ато излагал события. Замещение личности произошло  не
совсем гладко: ему потребовалось  симулировать  болезнь,  чтобы  ближайшее
окружение императора  на  заподозрило  подмены.  Особенно  трудно  было  с
языком, оказавшимся весьма далеким от того, которому  его  учили.  Тем  не
менее все  обошлось.  Монтесума,  он  же  Джон  Герфтон,  сразу  же  начал
проводить  чрезвычайно  жесткую  политику  на   завоеванных   территориях,
фактически геноцид. Когда Кортес вторгся  в  империю,  угнетенные  племена
выступили против центральной  власти  и  развалили  боевую  мощь  ацтеков.
Монтесума, как и было запланировано, сдался в плен, а затем призвал  своих
подданных  покориться  испанцам.  Дальнейшее  известно:  ацтеки  восстали,
Монтесума был убит, сопротивление испанцам возглавил  Куаутемок,  но  было
уже поздно - Кортес захватил Теночтитлан, и освоение Америки произошло  на
полвека раньше, соответственно раньше началось развитие ее Северной части.
   Ровно в двенадцать привели  Милна.  Санитар  толкнул  его  на  стул  и,
повинуясь нетерпеливому жесту Патриарха,  снял  наручники.  Милн  выглядел
неплохо, только у глаз жесткими кругами скопилась  чернильная  синева.  Он
положил ногу на ногу.  Патриарх  испытывал  сильнейшее  раздражение,  видя
перед собой этого невысокого сухощавого юношу с резкими  чертами  молодого
Бонапарта. Страна агонизировала. Солдаты на фронте тысячами  захлебывались
в вонючей пене и разлагались  заживо,  тронутые  обезьяньей  чумой.  Шайки
дезертиров  наводили  ужас  на  города.  Правительство   было   бессильно.
Отцы-пилигримы, лучшие из лучших,  элита  нации,  готовы  были  завтра  же
безоговорочно  идти  на  верную  смерть,  чтобы  хоть   немного   отдалить
наступление  Ночи.  А  в  это  время  кучка   высоколобых   интеллигентов,
отвергнутых собственным народом, - мизер в масштабах государства -  заумно
рассуждает о том, что существующая политическая доктрина  давно  исчерпала
себя, сгнила, опрокинулась внутрь социума и низвергла цивилизацию в  недра
гигантского природного катаклизма.  Чушь,  болтовня  -  вредная  болтовня,
прибежище для отчаявшихся и опустивших руки.
   Патриарх спросил грубо:
   - Видели Карантин?
   - Да, - сказал Мили.
   И ничего не добавил, потому что добавлять было нечего.
   - Будете работать?
   - Почему бы вам не направить меня в армию?  -  сказал  Милн.  -  Там  я
принесу больше пользы, чем крутясь в дурацких маскарадах.
   Патриарх сдержался. Все-таки перед ним сидел Наполеон.  Этот  замкнутый
юноша с изумительной легкостью победил в четырех  военных  играх,  начисто
разгромив коллективный разум генштаба.
   - Вы думаете, Милн, что у вас нет дублера? - прищурившись, спросил он.
   - Думаю, что нет, - спокойно ответил Милн.
   Он был прав. Легко заместить  Спинозу:  многим  был  известен  скромный
шлифовальщик стекла? В крайнем случае соседи удивятся,  решив,  что  нищий
философ окончательно спятил. И очень сложно заместить полководца,  который
постоянно находится под прицелом тысяч внимательных  глаз,  чьи  привычки,
вкусы, наклонности изучены  тщательно  и  до  предела.  Здесь  мало  одной
внешности,  внешность  можно  подогнать,  это  нетрудно.  Но  должен  быть
темперамент Наполеона, и честолюбие Наполеона, и  главное,  -  грандиозный
военный талант Наполеона, иначе кандидат проиграет первое  же  сражение  и
все полетит к черту.
   Патриарх сказал:
   - Незачем направлять вас в армию, Милн. Поздно. Лет тридцать назад это,
возможно, имело бы какой-то смысл, но не теперь. Война проиграна. Впрочем,
и тридцать лет назад тоже не имело смысла: тогда  решали  не  генералы,  а
совсем другие люди.
   Милн пожал плечами:
   - Помойка не есть артефакт  развития.  Помойка  есть  неизбежный  порок
нашего общества. Вы осуществите Поворот истории, технический скачок, и она
возникнет на сто лет раньше - только и всего.
   -  Ладно,  -  миролюбиво  заметил  Патриарх.  -   Вы,   конечно,   меня
переспорите. Вы научились дискутировать у  себя  в  университете.  Я  хочу
сказать другое: с вами  была  девушка,  Милн,  подумайте  о  Жанне.  -  Он
посмотрел, какая будет реакция. Реакции не было.  Милн  сидел  -  нога  за
ногу. - Мы можем отправить ее в Карантин или на фронт с эшелоном  "веселых
сестер". "Сестры" неплохо  зарабатывают,  солдаты  щедры,  потому  что  не
знают, будут ли они живы завтра...
   Милн сухо сказал:
   - Разве я отказываюсь работать на  вас?  Я  не  отказываюсь.  Но  Жанна
пойдет со мной.
   - Жозефиной Богарнэ? - ядовито спросил Патриарх.  -  Нет,  Милн.  Жанна
останется  здесь,  тогда  мы  будем  уверены,  что   вы   обойдетесь   без
самодеятельности. Обещаю вам, с ней ничего не случится.
   Милн немного подумал.
   - У меня вопрос, - сказал он.
   - Пожалуйста.
   - Что происходит с теми людьми, которых мы замещаем?
   Патриарх выпятил нижнюю губу.
   - Вы играли в бильярд, Милн? Шар бьет по шару? Мы вышибаем их дальше  в
прошлое. Если хотите - да! - убиваем их!
   - Хорошо, - сказал Милн. - Но давайте быстрее. Надоело. И  не  думайте,
что вам удастся обмануть меня. Пока я не  буду  уверен,  пока  я  не  буду
уверен до самого конца...
   - Не беспокойтесь, - устало сказал Патриарх, - получите свою Жанну.
   Он был  разочарован.  Неужели  они  ошиблись?  Настоящий  Наполеон  при
упоминании о Жанне просто бы пожал плечами.
   - Завтра же начинайте подготовку, - приказал он.
   - Сегодня же, - ответил ему Милн.


   Обоих привезли вечером, когда остывающее солнце, потрескивая, уходило в
длинные темно-зеленые тучи на горизонте и  багровые  тени  протянулись  от
ворот через весь двор. Чингисхан сдался сам,  не  выдержав  жажды,  и  его
прикончили  дезертиры,  а  Праксителя  загнали  в  здание   вокзала,   под
искореженную арку, у него был пистолет, он отстреливался, а когда  патроны
кончились, бросился с пятиметровой высоты на бетонную площадь.
   Милн сидел у окна и  видел,  как  черный  "пикап"  с  кровавыми,  грубо
намалеванными крестами въехал во двор и санитары в серых халатах  выкатили
из него носилки.
   - "Скорая помощь", - сказал кто-то.
   Все побежали. И Милн побежал тоже. Но в коридоре  пропустил  других  и,
прижавшись  к  пластиковой  стене,  осторожно  кося  по  сторонам,  прочел
записку. Записку только что сунул раздатчик - не  глядя,  хмурыми  руками:
"Встретимся  в  преисподней".  Подписи  не  было.  Он   скатал   крохотный
промасленный шарик и проглотил его.
   Преисподняя!
   Механизм запуска таков, что кандидат должен быть обязательно  идентичен
темпору - месту персонификации. Это возможно в двух случаях: если  уходишь
в повтор - в  собственное  прошлое,  тогда  совмещаешься  с  самим  собой,
идентичность полная. И второе -  когда  идешь  по  программе  и  замещаешь
реальное историческое лицо,  подобие  которому  достигается  в  результате
подготовки.
   Вот и все. Третьего пути нет. Третий - преисподняя.
   Он спустился во двор и вместе со всеми подошел к тому,  что  лежало  на
носилках.
   Авиценна, немного впереди, сжимал слабые кулаки.
   - Зачем уродовать? - тихо говорил он. - Убили бы - просто...
   Старший санитар, закуривая, охотно объяснил:
   - А чтобы веселее было смотреть. Ты сбежишь, и с тобой то же будет.
   - Мразь. Тупое мужичье, - сказал Авиценна.
   Между кучкой санитаров с автоматами и толпой было  метра  три  неживого
пространства.
   Непреодолимый барьер.
   - Превратили страну в Помойку, а теперь - что? Тушенкой вас кормить?  -
сказал старший.
   Санитары глядели угрюмо. Как голодные волки. Крикни им -  разорвут.  Их
набирали из фермеров, и они люто ненавидели городских за то, что земля  не
родит, за то, что сын в армии, за то,  что  пришлось  бросить  распаханную
отцовскую ферму и перебраться в город на благотворительные подачки.
   Милн взял Авиценну за локоть и втянул обратно:
   - Не связывайся.
   - Ладно, - сказал Авиценна. - Пойдем ужинать.
   Грюневальд, стоявший рядом, наклонился к ним:
   - Австриец что-то затевает. Весь третий сектор не вышел на занятия.
   - Наплевать, - сказал Авиценна. - Хоть бы они сдохли, паразиты.
   И пошел через двор - тощий,  нескладный,  метя  пыль  полами  стеганого
халата.
   - Не нравится мне это, - бубнил Грюневальд. - Ты слышал,  что  изменили
план запусков?
   - Я иду вне очереди, - рассеянно ответил  Милн.  -  Извини,  Грюн,  мне
пора. - Догнал Авиценну и насильно повернул его за угол, где  была  глухая
стена. - Слушай, Авиц, что такое преисподняя?
   У Авиценны вспыхнули черные восточные глаза на худощавом лице...
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю, - сказал Милн.
   - Это старт в ничто, уничтожение оттуда не возвращаются...
   Негромко хлопнуло над крышами, и в  темное  небо  к  первым  игольчатым
звездам взлетел красный комок ракеты. За ним - еще два.  Диким  трехглазым
божеством повисли они над Полигоном, исторгнув неровный  свет.  Все  сразу
исказилось, как в кривом зеркале. Закричало  множество  голосов.  Побежали
какие-то люди - вниз и вверх.
   - Кажется, финал, - сказал побледневший Авиценна.
   Прямо на них выскочил Калигула, окруженный сенаторами. У каждого поверх
тоги с пурпурной каймой был накинут короткий автомат.
   - Вот и ты, голубчик,  давно  пора,  -  сказал  запыхавшийся  Калигула.
Выстрелил с пояса. Авиценна выше  лба  поднял  угольные  брови,  опрокинул
лицо: - Зачем? - мягко сел на асфальт, голубая  чалма  размоталась.  Тогда
Калигула ударил его ногой: -  Получи,  голубчик!  -  Обратил  светлые,  со
слезой, яростные глаза на Милна. - Проходи, проходи, не задерживайся!..
   Милн пошел по колеблющейся земле. Сзади гоготали  сенаторы.  Прыгало  и
двоилось в глазах. Здание административного корпуса переваливалось с  боку
на бок. Перед ним качалась дверь. Оттуда  густо  повалили  отцы-пилигримы.
Тоже вооруженные. Его грубо толкнули: - Нализался, не мог  потерпеть...  -
Каким-то образом он втиснулся  внутрь.  Он  ничего  не  понимал.  Началась
большая ликвидация? Он слышал о  таком  -  убирают  всех,  не  оправдавших
надежд. Но почему Калигула? Он же рядовой кандидат, ждущий запуска.
   Надо  было  срочно  найти  Патриарха.   Коридор   изгибался   блестящей
пластиковой  кишкой.  Милн  ускорял  шаги.  Патриарх   обещал,   что   его
обязательно вернут обратно, выдернут из Святой Елены, уже есть  методы.  И
Жанна будет ждать его. Опять обман. Жанна в преисподней.  Это  смерть.  Не
для него. Для Жанны. Он  почти  бежал  и  поэтому  чуть  не  споткнулся  о
человека, который лежал поперек коридора. Чуть не  наступил  на  вытянутую
руку. Человек был в новенькой форме, один из охранников Патриарха. Умер он
недавно. Милн решительно перешагнул через него и открыл дверь.
   В кабинете Патриарха, куда никто не приходил сам, куда людей  приводили
и откуда людей уводили, а бывало, что только приводили и  человек  исчезал
навсегда,  -  за  обширным  компьютерным  столом,   заваленным   бумажными
секретными документами, сидел Австриец. Он быстро-быстро перебирал  желтые
бланки, которые грудой топорщились перед ним. Личный  сейф  Патриарха  был
распахнут, и нутро его вывернуто. Одновременно  Австриец  хмыкал,  чмокал,
удовлетворенно цыкал  зубом,  ковырял  синим  карандашом  в  ушах  и,  как
припадочный, болтал обеими ногами. Чесал потную щеточку усов под носом. На
нем был военный китель без погон  с  солдатским  железным  крестом  времен
первой мировой войны.
   - А... Милн, - сказал он приветливо, продолжая  цыкать  и  ковырять.  -
Хорошо, что зашел. У нас тут небольшая чистка.  Пора  навести  порядок.  Я
полагаю, что ты любишь, когда порядок? Я так и думал.  Я  всегда  говорил,
что военные должны держаться вместе. Я и в проскрипционных списках отметил
тебя особо, чтобы случайно не кокнули. Но все-таки лучше посиди у  себя  в
комнате, мало ли что. Санитары на нашей стороне, так что не бойся.
   - Я и не боюсь, - напряженно сказал Милн.
   - Вот и отлично. У тебя когда запуск?
   - Послезавтра.
   - Мы тебя запустим послезавтра, можешь не сомневаться. Я верю  в  тебя,
Милн. А сейчас иди, мне надо работать...
   Милн  неловко  повернулся,  но  в  кабинет,  расшибая  лбы,   ввалились
отцы-пилигримы  вперемежку  с  сенаторами  -  красные,  взволнованные,   с
пистолетами и ножами, а кое-кто и просто с ножками от табуреток.
   - Ушел! - закричал Калигула. - У него потайной ход в комнате!
   Милн пошел прочь сквозь расступавшихся отцов. Ему кивали: - Вот и  Милн
с нами... А куда ж  ему?..  Правильно,  молодец,  Милн...  -  Он  старался
выбраться побыстрее. За спиной набухал взрывной лай Австрийца:
   - В этот исторический момент, когда  вся  нация  в  железном  единстве,
отбросив сомнения, сплотилась вокруг идеи Великого Поворота...
   И резкий голос Калигулы:
   - Не время, Адольф...
   Это  был  переворот.  Дворцовый  мятеж.  Смена   правителя.   Тотальная
оккупация  истории  обернулась  банальной  оккупацией  Полигона.   Ящерица
сожрала свой хвост. Теперь будет не Патриарх, а Австриец.  Он  точно  учел
момент, и на его  стороне  санитары.  Интересно,  как  к  этому  отнесется
правительство? Хотя правительству все равно, лишь бы получить  результаты.
Значит, теперь у нас Австриец. Другого и нельзя было ожидать.
   У перехода в отсек Темперации загородка была опущена.  Как  всегда.  Он
постучал. Ленивый санитар велел:
   - Пропуск.
   - У меня приказ, - соврал Милн.
   - Ничего не знаю. Пропуск.
   Мили повернулся и  пошел  обратно.  В  соседнем  коридоре  была  крышка
аварийного люка.  Он  налег  на  крестообразную  рукоять.  Уныло  завопила
сирена, но он не обращал внимания. Им было не до  него.  Люк  открылся,  и
Милн протиснулся в затхлую пасть трубы.  Освещения  не  было.  Угадывались
скобы, идущие  вверх.  Он  полез,  чувствуя  спиной  пульсирующие  кабели,
добрался до развилки и пополз по  другой  трубе,  стараясь  не  сбиться  -
свернул влево и опять влево. Потом спустился. Он почему-то не подумал, как
выйдет отсюда, уперся в крышку люка, и она подалась - была  отвинчена.  Он
спрыгнул в редкую темноту и по гулкости удара понял: кабина настройки.
   В левой секции крикнули:
   - Кто?
   Он увидел Патриарха, сидящего на корточках около  Цихрона,  с  которого
был спят кожух и  обнажена  внутренность  спрута,  вмороженная  в  льдинки
микропроцессоров. Одной рукой Патриарх держал пистолет, а другой копался в
белых кристалликах. Лысина его блестела. Он сразу  же  выстрелил,  и  пуля
гулко чокнула по резиновой шине на стене.
   Милн отшатнулся за фарфоровую плитку секции.
   - Не будьте идиотом, - сказал он. - Нас услышат.
   Будто в подтверждение этих слов заверещал  телефон  позади  него.  Мили
взял трубку.
   - Одно слово, и стреляю, - шепотом предупредил Патриарх.
   - Да, - сказал Милн в трубку. - Нет, - сказал он. Нажал на рычаг. - Вас
ищут. Я ответил Калигуле, что здесь никого, но он не поверил, по-моему.
   Патриарх покусал дуло ощеренными зубами.
   - Давно надо было  отправить  в  Карантин  этих  параноиков.  Поздно...
Выбросили меня, как ветошь. Генерал-губернатор ответил, что не вмешивается
в дела Полигона. Каково? Не вмешивается!.. Мальро когда-то писал,  что  мы
единственная страна в мире, которая стала великой державой, не приложив  к
этому ровно никаких усилии. А  почему.  Мили?  Потому  что  ей  расчистили
исторический путь... Я - расчистил...
   - Мне нужна Жанна, - сказал Милн.
   - Жанна? Жанна в изоляторе, - быстро ответил Патриарх.  -  Знаете  что,
Милн, идите к Жанне, забирайте ее, они вас не тронут, вы  им  нужны.  А  я
исчезну. Раз и навсегда, будь оно проклято! - Говоря  это,  он,  почти  не
глядя, втыкал кристаллы в гнезда - ошибся, чертыхнулся и переставил. Вдруг
закричал шепотом. - Вы что, не понимаете, они меня убьют!
   - Мне нужна Жанна, - повторил Милн. - Или вы не уйдете отсюда.
   - Жанну запустили позавчера, - обреченно сказал Патриарх. - Конечно,  я
обманул вас, Милн, но не я отдал приказ, меня заставили...
   - Хорошо, - сказал Милн. Он убедился. - Тогда мне нужна преисподняя.  Я
иду с вами. Что такое преисподняя?
   - Смерть! - взвизгнул Патриарх, и по визгу стало ясно, как он  напуган.
- Это смерть, запуск без темпора, без конкретного адресата! Я же  объяснял
вам  основы  хроноклаузы.  Выброс  может  произойти  где  угодно,  еще  до
образования Земли, в пустом Космосе!
   В дверь позвонили, и  сразу  же  забарабанили  нетерпеливые  кулаки,  и
Калигула скомандовал:
   - Откройте, Милн!
   Патриарх, пристанывая, порхал длинными пальцами над  клавишами  пульта,
будто играл на пианино. В такт нажимам загорались зеленые  концентрические
круги на стенах.
   Милн вышел из-за плиты и положил руку на пульт.
   - Мне нужна преисподняя.
   - Откройте, Милн!
   Патриарх поднял пистолет.
   - Я успею разбить пару индикаторов, - спокойно сказал  Милн.  -  У  нас
мало времени.
   В дверь ударилось что-то грузное, и она затрещала.


   Вышли вечером и шли всю ночь до рассвета. Табор  вел  Апулей.  Он  один
умел ориентироваться по звездам  в  этом  гнетущем  пространстве,  где  на
тысячи километров, стиснув землю кожистым покровом, распласталась  толстая
коричневая губка. Было очень важно  не  сбиться  и  выйти  точно  к  Синим
Буграм, куда собирались остальные колонии: левее, за Прагой, шевелил голые
пальцы  лишайник,  жрущий  любую  органику,  а  на   восток   простирались
бесконечные болота, которые, накапливая  энергию  для  очередного  выброса
пены, булькали и кипели живой плазмой. Там  было  не  пройти.  Позади,  за
темной линией горизонта, как  при  большом  пожаре,  отсвечивали  по  небу
блеклые розовые сполохи - колония Босха принимала удар на себя. Босх отдал
им всех своих лошадей, и уже из этого становилось ясным, как он  оценивает
исход предстоящего боя. Получилось восемь повозок - неуклюжих, тяжелых, из
остатков дерева и металла, не переваренных Помойкой.  У  той,  где  лежала
Жанна, были автомобильные колеса без шин.  Все  равно  трясло  невыносимо.
Горьковато дымились родники. Оранжевые слизни размером  с  корову  упорным
неутомимым кольцом окружали табор. Изредка тот, что поближе, сворачивал  к
людям - проверяя. Тогда навстречу ему выходил Вильгельм Телль и  натягивал
звонкий лук. Стрела, ядовито пискнув, впивалась в основание  рожек-антенн,
слизень вскрикивал, как ребенок, по  студенистому  телу  пробегала  мелкая
голая дрожь, и сверху галдящим водопадом низвергались жадные птицы.
   К  рассвету  начался  дождь,  шепотом  пробирающийся  из  одного  конца
бескрайней степи в другой. Кинулись запасать воду - в глиняные  горшки,  в
чашки и просто в ладони. С водой было плохо.
   Милн держался за край повозки и видел,  как  Жанна  ловит  ртом  слабую
дождевую паутину.
   - Я принесу тебе попить,  -  сказал  он.  Дернул  за  повод  Пегого,  у
которого кузнечными мехами раздувались  бока  от  запального  бега,  пошел
вдоль табора. Его спрашивали без  всякой  надежды:  -  Ну  как?  -  Он  не
отвечал. Оглядывался на сполохи.
   Парацельс спал в последней повозке, под брезентом.  Интересно,  где  он
достал брезент? Милн растолкал его, и Парацельс, продрав  слипшиеся  веки,
тоже спросил:
   - Ну как?
   Плохо, - ответил Мили, не вдаваясь в подробности. - У тебя вода есть? -
Взял протянутую флягу. - Брезент я, пожалуй, тоже заберу, - добавил он.
   - Сутки хотя бы продержитесь? - тоскливо спросил Парацельс.
   - Вряд ли.
   Милн вернулся и укрыл Жанну. Положил флягу рядом с ней, под руку.
   - Есть хочешь?
   Жанна покачала головой. Говорить  не  могла.  Он  все-таки,  присмотрев
участок помоложе, вырезал ножом губочный  дерн  и  подал  его,  перевернув
желтой съедобной мякотью. Жанна лизнула приторный сок.
   - Вчера, - сказала она.
   - Завтра, завтра, - ответил он. - Не разговаривай, тебе нельзя.
   Жанна дышала со свистом. Она никак не могла выздороветь. К Помойке надо
привыкнуть - иная биосфера. Милн сам болел неделю. И другие болели.  Но  у
Жанны адаптация протекала особенно тяжело.
   Патриарх, едва волокущий ноги, сказал:
   - Этот