пролетариатом, как с  заклятым  врагом.  В  периоды
перепроизводства - как это у них называлось - он  закрывал  предприятия  и
проводил массовые увольнения, обрекая  семьи  рабочих  на  голод,  или  же
предоставлял им какую-нибудь пустяковую работу, сам же претендовал на  то,
чтоб его признали всеобщим благодетелем за то, что он  совсем  предприятия
не закрывает. Он не упускал случая снизить рабочим заработок; он  проводил
законы, направленные на то, чтобы запретить забастовки и  вообще  всячески
ущемить рабочих, тогда как судьи  судили  их  за  организацию  заговора  и
старались истолковывать любой закон им во вред, даже в тех судебных делах,
когда у представителей законодательной власти  не  было  в  мыслях  как-то
запутать его. Упаси Боже,  чтобы  вы  тут  в  Америке  дожили  до  чего-то
подобного, но если это произойдет, то дай вам Бог найти столь  же  простой
выход, как тот, что наконец удалось найти нам как  раз  в  дни,  когда  от
свободы осталось одно лишь название, а слово "справедливость"  можно  было
употреблять разве что в насмешку.
   Продвижение Фонда к верховной власти прошло так гладко, так легко, и он
так безжалостно выколотил из пролетариата охоту бунтовать, что  совершенно
забыл об одном обстоятельстве - о существовании права голоса,  на  которое
ему было в высшей  степени  наплевать.  Поскольку  результаты  голосования
можно было  без  труда  объявить  недействительными,  систему  голосования
народу оставили, и вот когда  вожди  пролетариата  перестали  призывать  к
забастовкам или иным формам сопротивления Фонду, которые при желании могли
быть истолкованы как попытка низвергнуть правительство, и  стали  убеждать
рабочих перейти к политическим действиям, тут-то лавина,  которой  суждено
было смыть Фонд с лица земли, и начала собираться из  тоненьких  ручейков,
засочившихся  вдруг  отовсюду.  Сперва  они  стали  возникать  в  сельской
местности - так, ключи, пробивавшиеся из-под земли, -  потом  появились  в
деревнях и стали  набирать  силу  и,  наконец,  вздувшись  и  соединившись
воедино, стремительным потоком  хлынули  по  улицам  города.  Я  не  стану
задерживаться, чтобы проследить его  путь,  -  это  займет  слишком  много
времени. Скажу лишь, что в один прекрасный  день,  совершенно  неожиданно,
когда Фонд чересчур уж грубо злоупотребил одной своей прерогативой, он был
этой  прерогативы  лишен  большинством  голосов.  Может  быть,  вам  будет
интересно узнать, что первыми восстали против Фонда служащие телеграфа,  и
что большинство избранных пролетариатом членов парламента силой  заставило
правительство  взять  на  себя  обязанности,  столь  нагло  узурпированные
Фондом. Вслед за этим возник вопрос  пересылки  мелких  и  скоропортящихся
товарных отправлений...
   - Точно! - раздался чей-то голос. - Срочная доставка! Продолжайте!
   -  ...которые  отныне  передавались  в  ведение  почты,   -   продолжал
альтрурец. - Вслед за этим и вообще все перевозки по стране перешли в руки
правительства, которое хоть и считалось всегда непомерно продажным, но, по
сравнению  с  Фондом,  выглядело  кристально   чистым.   Затем   неизбежно
последовала передача  в  общественное  владение  всех  рудников,  а  также
раздача земельных участков  тем,  кто  пожелает  заняться  землепашеством.
Однако ни пяди земли не получили в частное владение  те,  кто  предполагал
использовать ее для собственного удовольствия или же собирался лишить всех
прочих возможности любоваться пейзажем. Поскольку все торговые предприятия
были захвачены Фондом и  производство  потребительских  товаров,  а  также
продуктов питания контролировалось им, то для того, чтобы передать все это
правительству, потребовалась одна-единственная поправка к закону.
   Фонд,  пренебрежительно  игнорировавший  первые   чреватые   опасностью
признаки сопротивления своей власти,  очнулся  слишком  поздно.  Когда  во
время первых же очередных выборов он попытался отнять у пролетариев  право
голоса,  попытка  эта  -  по  вашему  образному  выражению  -  с   треском
провалилась. За Фонд не голосовал никто, кроме нескольких их  главарей  да
горстки людишек, преданных ему по темноте или же корысти ради. В  какой-то
момент показалось, что он окажет народной воле вооруженное  сопротивление,
но,  к  счастью,  этот  момент  безумия  быстро  миновал.  Наша   Эволюция
совершилась без единой капли крови, и впервые на земле  появилось  великое
политическое содружество - республика Альтрурия.
   Жаль, что мне не хватит времени рассмотреть с вами некоторые любопытные
этапы преображения нашего общества, где  прежде  каждый  норовил  жить  за
_счет_ другого, а теперь каждый живет _для_ другого. В речи, произнесенной
нашим первым альтрурским президентом при вступлении в должность, есть одно
удивительное  место,  где  новое  гражданское  сознание   сравнивается   с
бестелесным духом, отпущенным на  просторы  мира  иного,  не  обремененным
больше эгоистическими заботами и алчными  устремлениями  плоти.  Но,  быть
может, вы получите ясное представление о  переменах,  происшедших  у  нас,
если я скажу вам,  что  не  прошло  и  пяти  лет  со  дня  падения  старой
плутократической олигархии, как один  из  руководителей  системы  публично
возблагодарил Бога за то, что с Фондом покончено навсегда. Вы поймете  всю
важность   сказанного,   если   припомните   заявления   некоторых   ваших
рабовладельцев,  сделанные  после  окончания  Гражданской  войны,  -   они
говорили, что ни за что на свете не допустили бы восстановления рабства.
   Ну вот теперь после вступления, которое получилось значительно длиннее,
чем я хотел, как бы мне поясней и поточнее объяснить вам, что представляет
собой Альтрурия - государство, из которого я приехал к вам.
   - Уж, пожалуйста! - снова послышался гнусавый голос старого фермера.  -
А то чего ради было и приходить. Да я бы  гроша  ломаного  не  дал,  чтобы
выслушивать, через какие такие испытания вам пришлось пройти.  Будто  сами
мы через такие не проходим. Слово в слово!
   В толпе дружно захохотали, но альтрурец, по-видимому, не  нашел  в  его
словах ничего смешного.
   - Что ж, - снова заговорил он. - Попытаюсь  рассказать  вам  как  можно
лучше, что представляет собой  Альтрурия,  но  прежде  всего  постарайтесь
выбросить из головы все сведения  о  цивилизации,  которыми  на  основании
жизненного опыта она набита. Какое-то время старая оболочка, оставшаяся от
Фонда,  сохранялась,  и   мы   продолжали   жить   по   законам   прежнего
соперничающего, монополистического общества, даже после того,  как  законы
эти постепенно отмерли. Я хочу сказать, что мы  продолжали  жить  в  густо
населенных городах и, не щадя  сил,  производили  груды  товаров  моли  на
прокорм, без устали трудились, создавая  никому  не  нужные  вещи,  просто
потому  что  привыкли  делать  их  на  продажу.  Какое-то  время  мы   еще
изготавливали по старой привычке всякую дребедень, выдаваемую за  предметы
первой необходимости,  но,  по  общему  признанию,  совершенно  никчемные.
Сейчас я приведу довольно характерный пример, чтобы всем стало понятно,  о
чем речь. Во времена конкуренции и монополии  пролетарии  шили  обувь  для
пролетариев и для пролетарских жен и дочерей,  которая  на  вид  ничем  не
отличалась от прекрасной обуви  высшего  качества.  Труда  на  пару  таких
туфель уходило столько же, сколько на  самую  высококачественную,  но  это
была всего  лишь  бутафория.  Снашивались  они  за  неделю,  и,  поскольку
приходилось покупать новую пару чуть  ли  не  к  каждому  воскресенью,  их
прозвали...
   - Выходные туфли... - вскричал старый  фермер.  -  Знаю.  Мои  девчонки
покупают. Полтинник за пару и то дорого.
   - Ну так вот, - сказал альтрурец. -  Это  была  не  обувь,  а  сплошное
надувательство, и  при  новой  системе,  после  того  как  это  открылось,
продолжать  подлог  стало  невозможно.  Началось  расследование  аферы   с
выходными  туфлями,  и  выяснилось,   что   принцип,   по   которому   они
изготавливались, лежал в основе половины нашей промышленности, и  половина
труда, затрачиваемого нами, тратилась на подобные изделия. Была  проведена
грандиозная реформа. На весьма серьезном собрании  политико-экономов  всей
страны мы торжественно заявили, что принцип "выходной туфельки" в  будущем
недопустим, а тех, что всю жизнь создавали дрянную обувь...
   - Да, - сказал профессор, поднимаясь со своего  места  по  соседству  с
нами, - я был бы  рад  узнать,  что  сталось  с  достойными  и  прилежными
ремесленниками,  которые  потеряли  работу  в  результате   этого   взрыва
экономической добродетели?
   - Охотно отвечу, - сказал  альтрурец,  -  их  засадили  шить  настоящую
обувь, и, поскольку на то, чтобы  сшить  пару  добротных  туфель,  которые
прослужат год, требуется столько же времени, сколько на  то,  чтобы  сшить
пару дрянных, которые стопчутся за одну неделю,  объем  работы  в  обувной
промышленности сразу же сильно сократился.
   - Верно, - сказал профессор, - это  понятно.  -  А  что  же  сталось  с
сапожниками?
   - Они  присоединились  к  огромной  армии  других  рабочих,  прямо  или
косвенно причастных к производству всякой дряни. Все эти сапожники -  а  с
ними и колодочники,  петельщики,  шнурочники  и  так  далее  -  больше  не
изнуряли себя,  стоя  у  станка.  Одного  часа  хватало  там,  где  прежде
требовалось двенадцать, и у  людей,  управляющих  машинами,  высвободилось
достаточно времени, чтобы заниматься приятной  работой  в  поле,  -  никто
больше не ломает там спину от зари до зари, а  работает  столько,  сколько
позволяет ему здоровье. У нас было много возможностей потрудиться -  нужно
было приводить в порядок и всячески украшать целый континент;  нужно  было
изменить к лучшему климат; нужно было исправлять всю систему метеорологии.
Ну и общественные работы давали занятие массам  людей,  освободившихся  от
разъедающей душу необходимости трудиться над  изготовлением  подделок  под
что-то. Я могу дать вам лишь очень приблизительное представление о размахе
усовершенствований, предпринятых нами - осуществленных  и  осуществляемых.
Упомяну лишь  одно,  но  оно,  думаю,  будет  хорошей  иллюстрацией  нашей
деятельности. Из-за близости к полюсу юго-восточное побережье наше  каждую
зиму страдало от  антарктических  морозов,  но  первый  же  наш  президент
задумал отсечь от континента полуостров,  не  пропускавший  экваториальное
течение к нашим берегам. Работы начались еще при нем, хотя полностью  этот
кусок земли двадцать миль в ширину и девяносто три  в  длину  был  отделен
только к  концу  первого  нашего  десятилетия.  С  тех  пор  климат  всего
юго-восточного побережья не уступает в мягкости странам Средиземноморья.
   Но не только у создателей всякого рода подделок появилось время,  чтобы
заняться полезной и здоровой деятельностью; освободились для общественного
полезного труда  и  люди,  прежде  трудившиеся  над  созданием  уродливых,
бессмысленных,  ненужных  вещиц.  Ведь  по   количеству   этих   никчемных
уродцев...
   Тут я пропустил несколько слов, так как профессор нагнулся и  прошептал
мне на ухо:
   - А вот _это_ он у Уильяма Морриса позаимствовал. Поверьте моему  слову
- этот человек обманщик. И никакой  он  не  альтрурец,  а  так,  пустомеля
какой-то.
   Признаюсь, мое сердце и раньше предчувствовало беду,  однако  я  жестом
призвал профессора к тишине и снова сосредоточил на альтрурце -  если  это
действительно был альтрурец - все свое внимание.



12

   - Итак,  -  продолжал  альтрурец,  -  когда  раскрепощенный  труд  масс
перестал растрачиваться на создание фальшивых ценностей  и  сосредоточился
на свободном служении  истинным,  то,  как  естественное  следствие,  было
отринуто все безобразное, бессмысленное и пошлое,  и  народное  творчество
взяло курс на красоту. И тут же,  по  закону  естества,  вещь  нужная,  на
совесть сработанная, стала получаться  прекрасней  на  вид.  Когда-то  нам
недоставало времени,  чтобы  заботиться  о  красоте  вещей,  так  мы  были
переобременены, создавая на продажу всяких ненужных уродцев, теперь  же  у
нас оказалось времени, хоть отбавляй, и между различными ремеслами,  между
людьми  разных  профессий  начала  возникать  дружеская   конкуренция,   в
результате чего вещи стали делать изящней, уделяя красоте никак не  меньше
внимания, чем добротности. Художник, гений, всего  себя  отдающий  любимой
работе, больше никого не удивлял, и каждый в  меру  своих  способностей  и
призвания старался от него не отставать. Мы вернули себе  радость  творить
красоту - великое благо, дарованное господом своим любящим  труд  детям  и
утраченное нами в страшные годы нужды и алчности. Я уверен, что среди моих
слушателей нет ни одного рабочего человека, который не испытал бы хоть раз
это божественное наслаждение; он с  восторгом  познавал  бы  его  снова  и
снова, будь у него на то время. Что ж, теперь время у нас  появилось.  Его
дала нам Эволюция, и отныне во всей Альтрурии ни  одной  борозды  не  было
проложено, ни одной травинки скошено, ни одного удара  молотком  по  стене
дома или борту  корабля  сделано,  ни  одного  стежка  прошито,  ни  камня
положено, ни строчки написано, ни страницы напечатано, ни храма возведено,
ни машины построено без того, чтобы люди не подумали о красоте, равно  как
о пользе.
   Как только мы освободились от  необходимости  обкрадывать  друг  друга,
выяснилось,  что  торопиться  нам  некуда.  Хорошей  работы  впопыхах   не
сделаешь, и одним из первых шагов Эволюции был отказ  от  скорых  поездов,
которые денно и нощно носились  по  всему  континенту  лишь  затем,  чтобы
какой-то один человек мог догнать какого-то другого или поскорей  приехать
куда-то, чтобы продать что-то дешевле других, или кого-то  обставить,  или
как-то обогатиться за счет чьих-то потерь. Девять  десятых  всех  железных
дорог, которые в былые времена конкурировали не на  жизнь,  а  на  смерть,
разоряя одна другую, а затем, перейдя в руки  Фонда,  объединились,  чтобы
общими усилиями угнетать и  обирать  народ,  теперь  оказались  не  нужны.
Содружество эксплуатирует несколько линий, нужных для перевозки материалов
и распределения готовой продукции, поездок  по  государственным  делам,  а
также в увеселительных целях; железные же дороги, которые  строили,  чтобы
вложить капитал, или  прокладывали  параллельно  какой-то  другой  дороге,
чтобы, как говорится, "подложить  кому-то  свинью",  чтобы  сделать  более
выгодной разработку недр или чтобы вздуть цены на  землю  в  этом  районе,
остались без поддержки и быстро пришли в  упадок;  рельсы,  сковавшие  как
кандалами  ландшафт,  убирались,  чтобы  не  портили  вида;   по   насыпям
прокладывались  шоссе,  связывавшие  соседние  округа,  или   же   природа
отвоевывала  их  себе,  топя  в  цветах  и  в   бурьяне   следы   прежнего
надругательства. Безобразные  города,  созданные,  подобно  Франкенштейну,
чьей-то злой волей, неодушевленные  и  никого  не  воодушевляющие,  быстро
превращались в руины. Частично правительство  использовало  эти  развалины
для постройки домов в деревнях, где живет большинство  альтрурцев  теперь,
но города обычно  строились  из  материалов  таких  недоброкачественных  и
неприглядных, что было сочтено за лучшее просто сжигать их. Таким  образом
места их нахождения очищались и заодно стирались все следы.
   При старых эгоистических порядках, у нас, конечно,  развелось  огромное
количество крупных городов, которые продолжали расти и жиреть за счет села
как злокачественная опухоль, поддерживая свою жизнь все новыми  вливаниями
взятой оттуда  крови.  У  нас  было  несколько  городов  с  полумиллионным
населением, и, по крайней мере, в одном жило даже больше  миллиона;  ну  и
потом было десятка два с населением в сто и более  тысяч.  Мы  были  очень
горды и даже похвалялись  ими  как  доказательством  нашего  беспримерного
процветания, хотя  на  самом  деле  они  были  просто-напросто  скоплением
миллионеров и жалкого люда, кормившего их и бывшего у них на посылках. При
поверхностном рассмотрении жизнь в этих городах, безусловно, била  ключом,
но большинство  крупных  и  мелких  предпринимателей  кончали  разорением,
прибыль же обязательно оседала  в  кармане  миллионера.  Миллионеры  и  их
паразиты жили бок о бок, богатые обирали  бедных,  а  бедные  обворовывали
богатых и, при случае, норовили втравить  их  в  невыгодную  сделку:  надо
считать, что Фонд рухнул и Содружество смогло укрепиться именно  благодаря
невыносимым условиям, создавшимся в городах.
   Не   успела   Эволюция   укрепиться,   как    эти    конкурирующие    и
монополистические центры людского скопления начали хиреть. В свете  нового
порядка сразу стало очевидно, что города  эти  непригодны  для  проживания
людей, независимо от того, живут ли они в роскошных палатах со  множеством
ходов и переходов, где богатые могут отгородиться от прочего человечества,
или же в городских трущобах, десяти-, а то и  двенадцатиэтажных  громадах,
рассадниках порока и болезней, где в тесноте и голоде ютится беднота.
   Расскажи я вам об устройстве городов нашей эгоистической  эры,  о  том,
как с самого начала одна ошибка  следовала  за  другой  и  всякая  попытка
исправить изъян вела все к  новым  неудачам,  вы  бы  у  меня  смеялись  и
плакали. Мы дали им обратиться в руины без малейшего промедления,  и  мест
их расположения даже сейчас, по прошествии столетий, сторонимся, как чумы,
и путешественников официально предостерегают держаться  от  них  подальше.
Лютые звери и ядовитые змеи прячутся там, где  раньше  обитали  роскошь  и
нищета, теперь нам неведомые. Однако мы сохранили уголок одного из старых,
наименее запакощенных городов таким, каким он был в дни своего расцвета, и
теперь для научных исследователей старины - это  редкий  экспонат,  а  для
моралистов - поучительный пример.  Открыт  для  обозрения  отрезок  улицы,
обнажены даже фундаменты домов, вы видите грязные  канализационные  трубы,
по которым когда-то нечистоты сбегали в клоаки, многократно перегороженные
фильтрами,  чтобы  задержать  распространение   ядовитых   газов.   Видите
проложенные под мостовой каналы, по которым катились мутные отвратительные
волны, а рядом  путаницу  газовых  и  водопроводных  труб,  труб  парового
отопления, телеграфных и электрических проводов и металлических  поручней.
Все это сделано кое-как, на  скорую  руку,  какие-то  механизмы,  какие-то
приспособления, предназначенные лишь  для  того,  чтобы  что-то  починить,
временно подправить, только бы не думать  о  главном  -  о  недопустимости
таких городов.
   Сейчас в Альтрурии нет городов в вашем понимании этого слова,  но  есть
столицы - одна на каждый район и одна главная  -  на  все  Содружество.  В
столицах сосредоточено  управление  всеми  общественными  делами  -  этому
обучается  каждый  гражданин  Альтрурии.  Там  же   находятся   резиденции
правительственных чиновников, которые все, независимо от ранга,  сменяются
ежегодно. Государственный пост не приносит больше  почестей  или  доходов,
чем любая другая работа, поскольку у нас полное экономическое равенство и,
следовательно, нет места честолюбию,  нет  возможности  одному  гражданину
выделиться среди остальных. Но раз уж столицы являются  также  средоточием
всех видов искусства, заботу о которых мы  ставим  на  первое  место,  там
часто можно встретить поэтов, актеров, художников, скульпторов, музыкантов
и архитекторов. Мы считаем,  что  в  людях  искусства,  которые  как-никак
являются творцами, больше чем в ком бы то ни было чувствуется искра божья,
и потому стараемся, чтобы наша промышленная жизнь  отвечала  их  запросам.
Даже когда человек искусства занят на полевых  работах  или  в  цехе,  что
обязательно для всех, мы приглядываемся и  выясняем,  что  по  душе  людям
такого склада; что же касается труда добровольного, тут им предоставляется
полная свобода. Тут уж каждый сам выбирает, что ему делать и когда,