екового Рима, Марк так и не смог побороть
восхищения, которое вызывал в нем древний Видессос. Для него  эти  старые,
но крепкие деревья были олицетворением всей  Империи.  Когда  он  высказал
свои мысли вслух, Сотэрик безжалостно рассмеялся.
     - Так оно и есть, но мне сдается, что первый же ураган  вырвет  их  с
корнем.
     - Они выдержали немало штормов, - заметил Марк.
     Сотэрик только отмахнулся от него.
     Дверь перед ними открылась, и важный жрец подвел  к  выходу  знатного
видессианина, одетого в льняные штаны и тунику из зеленого шелка.
     - Я надеюсь, Его Преосвященство сможет помочь вам, господин Драгацез?
- вежливо спросил жрец.
     - Надеюсь, - ответил тот, но его лицо,  темное,  с  густыми  бровями,
осталось суровым и озабоченным. Драгацез быстро прошел мимо Марка,  Хелвис
и Сотэрика, даже не заметив их.  Жрец  долго  и  задумчиво  смотрел  вслед
высокому гостю,  и  лишь  спустя  какое-то  время  его  рассеянный  взгляд
случайно коснулся новых посетителей.
     - Могу ли я чем-нибудь быть вам полезен? - спросил он,  но  в  голосе
его слышалось сомнение: Хелвис и ее брат были, несомненно, намдалени, да и
Марк больше походил на людей Княжества, чем  на  видессианина.  Для  жреца
было очевидно, что у этих людей не могло быть веской причины нанести визит
главе церкви, религии которой они не разделяли. Даже когда  Марк  спросил,
может ли он поговорить с Бальзамоном, жрец не шевельнулся.
     - Вы, наверно, знаете, что Его Преосвященство очень занят.  Возможно,
завтра, или еще лучше послезавтра...
     "Уходите и не возвращайтесь, вот что он хотел сказать", - понял Марк.
     - Кто это, Геннадиос? - послышался голос Патриарха, и через минуту он
заявился перед ними в сопровождении еще одного жреца. Вместо своих обычных
пышных одеяний Патриарх сегодня  надел  не  слишком  чистый  голубой  плащ
простого монаха. Увидев, кто стоит перед дверью, он хмыкнул.
     - Так, так, кого же нам бог послал? Атеист  и  двое  еретиков  пришли
навестить меня? Польщен, очень польщен. Входите же, прошу вас.
     Он  оттолкнул  в  сторону  недовольного  Геннадиоса  и  взмахом  руки
пригласил их войти.
     - Ваше Преосвященство! Через пятнадцать минут вы  должны  встретиться
с... - запротестовал Геннадиос, но Патриарх оборвал его:
     - Кто бы это ни был, пусть обождет. Я нашел  интересную  головоломку.
Как ты считаешь, Геннадиос? Почему они явились ко мне? Возможно, они хотят
принять нашу веру. Это будет большой победой истинного Фоса,  не  так  ли?
Или, возможно, они хотят обратить в  свою  ересь  _м_е_н_я_  -  вот  будет
скандал, а?
     Геннадиос кисло взглянул  на  высшего  жреца;  шутка  показалась  ему
весьма сомнительной. Сотэрик, не веря своим ушам, ошеломленно уставился на
Патриарха.  Хелвис  весело  улыбнулась.  Марк  тоже  улыбнулся,   вспомнив
последнюю встречу с Бальзамоном - он знал,  какое  наслаждение  доставляет
Патриарху шокировать людей своим невероятным поведением. Мальрик оставался
на руках у матери. Когда она приблизилась к  Патриарху,  ее  сын  внезапно
потянулся к Бальзамону и дотронулся ручонкой до его бороды. Хелвис тут  же
остановилась, боясь, что это могло оскорбить первосвященника. Должно быть,
ее испуг был слишком заметен, потому что Патриарх весело засмеялся.
     - Вы знаете, моя дорогая, я ведь не ем детей -  по  крайней  мере,  в
последнее время. - Он нежно отвел руки мальчика от  своей  бороды.  -  Ты,
наверное, решил, что видишь старого козла,  да?  -  спросил  он,  потрепав
ребенка по щеке. - Не так ли?
     Мальчик кивнул, смеясь от удовольствия.
     - Как тебя зовут, сынок? - спросил Патриарх.
     - Мальрик, сын Хемонда, - четко ответил Мальрик.
     - Сын Хемонда? - Улыбка исчезла с лица Бальзамона.  -  Да,  печальная
история, очень печальная. А вы, вероятно, Хелвис? - обратился он к  матери
Мальрика.
     Вдова  кивнула,  а  Марк  был  поражен  -  уже  в   который   раз   -
осведомленностью и памятью Патриарха. Бальзамон повернулся к ее брату.
     - Мне кажется, я не знаю вас.
     - Вам нет причины знать меня, - согласился офицер. - Я  Сотэрик,  сын
Дости. Хелвис - моя сестра.
     - Очень хорошо, - кивнул Бальзамон. - Идите за мной. Геннадиос, скажи
моему следующему посетителю, что я немного задержусь, хорошо?
     - Но... - Поняв, что спорить бесполезно, Геннадиос удрученно кивнул.
     - Моя цепная собака и мой надсмотрщик, - вздохнул Бальзамон по пути в
покои. - Стробилос посадил мне его  на  шею  много  лет  назад,  чтобы  он
присматривал за мной. Я думаю, что Маврикиос мог бы избавить меня от него,
стоит только попросить, но пока Геннадиос не слишком меня беспокоит.
     - И кроме того, вас, наверно, забавляет этот дурак с плохим  чувством
юмора, которого можно дразнить, - предположил Сотэрик.
     Марк тоже подумал об  этом,  но  сказать  вслух  не  решился.  Хелвис
коснулась руки брата, но Бальзамона шутка не обидела.
     - Что поделаешь,  он  прав,  -  вздохнул  Патриарх  и,  посмотрев  на
Сотэрика, пробормотал: - Такой красивый парень и такие острые зубы.
     Сотэрик покраснел, а Марк еще раз понял, что  в  словесной  перепалке
Патриарх может прекрасно постоять за себя.
     Приемная Бальзамона была  забита  книгами  еще  больше,  чем  комната
Апсимара в Имбросе, но лежали они  в  куда  меньшем  порядке.  Тома  здесь
валялись даже на стульях - старых и  обшарпанных,  словно  подобранных  на
помойке. Груды книг лежали на полках, столах и даже диванах,  не  оставляя
ни дюйма чтобы сесть. На одном углу стола, который чудом остался  свободен
от книг и пергаментов, кучкой  лежали  фигурки  из  слоновой  кости,  одни
размером с ноготь, другие - величиной с мужскую руку. Это  были  забавные,
шутливые,  изящные,  гневные  лица  во  всех   проявлениях   человеческого
характера. Все  они  были  выполнены  с  большим  изяществом  и  в  весьма
прихотливой,  даже  вычурной  манере,  совершенно  чуждой   видессианскому
искусству, насколько до сих пор мог судить Скаурус.
     - А, вы заметили мою коллекцию! -  воскликнул  Бальзамон,  перехватив
взгляд Скауруса, который не мог оторвать глаз от фигурок. -  Это,  кстати,
еще одна причина моей нелюбви к  Казду.  Фигурки  эти  -  работа  мастеров
королевства Макуран, которое давно исчезло с лица земли, выжженное Каздом.
Под властью Казда искусство не процветает. Осталась только  ненависть.  Но
ты собирался говорить со мной не о слоновой  кости,  -  добавил  Патриарх,
очистив от книг часть дивана. - А  если  бы  ты  пришел  сюда  из-за  моей
коллекции, то, боюсь, азарт собирателя  превратит  меня  в  игрока,  и  из
благодарности к людям, сумевшим оценить мои сокровища, я  и  впрямь  приму
вашу ересь.
     Как обычно, слово, которое было бы оскорбительно услышать от  другого
человека, в  устах  Патриарха  звучало  свободно  и  не  причиняло  обиды.
Бальзамон развел руками:
     - Итак, чем я могу быть полезен вам, друзья мои?
     Хелвис, Сотэрик и Марк переглянулись, не зная, с чего  начать.  После
некоторого молчания Сотэрик заговорил - как всегда просто и грубовато.
     - У нас есть сведения, что жители Видессоса помышляют наказать нас за
нашу веру. - Он указал на голубую рясу Патриарха, что  измятая  висела  на
спинке стула.
     - Это  было  бы  очень  печально,  особенно  для  вас,  -  согласился
Бальзамон. - Но что я могу сделать? И если уж на то пошло,  то  почему  вы
обратились ко мне? С какой стати я должен вам помогать? Я, в конце концов,
не разделяю вашей веры.
     Сотэрик шумно вздохнул и приготовился разразиться проклятиями в адрес
первосвященника, оказавшегося таким же упрямым глупцом и фанатиком, как  и
прочие жрецы, но Хелвис заметила, как на лице Бальзамона мелькнула  улыбка
- брат ее этого не видел. Она тоже указала на грязную, заношенную рясу.
     - Вы, я вижу, так благочестивы, так уважаете  свой  сан...  -  сладко
пропела она.
     Бальзамон откинул голову назад и захохотал так, что слезы выступили у
него на глазах.
     - Да, легко смеяться над другими, а каково самому быть осмеянным!.. -
заметил он, все еще с веселыми искорками в  глазах.  -  Что  ж...  Я  могу
вылить ушат холодной воды на слишком горячие  головы,  я  пущусь  в  такие
логические разъяснения по части религии, что они поперхнутся.  Кстати,  вы
вполне заслужили такую помощь. У нас есть враги гораздо  более  серьезные,
чем нынешние союзники. - Патриарх обратил свой острый взор на Марка. - Ну,
а что думаешь ты, мой молчаливый друг?
     - С  вашего  позволения,  я  пока  помолчу.  -  В  отличие  от  обоих
намдалени, у Скауруса не было никакого желания вступать в словесную дуэль,
исход  которой  он  знал  заранее.  Хелвис  подумала,  что  он  молчит  из
скромности, и пришла ему на помощь.
     - Марк пришел к нам с вестью о том, что эта беда  близка,  -  сказала
она.
     - А у тебя хорошие  источники  информации,  мой  молчаливый  друг,  -
сказал Бальзамон римлянину. - Но это все было мне  уже  известно.  Слишком
часто островитяне-намдалени чуют запах бунта. Ты знаешь, я уже дня два как
готовлю проповедь на эту тему.
     - Что?! - Марк не  удержался  от  удивленного  возгласа.  А  ведь  он
собирался держаться спокойно. Сотэрик  и  Хелвис  раскрыли  рты.  Мальрик,
который уже почти заснул на руках у матери, проснулся от громких голосов и
начал плакать. Хелвис машинально успокаивала ребенка, но все  ее  внимание
было обращено на Бальзамона.
     - Имейте же хоть какое-то  уважение  к  моему  рассудку.  -  Патриарх
улыбнулся. - Грош цена тому жрецу, друзья мои, который  не  знает,  о  чем
думает его народ. Многие считают меня весьма дурным жрецом,  но  ведь  это
только их мнение. - Он встал и повел своих ошеломленных  гостей  к  другой
двери, не той, через которую они вошли.  -  Геннадиос  был  прав,  что,  к
сожалению, случается слишком часто. Ко мне пришел еще один гость,  который
ахнет, если увидит, с кем я беседую.
     Дверные петли заскрипели. Марк мельком взглянул  в  глазок  и  увидел
Геннадиоса,  кланяющегося  Туризину  Гаврасу.   Бальзамон   был   прав   -
Севастократору было бы очень неприятно увидеть трибуна с двумя намдалени.
     - Прав? - воскликнул Сотэрик, когда Марк сказал ему об этом.  Он  все
еще качал головой в изумлении. - А разве он бывает когда-нибудь неправ?


     Работая локтями, трибун пробивался сквозь плотную  толпу,  окружившую
Великий Храм Фоса. В руке он держал кусочек пергамента, благодаря которому
имел право  войти  в  специальную  ложу  в  Храме,  чтобы  послушать  речь
Бальзамона.
     Один из жрецов доставил этот пропуск в римскую казарму два дня назад.
Конверт был запечатан голубым воском и личной печатью Патриарха.
     Марк в своей чужеземной одежде и вооружении  привлекал  неприязненные
взоры видессиан. Большинство из них были городскими бандитами - вроде тех,
которых Скаурус видел в  тот  день,  когда  встретил  Апокавкоса.  Они  не
слишком-то жаловали чужеземцев и в лучшие времена, однако вид  пропуска  с
голубой печатью был для них достаточным знаком того, что Марк  пользовался
большим уважением их любимого жреца и  что  он  не  собирается  устраивать
бунт.
     Видессианские солдаты у  подножия  храма  удерживали  толпу,  которая
рвалась туда и могла занять места, предназначенные для знати  и  для  тех,
кто был специально приглашен на проповедь. Они пришли в полное недоумение,
увидев капитана наемников с  пропуском  в  руке,  но  молча  уступили  ему
дорогу. На вершине лестницы жрец забрал у него  пропуск  и  сверил  имя  с
листом приглашенных.
     - Пусть слова нашего Патриарха просветят тебя, - сказал он.
     - Они просвещают меня каждый раз, когда я их слышу, - ответил Марк.
     Жрец бросил на него острый взгляд, подозревая, что  в  реплике  этого
язычника кроется двойной смысл, но трибун  имел  в  виду  именно  то,  что
говорил. Увидев это, жрец вежливо кивнул и пропустил его в храм.
     Снаружи, подумал  Марк,  храм  был  довольно  уродливым,  и  зрителей
впечатляли  разве  что  его  размеры.  Он  привык  к   чистой,   воздушной
архитектуре, которую римляне заимствовали у Греции, и нашел, что храм  был
весьма крепким, но неуклюжим строением, тесным и напыщенным. Но внутри его
встретили такие чудеса, что трибун остановился, завороженный, подумав,  не
попал ли он в рай, о котором говорили последователи религии Фоса. В центре
размещалась круглая площадка для молящихся, над ней невесомо парил  купол,
а вокруг, как в амфитеатре, стояли скамьи. По сравнению с этой  жемчужиной
архитектуры  святыня  Имброса  казалась  работой  не  слишком   одаренного
ученика. Во-первых, и это  сразу  бросалось  в  глаза,  мастера  имперской
столицы  обладали  куда  большими  возможностями,  чтобы   украсить   свое
творение. Скамьи Великого Храма делались  не  из  прочного,  но  скромного
орехового дерева, а из  светлого  дуба.  Навощенные  и  отполированные  до
блеска, они были инкрустированы черным деревом, слоновой костью, сандалом,
самоцветами и жемчугом.  Позолота  и  серебро  отражались  в  полированном
дереве и металле, отблески драгоценностей мелькали в самых дальних уголках
Храма. Перед центральным алтарем стоял трон Патриарха, и один только  этот
трон мог говорить обо  всем  великолепии  Великого  Храма.  Его  невысокая
спинка была сделана из искусно вырезанных целых  панелей  слоновой  кости.
Скаурус  находился  слишком  далеко,  чтобы  разглядеть  детали  чудесного
рельефа, но он понимал, что здесь могла работать  только  рука  настоящего
мастера.
     Он попытался  прикинуть,  какие  суммы  были  затрачены  на  всю  эту
роскошь, но его разум, потрясенный нагромождением чудес, не  смог  сделать
этого даже приблизительно, и Марк  просто  продолжал  наслаждаться  чудом,
которое предстало его глазам.
     Десятки колонн,  облицованных  полированным  малахитом,  поддерживали
четыре громадных крыла Храма. Их верхушки с завитыми ободками были  самыми
великолепными капителями, которые когда-либо видел Марк.  Стены  покрывали
натуральный белый мрамор и темный гранит, а с западной и восточной  сторон
сверкала  инкрустация  из  бледнорозового   кварца   и   оранжево-красного
сардоникса, повторяющая цвета восходящего  на  небо  Фоса.  На  полпути  к
восточной стене находилась большая ниша - ложа, куда имела  доступ  только
императорская семья. Чудесный занавес из ткани, похожей на газ и  расшитой
тонким бисером, позволял Императору и его окружению видеть все,  оставаясь
невидимыми для посторонних.
     Несмотря на обилие сокровищ, собранных в  храме,  главным  его  чудом
все-таки оставалось умелое архитектурное решение.  Колонны,  стены,  арки,
малые купола - все это вело взгляд к одному - к великому  куполу,  который
сам по себе казался чем-то волшебным. Казалось, он  лежит  лишь  на  ярких
столбах солнечного  света,  струившегося  из  больших  окон  храма.  Такой
неуклюжий снаружи, храм был настолько светлым, изящным и  пропорциональным
внутри, что выглядел почти невесомым. Он  поражал  воображение.  С  трудом
верилось и в то, что великолепный купол имеет невероятный вес;  его  легче
было  бы  представлять  в  виде  некоего  большого  мыльного  пузыря,  так
деликатно соединенного с храмом, что  легкий  ветерок  мог  унести  его  и
оставить святыню Фоса открытой. Игра света в куполе создавалась  мириадами
покрытых золотом стекол. Это был символ Фоса в его  полной  силе,  солнца,
достигшего зенита.
     Видессиане имели много имен  для  своего  бога  -  Добрый  Создатель,
Побеждающий Тьму, Мудрая Юность или как,  например,  здесь,  -  Суровый  и
Всемогущий Судия.  Этот  Фос  смотрел  на  своих  подданных,  спокойный  и
величественный,  и  его  всевидящие  глаза,  казалось,  наблюдали   и   за
Скаурусом. Бог Видессоса поднял правую руку для благословения, а  в  левой
держал раскрытую книгу, где было записано все доброе  и  все  дьявольское.
Справедливость, безусловно, читалась  на  его  лице,  -  но  милосердие?..
Трибун не видел его в этих необыкновенных глазах.
     Потрясенный, римлянин сел  на  скамью.  Он  не  мог  не  смотреть  на
жесткие, всезнающие глаза бога и заметил, что и знать, которая,  вероятно,
видела это изображение Фоса сотни раз, тоже  не  отрывалась  от  них.  Это
воплощенное величие гипнотизировало и притягивало к себе молящихся.
     Храм  постепенно  наполнялся,  опоздавшие  переговаривались,  занимая
места, удаленные от центрального алтаря. Пол храма незаметно  понижался  к
центру, так что алтарь был хорошо виден с любой точки зала.
     Гордо шагая мимо видессиан, по залу шел Сотэрик. На нем была  все  та
же волчья куртка и плотные брюки, что  сразу  выдавало  в  нем  намдалени.
Заметив  Скауруса,  он   отдал   ему   честь.   Но   даже   невозмутимость
еретика-островитянина слегка дрогнула,  когда  он  взглянул  на  бога  под
куполом. Под тяжестью этого огненного взора его гордые плечи опустились  и
он сел с явным облегчением. Марк не подумал, что его высокомерный друг был
сломлен - просто  было  выше  человеческих  сил  оставаться  невозмутимым,
увидев этого Всемогущего, с усмешкой взирающего на суетящихся людей.
     Легкий шепот в храме утих, как только хор одетых  в  голубое  монахов
появился у алтаря. Звеня колокольчиками, они пели гимн Фосу,  подхваченный
присутствующими. Марк слушал внимательно, хотя слов не понимал - гимн  был
таким древним, что из всего текста  он  мог  разобрать  только  пять-шесть
фраз. Потом ему стало немного скучно, и он обернулся, чтобы лучше  слышать
звонарей. Они были необычайно талантливы, их  музыкой  -  такой  чистой  и
простой - мог наслаждаться  даже  трибун.  Толстые  стены  Великого  Храма
приглушали гул толпы, собравшейся снаружи.  По  мере  того  как  последние
слова гимна угасали, гул усиливался, подобно реву прибоя.
     Бальзамон, сопровождаемый двумя служками, вошел в храм.  Его  светлая
улыбка разбросала по лицу лучики тонких морщин.  При  появлении  Патриарха
все встали. Краем глаза Марк уловил движение в императорской нише  -  даже
Император  отдал  дань  уважения  наместнику  Фоса.   Трибун   готов   был
поклясться,  что  Бальзамон  подмигнул  ему,  когда  проходил  мимо.   Но,
возможно, это только показалось Марку. С каждым шагом к престолу  Патриарх
как бы отдалялся от людей и, казалось, вырастал прямо на  глазах.  Это  не
противоречило тому облику, который люди видели, встречаясь с ним в  личных
покоях.  Бальзамон  обладал  куда  более  сложным  характером,  чем  могло
показаться на первый взгляд. Он опустился на престол с молчаливым вздохом.
Марк снова напомнил себе о том, что Патриарх отнюдь не молод. Разум и  дух
Бальзамона были настолько сильны, что иногда забывалось о том, что тело не
всегда им послушно.
     Через минуту Бальзамон поднялся с трона, и одновременно поднялись все
присутствующие. Он поднял руки к всемогущему  богу  над  своей  головой  и
начал молитву, которую  повторяли  все  вокруг.  Марк  впервые  слышал  ее
несколько месяцев назад,  недалеко  от  Имброса,  когда  ее  читал  Нэйлос
Зимискес, хотя тогда римлянин не мог понять ни слова.
     - Мы благодарим тебя, Фос, Повелитель Правды  и  Добра,  наш  великий
защитник и покровитель, простирающий  свою  длань  над  головами  людей  и
глядящий на них с милосердием. Ты  следишь  за  тем,  чтобы  Добро  всегда
побеждало. Пусть же вечно будет длиться твое могущество.
     Сквозь многократно повторенное "аминь" Скаурус услышал,  как  Сотэрик
твердо добавил:
     - ...и за это мы заложим наши собственные души.
     Гневные взгляды со всех сторон, точно бичами, хлестали намдалени,  но
он ответил  не  менее  суровым  взглядом.  То,  что  люди  Империи  веруют
неправильно, еще не означает, что и он должен следовать их примеру.
     Бальзамон  опустил  руки,  и  люди  снова  сели.   Многие   все   еще
неприязненно смотрели на еретика. Ситуация была такова, что  от  Патриарха
требовалась какая-то реакция. И она последовала, но совсем не  такая,  как
ожидал римлянин.
     Бальзамон взглянул