.  Она до  такой степени не вписывалась в обыденную жизнь,  что
представлялось нелепостью, безумием рассказывать кому-то про ночной разговор
в огромной зале, про черный "Роллс-Ройс" со шторками и молчаливым водителем,
доставивший его в городскую больницу, где ему был немедленно сделан еще один
укол, после чего сразу настало утро. И был встревоженный Джованни у постели,
и  торопливые  сборы,  прощание   в  аэропорту,  благодарности,  напутствия,
просьбы, обещания и жуткий шум в голове.
   Потом была Москва.  Полета он не  помнил,  Шереметьево тоже  из  памяти
напрочь вывалилось. В общем, Сергей всем, даже любимой сестре, даже любимому
другу еще  по физматшколе  Севке Рабиновичу, даже сенсею  излагал то же, что
выучил для КГБ.
   Со  временем  он  .попытается  и  самого  себя   убедить  в  реальности
официальной  легенды.   И   ему  это  почти   удастся.   Ведь  верить  в  ту
фантастическую ночную перевербовку означало, по существу, медленно, но верно
терять рассудок. Такого просто не могло быть.
   Впечатлительный юноша с  неординарной фантазией, первый раз за границей
и сразу  в такой  стране, задание КГБ,  шпионские  страсти, удар по голове и
уколы -- все сходится. Наконец, если бы это было на самом деле, неужели же в
КГБ (!) не вытрясли из него правду? Трудно было поверить, что у каких-то там
макаронников психотропные  препараты  лучше, чем  у  Лубянки. Полная ерунда.
Нет,  амбал  в ресторане, конечно, был, а вот дедушка  с голубыми глазами --
это уже глюк.
   Стыдясь  самого себя, Сергей задался целью разыскать в открытой  печати
упоминания  о  Фонде  Базотти,  ведь  старик  уверял,  что  это  официальная
организация.  Но  нигде,  даже во  вполне  либеральных  журналах  и  газетах
пятидесятых-шестидесятых  годов  не  было  ничего ни  о Базотти, ни  о фонде
Би-Би-Эс.  К зарубежным изданиям доступ был  сильно ограничен, а главное  --
повышенный интерес Малина к итальянской  или  американской периодике мог  бы
насторожить КГБ, и Сергей не рискнул приступать к подобным поискам. Попутно,
по  ходу  своей основной работы  он пытался  обнаружить  хоть что-нибудь, но
безуспешно. А  уж  задавать  кому  бы  то  ни  было вопросы  --  это  вообще
исключалось. Произносить  вслух имя Фернандо Базотти не позволял Сергею  уже
какой-то по-настоящему мистический ужас.
   Словом,   когда   первого   сентября   восемьдесят  третьего   красные,
окончательно  обнаглев,   грохнули  южнокорейский  "Боинг",  когда  война  в
Афганистане со всей очевидностью начала претендовать на то, чтобы называться
новой столетней войной, когда по кинотеатрам и баням Москвы  железной метлой
гуляли  страшные проверки  и еще более  страшные  слухи о них, а в магазинах
повсюду стояла  "андроповка"  за  четыре  семьдесят  (вместо  самой  дешевой
"брежневской"  по  пять  тридцать),  --  вот  тогда Малин почувствовал,  что
империя  зла  не разрушается, а, совсем  наоборот, крепнет день  ото  дня, и
сделалось  ему  душно  до  безнадежности.  И  дядя  Семен  впал  в  глубокий
пессимизм, и Севка предрекал  тысячелетний  рейх  с  центром  в  Ленинграде.
(Почему в Ленинграде?  Бред  какой-то!) Только Катюха по молодости  лет  еще
сохраняла некую живость и все рвалась что-то делать и о чем-то писать.
   Какой  уж   тут,  к  черту,  Базотти!  Образ  его,  теперь   не  просто
фантастичный, а, можно сказать, фантасмагорический, гротескный,  растворялся
в  памяти,  делался  зыбким,  уходил в  историю, но не  в историю жизни, а в
историю литературы  --  ненаписанной литературы или в историю  психиатрии --
этакий доселе не изученный синдром Малина.
   Прошло еще  несколько  месяцев. Легче не  стало.  Принижался Новый год.
Тысяча  девятьсот восемьдесят четвертый. 1984.  Жуть. Неужели  прав все-таки
Оруэлл, а не Базогги?
   Вот   когда  он  написал  свое  знаменитое  "С  Новым  годом,  уроды!".
Знаменитым  оно  стало позже, много  позже...  А тогда было только гадостное
предчувствие.
   Новый год наступил. И... ничего не случилось. Во всяком случае, никакой
оруэлловщины. Даже  наоборот --  помер Андропов в  качестве подарка к зимней
Олимпиаде.  И  Сергей,  тупо  пялясь  в  экран телевизора  на  саночников  и
бобслеистов  (ведь   даже  лыжников  сочли  недостаточно  траурными,  а   уж
хоккеистов и  фигуристов --  Боже  упаси!), грустно  размышлял, одновременно
потягивая  пиво:  "Я придумал Базотти,  или Базотти  придумал  меня -- какая
разница! В этой стране не  будет тысячелетнего рейха -- в  этой стране будет
тысячелетнее болото. Тихое, теплое и зловонное. Разумеется,  засасывающее и,
разумеется, ядовитое.  Андропова сменили на Черненко, как  меняют в  патроне
перегоревшую  лампочку, а люстру оставили и вообще всю обстановку  оставили,
даже пыль смахнуть никто не  догадался,  да и  зачем -- лень,  тем более что
Андропов был лампочкой кварцевой, ультрафиолетовой, обжигающей, а этот новый
старпер рассчитан ватт на пятнадцать, как для сортира в коммуналке, да и эти
пятнадцать ватт светятся с недокалом. Легко-легко  катились эти страшненькие
мысли, как бобслей по сараевскому желобу.
   Да, тихий получился год -- восемьдесят четвертый, для страны  -- тихий,
а для Сергея случилось в том году целых три взрыва, три события.

   Первое  было  в  марте.  В  старой  книжке,  посвященной   разоблачению
венгерской контрреволюции пятьдесят шестого года, наткнулся он на имя Дьордя
Балаша. Имя это стояло рядом с именем Имре Надя -- главного врага социализма
и всего прогрессивного человечества. Малин вздрогнул.  Он мог бы поклясться,
что  никогда раньше не читал ничего о венгерских событиях и никто, никто  не
рассказывал ему  о Балаше. Значит, все-таки есть на свете Фернандо  Базотти,
раз  существовал  реально  человек,  чья фамилия  дала  вторую  букву "Би" в
названии фонда. Значит, все это по  правде. Это  был взрыв, настоящий взрыв,
хотя потом Сергей не раз убеждал себя в том, что человеческий разум -- штука
загадочная  и выкидывает  иногда фортели и  почище;  ложная  память,  память
предков... и  вообще Ба-лаш у венгров -- почти как Иванов,  можно и случайно
придумать такую фамилию  в горячечном бреду. Но рассуждения рассуждениями, а
лед  уже  тронулся, господа присяжные заседатели,  лед тронулся в  малинской
голове. Началась очередная оттепель, быть может, в самое неподходящее время,
но  началась. Он  снова  захотел жить  и  бороться.  И  он  был готов ждать.
Дождался, правда, другого.
   Событие  второе.  Май. В  свои неполные двадцать Катюха выклянчила-таки
командировку в Афган. Ну, не совсем в Афган, в Кушку на самом деле, но среди
журналистов  ходили слухи, что граница  там прозрачная и с аккредитацией  от
Министерства обороны можно попасть на ту сторону  вполне  официально. Скорее
всего это была трепотня, но Катюха проверить слухи  не успела. Уже на второй
день  ее  пытался  изнасиловать  обкурившийся русский  солдат из инженерного
батальона,  и с тяжелым ножевым  ранением в грудь Катюху доставили сначала в
местный  госпиталь,  затем в  Мары, а  еще через четыре  дня, когда прилетел
Сергей,  самолетом отправили в  Москву. Подключили всех знакомых  врачей,  и
Катюха полностью выздоровела. Даже сумела избежать депрессии, которая обычно
следует  за навязчиво повторяющимися  кошмарами.  Кошмары были,  а  любовь к
жизни осталась. Даже осталось желание рвануть  еще куда-нибудь.  Ну что  тут
скажешь  --  молодость! А вот Сергей уже  не чувствовал  себя таким молодым.
Когда  много думаешь, стареешь гораздо быстрее. А он от случившегося  просто
озверел.  Вдруг  совершенно  расхотелось  читать,  переводить,  писать,   на
тренировках он сделался агрессивным, Рамазан едва справлялся с его эмоциями.
Шахматы  и гитара,  как в  былые  времена, уже  совершенно  не  успокаивали.
Хотелось только  одного  --  взять  в  руки  оружие  и  стрелять,  стрелять,
стрелять... В кого? Зачем? Да в них же, в них, гадов, во врагов.
   Только где он, этот Базотги, где его хваленая спецслужба? Сергей  готов
сражаться! Но прямо сегодня, сейчас. Иначе -- перегорит, сопьется, сделается
равнодушным...  И  он уже  стал подумывать, а не  пойти  ли наконец иа тихую
улочку Веснина  или на шумное Садовое кольцо, ие ломануться ли, черт возьми,
в одно  из обозначенных посольств, а все пароли и свой шестизначный номер он
ведь по-прежнему помнил назубок, как телефон любимой девушки.
   Почему-то он придумал себе, что будет прорываться на территорию Америки
на улице Чайковского в день четвертого июля. Глупость ужасная: почему именно
в  праздник?   И  вообще   итальянское  посольство,  разумеется,  охранялось
гэбэшниками не так усердно...
   К счастью, он никуда не пошел. Всесильный комитет словно видел ситуацию
на ход вперед.
   Событие  третье. Июнь. Закончен четвертый курс. Подошло время практики.
Что же,  опять в Италию? Или он теперь  невыездной и  будет сидеть в Москве?
Фигу! Не то и не другое. Пришла повестка.
   Он  снова  лицезрел  майора  Потапова. Пардон, подполковника  Потапова.
Теперь уже в кабинете в Ясеневе и без Зубарева.
   -- Португальский знаете? -- спросил Потапов неожиданно.
   -- Нет, -- быстро ответил Малин.
   -- А испанский?
   -- Слегка. Читаю со словарем.
   -- Слушайте, Малин, что вы прибедняетесь? У вас английский, итальянский
и  французский  --  свободно.  С  вашими  способностями  вы  по-португальски
заговорите через три дня.
   -- Если надо будет, заговорю, конечно, -- согласился Сергей.
   -- Вот и славно. -- Подполковник сделал паузу, и Малину подумалось, что
он сейчас добавит нараспев, как в "Обыкновенном чуде": "Трам-пам-пам".
   Но Потапов добавил другое:
   -- Поедете в Анголу.
   Он не спросил, хочет ли Малин ехать, он просто сказал: поедете.
   :
   Но Малин хотел, даже очень хотел в тот момент и потому сразу выпалил:
   --Когда?!
   -- В сентябре.
   -- Нормально. Катюха  успеет  поправиться... Малин  как бы разговаривал
сам с собой, но Потапов откликнулся:
   -- Думаю, что да.
   Тогда Сергей словно проснулся и спросил:
   -- Какое будет задание?.
   --А никакого,  -- ехидно улыбнулся  подполковник  Потапов.  -- Языковая
практика. Вы же этим летом  проходите месячные сборы  и получаете офицерское
звание. Так  что призовет  вас обычный райвоенкомат, по вашей специальности.
Вы ведь, кажется, переводчик?  А сюда я вас вызвал просто для того, чтобы вы
не  вздумали увиливать  от  военной службы.  Офицеры  запаса известно у  нас
какие:  тысячу поводов придумают,  чтобы  закосить.  У  вас, Малин,  это  не
по-лу-чит-ся. Курировать  вас будет другое  управление --  по линии  военной
контрразведки. Все. Идите пока.
   Оказалось,  что не  пока.  Больше Малин никогда не  видел подполковника
Потапова.  Лет  пять  спустя  пытался  из  любопытства  выяснить,   где  он.
Оказалось, сидит  резидентом на Филиппинах,  ну а потом, когда органы начало
лихорадить после девяносто первого, следы Потапова так и затерялись где-то в
Юго-Восточной Азии.
   В  этом  месте нумерация листов, подшитых к  очередному тому малинского
"досье",  откровенно сбивалась  и после пропуска  к  очередному листку  была
подколота записка на зеленоватой бумаге, написанная рукой самого Ясеня:
   "Я очень люблю и уважаю  своего  боевого друга Сашку Курганова, но все,
что он пишет  об Анголе, -- это полная  херня. Листы забрал.  Выберу  время,
напишу сам и подложу сюда же. Все-таки, ядрена вошь, потомки читать будут!"
   Подпись стояла  дурашливая -- "Ясен", как бы с  кавказским акцентом и с
намеком на  второй смысл.  Оставалось  непонятным,  написал-таки  Сергей  об
Анголе или  не успел? Я пометил себе выяснить этот вопрос у Вербы и двинулся
дальше.
   Когда  еле живой, оборванный и голодный  он сошел  на  берег в торговом
порту Неаполя,  первым движением души  было искать Фернандо Базотти  тут  же
сразу начав спрашивать  о нем  у  местных грузчиков и полицейских,  но Малин
взял  себя в руки, призадумался  и понял, что  ехать надо  в Рим. Таможню он
проскочил каким-то чудом. "Браунинг", который берег с Луанды, загнал мичману
Пьетро  за полсотни долларов вместе  с патронами,  и это был теперь  его НЗ,
зашитый вместе  с  советским  военным билетом  под  подкладкой  итальянского
матросского бушлата. Он решил, что должен заработать еще немного денег, и из
последних сил таскал какие-то  мешки,  очевидно,  с левым грузом за паршивые
тридцать  тысяч  лир.  Груз  официальный  возили карами, и там  ловить  было
нечего. Наконец  он позавтракал в портовой пиццерии, выпил дешевого красного
вина и в тот же день автостопом добрался до Рима. Старинный дворец на Пьяцца
Фарнезе,  куда  его направил некий  радушный итальянец, оказался посольством
Франции.  После  чего,  поплутав в  узких улочках, он дваж  ды (или трижды?)
переходил по мостам Тибр и безумно долго шлепал по роскошной Виа дель Корсо,
прежде чем другой радушный итальянец наконец объяснил ему, куда надо идти.
   Карабинер  у   посольства  Соединенных  Штатов  осматривал  его  крайне
подозрительно, и,  боясь совершить  роковую  ошибку, Сергей не  только велел
передать  по  начальству  слишком  давно  заученный и  уже казавшийся полной
бессмыслицей  пароль, но  и  предъявил  охраннику свои советские  документы,
пояснив  на отличном  итальянском свою причастность  не просто  к  Советской
Армии, но и к КГБ и даже ГРУ.  Последнее было легким  преувеличением. Трудно
сказать, что  произвело  на  офицера  самое  сильное  впечатление, однако он
связался с кем-то по телефону, и уже через две минуты Малина вышла встречать
целая  делегация.   Причем  один  из  американцев  даже   приветствовал  его
по-русски.
   Господи, каким грязным, каким не соответствующим чувствовал он себя  на
этих чистых ле