ае мою сумку нашел! И все на месте. Книги, косметичка. Только  шоколадка
пропала. И блокнот с телефонами цел.
   -  Ты  хочешь  сказать,  -  медленно  начала  я,  - что этот твой маньяк
закинул сумку на крышу сарая, а она провалилась вовнутрь? Так, что ли?
   - Откуда я знаю, кто ее  закинул? - удивилась Соня. - Может,  мальчишки?
Скорее всего, мальчишки.
   -  Мальчишки  бы  растребушили,  -  уверенно  сказала  я. - И, возможно,
конфисковали книги. Там же у тебя фантастика, небось, была?
   - Одна  фантастика и  один детектив,  знаешь, эта  тоненькая серия. Нет,
только шоколадка пропала.
   -  Вообще  тебе  опять  повезло.  Представляешь,  что  было  бы, если бы
пропали ключи.
   Я имела в виду, что у Соньки не дверь, а крепостные ворота. Она  выходит
в  тупичок  и  с  разгону  ее  не вышибешь, ногой тоже, размахнуться негде.
Запирается  на  два  доисторических  ключа  и  один  современный  -  так уж
береглась  проживавшая  здесь  бабка.  Словом,  эта  комнатеха с частичными
удобствами в сущности - неприступный бастион.
   - А с чего бы им пропадать? - удивилась Соня.
   - Ну, они же в сумке были?
   - Нет, в кармане, вместе с  кошельком. Чтобы не шарить впотьмах по  всей
сумке.
   Тут мы стали разбираться - как  так вышло, что я впервые об  этом слышу.
И оказалось,  что Сонька,  которая из  больницы направилась  жить к матери,
только позавчера перебралась к  себе, и мне просто  в голову не пришло  - а
ключи-то целы?
   -  Шоколадка,  говоришь,  пропала?  Значит,  в  сумке копались. Прямо во
дворе,  при  лунном  свете.  А  потом  сумку  вместе  с  содержимым  со зла
зашвырнули на крышу  сарая - мол,  снимай ее оттуда,  как знаешь. И  что же
мог сексуальный маньяк искать в сумочке у химички? Спиртовку из кабинета  -
спирт выдуть? Или пузырек фенолфталеина - он же пурген?
   - Интересно  девки пляшут,  по четыре  сразу в  ряд... - пробормотала я.
Действительно, интересно пляшут  сексуальные маньяки... Уж  не в ключах  ли
тут дело?
   И тут  я поняла,  что нужно  немедленно пойти  и осмотреть  окрестности.
Пожалуй,  с  моим  новым  дьявольским  зрением  я там увижу побольше, чем в
прошлый  раз.  И  уж  во  всяком  случае,  буду  искать  следы там, где они
действительно есть, - в отличие от милицейского растяпы.
   Раз уж я собралась продавать душу дьяволу за право вести это  следствие,
то пора бы и начать.

   Наверное, на самом  деле я танцую  плохо. Я знаю  все свои недостатки  -
жесткий  прыжок,  деревянные  руки,  маленький  шаг.  И  прочая,  и прочая.
Подружка-балерина  по  моей  суровой  просьбе  перечислила  их все на одном
дыхании. Правда, некоторое время спустя она перестала быть моей  подружкой.
Но недостатки остались при  мне. И я так  люблю танцевать, что это  все уже
неважно. Лишь  бы зал  был без  зеркала. Если  вдруг увидишь себя, корявую,
это как обухом по лбу.
   Зато я знаю про себя кое-что  странное. Когда я встаю в арабеск,  отвожу
правую ногу назад и вверх  до упора, разворачиваю колено, чтобы  не висело,
и вытягиваю его в струнку, выгибаю  спину, откидываю плечи - ну, делаю  все
то, что  балерина, танцующая  Жизель, -  то вдруг  перестаю чувствовать под
собой опорную  ногу. Ее  нет. Есть  два крыла,  есть что-то  вроде птичьего
хвоста-руля  за  спиной,  есть  ветер  в  глаза  и  в  напрягшуюся грудь. Я
чувствую, как  он относит  со лба  несколько заблудившихся  и не попавших в
узел волосков.
   Вот точно так же движутся  в арабеске навстречу друг другу  белые ведьмы
в наивных веночках. Они  продвигаются вперед маленькими прыжками,  все, как
одна. Это называется "прядающий арабеск". Когда я смотрю на них с  балкона,
а я люблю танцы виллис  смотреть именно сверху, мне делается  жутко. Словно
пустилось в полет большое белое  облако, взяло разгон и неумолимо  идет над
ночным миром, готовое разразиться молниями. Белое грозовое облако.
   Этот  дом  на  Киевской  построили  лет  сто назад и потом несколько раз
перестраивали.  Сперва  после  первой   мировой,  когда  он  пострадал   от
бомбежки,  потом  после  второй  мировой.  Его архитектор, наверно, в гробу
переворачивается  -  так  бедное  здание  изуродовали.  Там в конце концов,
сперва превратив огромные  квартиры в коммуналки,  стали из каждой  комнаты
делать отдельную квартиру,  со своим входом,  кухней и туалетом.  География
получилась совершенно безумная!
   В такую  комнату несколько  месяцев назад  вселилась Соня.  Она называет
это "квартирой", а я полагаю, что  квартира - то, где есть ванная  или хотя
бы  душ,  а  туалет  примыкает  к  ним  непосредственно,  а не находится на
полэтажа ниже, запертый на замок, и не дай Бог потерять ключ!
   Я  и  представить  не  могла,  как  тут  жила  немощная  бабка,  как она
затаскивала  сюда  дрова  из  сарая,  как  ночью брела в этот невообразимый
туалет. Еще я  не понимала, что  бабка делала, когда  перегорала лампочка в
люстре.  Потолки  тут,  как  во  Дворце  спорта.  Если  бы  мне  пришлось в
наказание за свои грехи жить в этой "квартире", я бы соорудила второй  этаж
и увеличила свою жилплощадь вдвое.
   До  тренировки  оставалось  ровно  столько  времени,  чтобы  медленно  и
спокойно пройти тем  путем, что и  Соня в ту  ночь, а затем  повторить путь
того мерзавца, той сволочи - если получится, конечно.
   Вглядевшись,  я  нашла  кровавый  след,  которого не заметил милицейский
деятель, хотя это  нужно было умудриться.  Невооруженным взглядом я  бы его
ни за что не разглядела, но  в том-то и дело, что дымчатый  дьявол вооружил
мой взгляд. Я отчетливо видела контуры подошвы и каблука.
   Кроме всего  прочего, у  меня в  сумке постоянно  валяется сантиметровая
лента. Раз в месяц  я измеряю своих бегемотиц  по всем параметрам -  грудь,
талия  (если  удается  отыскать)  и  бедра.  Надо видеть, как они поджимают
животы!
   Я старательно измерила след, чтобы потом выяснить размер. Возможно,  это
пригодилось бы.
   Покрутившись, я нашла второй  отпечаток - точнее, контур  отпечатка. Это
была тонюсенькая ниточка, испускавшая теплое  свечение. Может, я даже и  не
глазами  нашла  ее,  а  какими-то  неведомыми чувствами. След почти касался
порога.  Третий  контур  был  уже  за  порогом.  И  я поняла, что теперь не
собьюсь.
   Вернувшись на  то место  под лестницей,  где этот  маньяк душил  Соню, я
принялась искать  другие следы  - ведущие  не из  подъезда в  подворотню, а
наоборот.  Я  хотела  понять,  откуда  же  он появился. Но других следов не
было. Я задумалась - и вдруг  поняла, в чем дело. Светящийся контур  давала
кровь.  Сонина  кровь.  Это  она  ждала,  пока  явится кто-то с дьявольским
зрением и с желанием узнать правду.
   И я пошла туда, куда звала меня эта впившаяся мертвой хваткой в  подошвы
кровь. И я  думала о том,  что за сотни  лет вся земля  покрылась цепочками
таких светящихся  следов, и  их свечение  не гаснет,  как будто мертвые все
еще надеются -  придет кто-то, решивший  распутать эти цепочки  и пройти по
каждой до конца, сколько бы она ни тянулась.
   Именно тогда мне впервые пришло в  голову, что кровь в наших артериях  и
венах, возможно, по-своему  разумна, и не  исключено, что она  ощущает себя
живым существом.
   След провел меня наискосок через двор. По длине шага я поняла, что  этот
человек  бежал.  Другого  и  ожидать  было  нельзя  -  человек,  нападающий
исподтишка на  женщину, трус.  На мужчину  напасть он  боится. А  маленькая
Сонька - это как раз добыча по плечу. С ней и мальчишка справится.
   След  нырнул  в  такую  же  низенькую  подслеповатую  дверь, как та, что
выходила из  Сониного подъезда  в подворотню.  Я нырнула  следом и вышла на
улицу. Тут контур  потерял ясность -  все-таки прошло немало  времени и Бог
весть сколько  человек пронеслись  над ним,  растирая и  размазывая его  по
асфальту.  Я  шла  уже  не  столько  по  реальному  следу,  сколько  по его
продолжению, полагаясь, скорее всего, на интуицию. И вот я оказалась  возле
одноэтажного домика.
   Это было частное  владение. Входная дверь  запиралась на ключ.  Больше в
радиусе двадцати шагов контур  не прослеживался. Значит, тот  человек ночью
скрылся именно здесь. Жил он здесь, что  ли? А если нет - почему его  ночью
сюда впустили?
   Я  обошла  весь  квартал.  Я   обнаружила  за  домом  небольшой   садик,
старательно огороженный. Я стала  соображать и вычислила примерную  площадь
дома. Скорее всего,  здесь жили две  семьи. Я напрягла  зрение - и  увидела
сквозь одну из оконных занавесок женщину, кормившую грудного ребенка.
   Должно быть, мой  ночной гость пожалел  своей волшебной мази,  а, может,
ее действие стало ослабевать. Я  не могла ничего разглядеть сквозь  стенку,
даже занавеска во втором окне вдруг обрела плотность. Третье выходившее  на
улицу окно  оказалось пустым  - интерьер  комнаты был  совершенно безликий,
мебель пятидесятых годов да цветной телевизор. Разве что кавардак на  столе
наводил на мысли о ночной пьянке и, возможно, драке. Среди рыбьих  скелетов
на тарелках валялись два окровавленных носовых платка. Но, в конце  концов,
можно порезаться и случайно.
   Я сделала круг, зашла со  стороны двора. Расстояние между мной  и окнами
увеличилось втрое.
   И тут я явственно услышала, как  громко и часто забилось мое сердце.  Не
глазами, не ушами - я кровью  ощутила присутствие того, кого ищу. Он  был в
доме,  за  одной  из  бело-голубых  клетчатых  занавесок,  надо  думать   -
кухонных. Я сжала  кулаки - и  увидела его силуэт.  Он курил, и  сейчас как
раз прикуривал новую сигарету от угасающей. На его левой руке сквозь  рукав
светились  почти  зажившие  шрамы  -  уже  даже не шрамы, а несколько белых
ниточек на смуглой коже. Так бывает первое время после того, как  отвалится
струп.
   Я не видела лица, не видела вообще ничего, кроме этих ниточек. Даже  его
профиль  казался  мне  расплывчатым  -  так  я сосредоточилась на шрамах от
Сониных ногтей.
   А  потом  я  подняла  вздрагивающие  от  напряжения  глаза чуть выше - и
увидела пониже  плеча татуировку.  Она была  до того  нелепа, что  в другое
время и в другой ситуации я бы расхохоталась.
   Руку этого  типа украшал  не более  не менее  как кот  в сапогах. Котяра
топал  на  задних  лапах  от  груди  к  спине,  перекинув за спину узелок с
имуществом. Я отчетливо видела даже его  усы, шпоры на сапогах и полосы  на
хвосте. Но лица человека я не могла разглядеть.

   Когда  виллисы   вышли  из   могил  и   порезвились  вокруг    кладбища,
повелительница Мирта  собрала их,  чтобы вызвать  из гроба  и превратить  в
виллису новенькую - Жизель. Мирта  взмахнула волшебной миртовой веткой -  и
из-под  холмика  выросла  Жизель  со  скрещенными  на  груди руками и таким
лицом,  какое  бывает  только  у  гипсовой  статуи.  Но Мирта сделала знак,
Жизель  воспряла  -   и  завертелась  в   бешеном  арабеске.  Смерть   была
освобождением от жизни, а это стремительное вращение было освобождением  от
смерти и началом вечного танца.
   Вот о чем я  мечтала всю жизнь. Что  в муках усну, отрешенно  проснусь и
буду танцевать долго, долго и самозабвенно - пока не кончится вечность.

   За несколько дней я побывала у  этого дома раз пятнадцать. Я уже  знала,
когда вывозят  гулять малыша,  кто занимает  квартиру, выходящую  окнами на
улицу, какого цвета у женщин белье, что  здесь едят на обед. Знала я и  то,
что "мой" человек находится в довольно трудных отношениях с хозяином  дома,
что тот его терпит, но никогда не выгонит.
   У меня  хорошая память  на лица,  это -  профессиональное. Я  помню всех
своих коровищ по крайней мере лет  за пять, а их сменилось во  всех группах
не меньше трехсот человек. И обитателей дома я тоже запомнила  моментально.
Всех, кроме одного. Хуже того - я  смотрела изо всех сил, но не видела  его
лица. В упор не видела и не могла вспомнить ни единой черты.
   Со мной  такое, или  примерно такое,  уже было  однажды, Мне нахамили, я
дала здоровую  оплеуху. Но  лица того  хама я  не видела  в момент  удара и
совершенно не помню. Я видела  ошалелую рожу приятеля, стоявшего у  него за
спиной. Вот  эту рожу  я запомнила  отлично! До  сих пор,  когда вспоминаю,
весело делается.
   Но  я  этого  человека  чувствовала  кожей  и  кровью. За двадцать шагов
чуяла. По коже  пробегал холодок, и  кровь толкала меня  изнутри, как будто
ей во мне было тесно. Мне вовсе незачем было разглядывать его физиономию.
   Но вот прошли эти несколько дней дилетантского шпионажа, и я  задумалась
- а что дальше? Я хотела жестоко отомстить этому человеку... нет, не то,  я
хотела оградить от него на будущее и Соньку, и вообще всех женщин,  которые
могут ему  подвернуться в  нехорошую, минуту  под руку...  нет, и отомстить
тоже.  За  то,  что  я  в  перерывах  между тренировками трачу время на эту
сволочь. Разве  мое жизненное  предназначение -  в том,  чтобы охотиться на
сволочей?  Оно  -  в  том,  чтобы  делать моих бегемотиц стройными сернами.
Самое что  ни на  есть женское  предназначение, которым  я, если по правде,
горжусь. А из-за этого мерзавца я, возможно, обкрадываю бегемотиц,  обделяю
их своим  вниманием, а  они, между  прочим, за  тренировки деньги  платят и
искренне мне верят. Так что - все-таки месть.
   Месть,  но  -  как?  Дымчатый  бес  снабдил  меня  пронизывающим   стены
взглядом, но ничего больше не дал. Ну, я убедилась в могуществе его  фирмы,
дальше  что?  Он  обещал  мне,  что  я  смогу  совершить поступок. А какой,
простите, поступок? Я, между прочим, хочу быть уверена в том, что  поступок
получится справедливый,  и кара  будет соразмерна  деянию. Для  этого нужно
выяснить, с кем  я имею дело.  Маньяк он, что  ли? Но если  так, то у  меня
темное  понятие  о  маньяках.  Он  мирно  обедает  с  соседями  и тетешкает
младенца. Он  азартно рубится  в домино  с хозяином  дома. Конечно,  я могу
засесть  за  специальную  медицинскую  литературу.  Но "фирма" могла бы мне
сообщить  эти  сведения  и  так.  Почему  же  бес не появляется? Ведь он же
понимает,  что  я  зашла  в  тупик.  Ведь  он же наверняка следит за мной и
видит,  что  мне  неоткуда  взять  информацию!  А  шандарахнуть эту сволочь
кирпичом по затылку -  не моя методика. Унижаться  до уровня сволочей я  не
буду. Хотя  был момент,  когда с  радостью унизилась  бы! Как  раз накануне
явления черного пуделя под моим окном.
   И тут я вспомнила про перышко и про вторник.
   Шабаш - во вторник.
   Перышко приведет.
   Придя домой, я достала его из секретера и положила посреди стола. И  что
же дальше? Ждать полночи? Раздеваться  догола? Ведь в таком, кажется,  виде
положено являться на шабаш?
   Я не люблю смотреть на себя голую.  Опять же, это не старая дева во  мне
кудахчет.  Я  давно  уже  не  дева.  Просто  голая  я раза в два толще, чем
одетая. И это раздражает. Чем объясняется такой оптический эффект,  сказать
не  берусь.  И  поэтому  даже  в  раздевалке  нашей  душевой  я стараюсь не
смотреть в зеркало, чтобы не расстраиваться.
   Поэтому я  и задумалась  - как  быть с  парадным туалетом? Наконец нашла
компромиссный вариант.  У меня  есть бирюзовый  комбинезон из  бифлекса, он
обтягивает и ноги, и талию, и грудь, так что я чувствую себя в нем не  хуже
голой, только куда эстетичнее. Руки  и спина все-таки обнажены, и  придется
прочим  ведьмам  смириться  с  моим  видом.  Это  все,  на  что  они  могут
рассчитывать.
   С  волосами  тоже  возникла  проблема.  Ведьмы  лохматые. А я закручиваю
высоко на  затылке узел.  Привычка молодости,  позаимствованная у  знакомых
балерин.  Не  терплю  лохматости.  Даже  на  ночь заплетаю косу и завязываю
конец  ленточкой,  чтобы  не  расплелась.  Поразмыслив,  я все-таки сделала
узел. Если уж очень припечет - так и быть, распущу.
   Натянув  комбинезон,  я  села  и  стала  смотреть  на  перышко. За окном
понемногу  стемнело.  И  тогда  оно  шелохнулось.  По  комнате словно ветер
пролетел.  Перышко  вспорхнуло  и  вылетело  в  прихожую.  Там оно легло на
пороге.
   Я  ожидала  всего  на  свете  -  явления  верхового  козла,  запряженной
драконами колесницы, разверзшегося потолка,-  только не того, что  на шабаш
придется идти  пешком. Пришлось  накинуть поверх  комбинезона самое длинное
из моих платьев и отворить дверь. Перышко вылетело на лестницу.
   От  современных  бесов,  видимо,  можно  было ожидать любой нелепости. Я
взяла сумочку - вполне возможно, что  они заставили бы меня ехать на  шабаш
трамваем или троллейбусом. И пошла за перепархивавшим по ступенькам  черным
перышком.
   Идти оказалось недалеко. Перышко привело в трехэтажный облупленный  дом,
на  первом  этаже  которого  были  химчистка  и прачечная. Я перепугалась -
шабаш в химчистке? Оказалось, нет. Перышко влетело в парадное и  вознеслось
на  второй  этаж.  Там  оно  легло  на  коврик перед дверью. Мне оставалось
только позвонить.
   Должно быть, для советской женщины "шабаш" и "группен-секс" -  синонимы.
Честное слово, я  ожидала увидеть толпу  голых людей, занимающуюся  любовью
вповалку, на диванах  и под столами.  Но дверь мне  открыла почтенная седая
дама  в  закрытом  нарядном  платье.  Волосы  были  тщательно уложены, лицо
аккуратно подкрашено,  словом -  вид самый  достойный. На  ногах у нее были
элегантные лодочки с бантами.
   -  Добро  пожаловать  к  нам  на  шабаш!-  сказала дама и провела меня в
просторную комнату.
   Посреди  этой  комнаты  стоял  круглый  стол.  А  за столом сидели шесть
женщин разного возраста,  но все одинаково  элегантные, кроме одной  бабуси
попроще. Они пили чай из нарядных чашек, посреди стола чуть ли не  светился
домашней  выпечки  роскошный  торт  с  разноцветными розами. По хрустальным
блюдам  были  разложены  пирожные  и  пряники.  Я  огляделась  -  ни одного
мужчины. Мне стало неловко за мое платье и выглядывавшие из-под его  подола
штанины комбинезона.
   Перышко тоже  просочилось в  комнату, вспорхнуло  и улеглось  у меня  на
груди. Тут  я заметила,  что и  другие женщины  украшены такими  же черными
перышками.
   - Садитесь,  - предложила  хозяйка, -  и будем  знакомиться. Меня  зовут
Анна  Анатольевна.  Можно  просто  Анна,  мы  здесь  обходимся  обычно  без
отчества.
   - Жанна,  - коротко  сказала я,  соображая -  неужели все  они подписали
договор с туманным бесом?
   -  Клавдия,  -  улыбнулась,  отодвигая  для  меня стул, самая молодая из
женщин. И тут я поняла, что это  была первая улыбка за все то время,  что я
изучала комнату и участниц шабаша.
   - Евгения.
   - Галина.
   - Нина.
   - Рената.
   -  Баба  Стася,  -  бабуся  развела  маленькие  темные  ладошки,  как бы
недоумевая, - надо же, состарилась, внуки бабой прозвали, привыкла...
   Я  села  за  стол.  Тут  оказалось,  что  о моем приходе знали заранее -
поставили на стол чашку с блюдцем, ее даже не пришлось искать - она  стояла
напротив  пустого,  ожидавшего  меня  стула.  Мне  налили  чаю,   подвинули
печенье, положили кусок торта.  Вообще я таких жирных  вещей не ем, но  тут
из вежливости расковыряла.
   - А помнишь, баба  Стася, какой ты пирог  испекла с ливером? -  спросила
Евгения, сухая блондинка лет пятидесяти.
   - Это о  прошлом годе было,  - подумав, вспомнила  старушка, - когда  ты
наладилась творожные печенюшки  печь. Жаль, я  таких не ем,  что за выдумка
такая - печенье с перцем печь!
   - С  перцем Нина  пекла, -  вмешалась Рената,  - и  не из  творога, а из
сыра. А у Жени были творожные с лимонной корочкой, как цветочки и бабочки.
   И они  завели серьезный  разговор о  формочках для  печенья, о  муке и о
ванилине. Я  сидела, молчала,  никак не  могла понять,  что же  такое здесь
происходит, а  когда взглянула  на часы,  то обнаружила,  что эти  странные
ведьмы уже полчаса говорят о кондитерских делах.
   И когда Анна Анатольевна пошла на кухню ставить чайник, я,  естественно,
выскочила за ней следом.
   Она неторопливо  налила воду,  зажгла газ,  поставила чайник  на огонь и
повернулась ко мне. Взгляд у нее был внимательный и грустный.
   - Я ничего не понимаю, - након