ошерский  и  не заметил, как в мгновенье ока
нажил себе врага. Он преспокойно продолжал дискуссию и  добивал
восьмую кружку:
     - В  этой жизни ты не помнишь прошлой, в будущей не будешь
помнить  этой,  но   после   того,   что   кришнаиты   называют
Освобождение из материальных цепей...
     - Из  цепи  материальных  перерождений, - уточнил Сид. - В
материальных цепях сидят осторожники, да и то уже  нет.  Не  те
времена, батенька!
     - Как  тот  бессмертный  духовный  ты будешь помнить и эту
жизнь, и прошлую, и все остальные и воспринимать  их  как  свои
приключения...  Правда, довольно страшные. Короче, воспринимать
себя тобой... в частности, и тобой, только очень счастливым.
     - А что ты скажешь про демографический взрыв?  Народу  все
больше,  а  душ  -  столько  же?  -  Саня выглядел все столь же
поглощенным спором, но говорил, на самом деле, не  задумываясь.
Мысль его рыскала в других дебрях, и как охотник кричит собаке:
"След!  След!",-  так  и  Фришберг подгонял свою мысль хлестким
призывом: "Месть! Месть!" Есть выпады, которых он не прощает...
     - Как ты не понимаешь?! -  воскликнул  Сид.  -  Души,  как
амебы,  умножаются  делением.  Поэтому  в  наше время стало так
много мелких душонок!
     Кошерский расхохотался и зааплодировал, но не  счел  шутку
исчерпывающим ответом:
     - Ты уверен, что поголовье не именно людей, а вообще живых
организмов на Земле стало больше, а не меньше? А если посчитать
еще и  другие  планеты?  Да  и  новым  душам, в конечном счете,
почему бы изредка не возникать?
     - Ты  себе  противоречишь.  Если  новые   возникают   хоть
изредка,  как  ты можешь утверждать, что у меня за спиной хвост
перерождений? Может я и есть такой новоиспеченный?
     - Должна же быть какая-то иерархия  и  путь  к  прогрессу!
Новички, я думаю, начинают с лягушек.
     - Слушай,  если ты во все это веришь, - не без раздражения
сказал Саня, - то почему ты ешь шашлык, пьешь пиво  и  спишь  с
Юлькой?
     На последнем слове, на имени, тон его неожиданно помягчал.
Олег в  душе усмехнулся: слепой бы не заметил влюбленно-глупого
поведения Фришберга в Юлькином присутствии,  и  оно  Кошерскому
льстило - мысль о ревности не приходила в его рабовладельческую
голову. Но сейчас он ошибся. Не из-за того изменился Санин тон,
о чем думал писатель. Охотничья собака учуяла след.
     - Ну,  Саня,  что я могу тебе ответить? Во-первых, мне еще
не надоело кувыркаться в этом мире.  Во-вторых,  выполнять  все
законы  я  все  равно  не  в силах, а выполнять половину или ни
одного - разница непринципиальная.  А  если  уж  на  то  пошло,
почему  ты,  такой  ярый  атеист, не ешь свинины? Шашлык, между
прочим, очень  вкусный,  а  ты  рыбные  кости  уже  третий  раз
обсасываешь.
     - Вообще-то, не такой уж я атеист. Хотя, наверное, был бы,
если б  не заставляли со школы. Просто я уже объяснял, в учение
о шхине я верю охотнее, чем в сказку про яблочки  из  Эдема,  в
учение  о  параматме  -  готовнее, чем в пасущего коров Бога, в
учение о непротивлении злу - больше, чем в то, что  распятый  и
проткнутый чувак еще что-то... Слушай, - прервал вдруг Саня сам
себя, - у тебя есть телефон Юзика Раскина?
     - Нет, откуда?
     - А, жалко... А Аньки Юсуповой?
     - А ее вообще не знаю. Ты с чего вдруг?
     - Разве не знаешь? А Жоржа?
     - Сейчас, погоди, посмотрю в записной книжке.
     - Я так помню! - встрял Сид. - Пять-пять-три...
     Но  тут  он  почувствовал  на  своей  ноге  тяжелый каблук
Фришберга и растерянно потер подбородок. - Хм... Дальше  забыл.
Старость - не радость.
     - Дай  я  сам  посмотрю. - Жестом, не терпящим возражений,
Саня вытянул из рук Олега книжку и стал ее листать.
     - Ты где смотришь?
     - Как где? На "Ю": Юрий.
     - Он не Юрий, а Георгий, во-первых, и я записываю всех  на
фамилии.
     - Ах,  вот оно что, - удивленно произнес Саня, перелистнул
страницу, мельком глянул в нее и вернул книжку хозяину. Незнамо
с чего, он весь светился радостью.
     - А зачем тебе вдруг? - спросил Олег.
     - А черт его знает... Может, забегу после пивной... А  что
до  свинины, то это требование, конечно, Талмуда, но именно тот
случай, когда оно не религиозное, а философское.
     - Враки, это требование Торы.
     - Да, но объясняет его только Талмуд. Знаешь как?
     - Не помню. Мусульмане - те в  память  о  какой-то  войне,
когда вся их армия потравилась.
     - Правильно.  У иудеев - интереснее. Запретить, говорят, с
тем же успехом можно было говядину, а свинину разрешить. Просто
человек должен осознавать свое отличие от животного хотя  бы  в
том,  что  он может есть не все съедобное, точнее может не есть
все съедобное, которое видит.
     - Не убедительно.
     - Пусть  так.  Тогда  выдвигаю  еще  одну  причину.  Когда
кришнаиты, к которым ты сегодня примкнул... Кстати, зачем тогда
писать о Христе?
     - Вот если бы я был истым христианином, тогда бы я о нем и
вправду не смог писать.
     - А, ну-ну... Так вот, когда они предлагают пищу Богу, или
когда  хасиды читают браху, физиологический процесс пищеварения
обретает какой-то духовный смысл. Пойти  в  публичный  дом  или
переспать  с любимой девушкой - физиологически одно и то же, но
до первого я никогда не опущусь, а второе считаю высшим  кайфом
в жизни... Почти.
     - Почти?
     - После  кайфа  победы,  -  хмыкнул  Саня,  как обычно, не
слишком членораздельно. - То же с едой. Но  говорить:  "Любимый
Кришна,  похавай  щей",  я  не  могу  -  слишком скептичен. Мне
смешно. Я знаю, что никто на самом деле моих щей есть не будет.
     - Что, такая гадость? - осведомился Сид.
     - Из богов, идиотина. А забота ежедневно трижды-четырежды,
не считая перекусов  в  институтской  столовке  или  здесь,  не
съесть бы то, что мне бы и не вредно, и вкусно, по единственной
причине   -  Богом  запрещено,  почти  заменяет  молитву.  И...
возвышает, что ли. Слушай, Олег, я не знаю, как это  объяснить.
Вот  есть  у меня знакомый... Кстати! - заорал вдруг Фришберг и
хлопнул себя ладонью по лбу, - ты же просил богослова!  Поехали
немедленно!
     - Ты  что?  -  забеспокоился  Олег. - А завтра нельзя? Мне
через полчаса вылетать, как пробка из бутылки...
     - Завтра он  уезжает.  Будто  ты  не  можешь  позвонить  и
извиниться?  -  Саня уламывал писателя долго и горячо. Романист
Кошерский прекрасно  понимал,  что  без  этой  встречи  ему  не
обойтись,  но  Кошерскому,  которого  ждала  Юлька, было трудно
решиться. Пусть творческой его фантазии не хватало представить,
как она ждет его к четырем, потом ждет с  четырех,  наряженная,
накосмеченная,  приготовившая  специально  к его приходу что-то
такое удивительно вкусное, и как будет потом весь вечер  реветь
от  обиды,  пусть  воображение  Олега  простиралось  только  до
телефона-автомата и рисовало один только разговор -  спокойный,
почти  веселый: "Я не обижаюсь... Нет-нет... Конечно-конечно...
Я все понимаю...", но этого было более  чем  достаточно,  чтобы
сковать всю решимость Кошерского.
     Но  тут  в разговор вмешался Сид. Вдруг отбросив шутовскую
маску, он даже в голосе, кажется, переменился:
     - Олег, я не стану тебя убеждать.  Ты  сам  все  прекрасно
знаешь. Только скажи: тебе дей-стви-тель-но на-до ехать?
     Саня никогда не мог постичь метод Сида. Почему то, что он,
Саня,  вынужден  хитро выведывать, Сиду люди охотно выкладывают
сами? Почему то, что сделать Саня вынуждает  людей  с  огромным
трудом,  употребляя  всю  свою  силу и изворотливость, для Сида
делают просто так? Почему на его, Санино, красноречие Кошерский
не клюнул, а после простой, как топор, фразы Сида  пробормотал:
"Да,  ты прав",- и понуро побрел звонить Юльке. В любом случае,
спасибо ему за поддержку.
     - Чего вы с ним не поделили? -  спросил  Сид,  как  только
Олег  вышел  и  вышибала закрыл за ним на засов дверь с вечной,
ничем не обусловленной надписью:  "Мест  нет".  Не  участвуя  в
споре  и  даже  не слишком к нему прислушиваясь, он разглядывал
все это время лица собеседников.
     - Длину окружности на диаметр, - отшутился Саня.
     - Получается пи.
     - Ха! Не просто пи, а полный пи...
     Олег вернулся быстро, расстроенный результатом  разговора,
но довольный, что он уже позади.
     - Ну что, пошли к твоему богослову?
     - Погоди,  допьем.  Так  ты говоришь, все религии едины, -
постарался вернуться Фришберг  к  прежней  теме.  -  А  я  тебе
говорю...  Вот,  взять хотя бы... В Библии всюду: Бог один, Бог
един, первая же заповедь... А в Ведах? Бог...  Боги...  Брахма,
Шива, Чандра, Индра...
     "А  он изрядно нализался", - подумал Кошерский. Себя он со
стороны не видел.
     - Заповедь:  "Не  поклоняйся  другим  богам  подле  меня".
Подле!  Это  не  значит, что их нет. Скорее - наоборот. А Гита,
кстати, тоже о том, что - не поклоняйся.
     - Не выдергивай из контекста: "Не поклоняйся другим  богам
подле меня, потому что они все - мертвые боги".
     - Я  не специалист по ивриту, не знаю, есть ли там деление
на  глаголы  и,   следовательно,   причастия   совершенного   и
несовершенного  вида,  но  ты уверен, что в первоисточнике было
"мертвые", а не "мрущие", то бишь - "смертные"?
     - Мы, Олег Михалыч, в отличие от Вас, филфаков не кончали,
нам бы  аппарат  с  мешалкой  рассчитать,  а  совершенный  жид,
несовершенный жид... тьфу, то есть, вид... Понимаешь, я не вижу
принципиальной  разницы  между  Кришной и Зевсом. Если Бог - не
единственный, а верховный, то это называется язычеством. Если у
него есть руки - две или четыре, или восемь, есть голова - одна
или четыре и все прочее, то я вижу за этим  портретом  фантазию
автора,   не  слишком  богатую.  Если  Бог  провозглашает,  что
представитель каждой касты должен заниматься своим делом  и  не
роптать  перед начальством, то, хоть я и не марксист, я не могу
не думать о классовой подоплеке...
     - Моисей тут постарался куда больше Кришны...
     - Да я же не отстаиваю Библию!  И  не  топлю  Веды!  Я  за
ком-мен-та-рий.   За   Прапхупаду,  за  Рамбама,  за  Владимира
Соловьева.
     - Подожди-подожди, - замахал руками Сид. -  Я  не  успеваю
выпить!  Это  же сразу три тоста: За Прапхупаду - раз, за этого
твоего Рембо  -  два...  Я  вообще  не  понимаю,  о  чем  спор.
Совершенно ясное ведь дело, что всех придумал Жорж...
     - Ой,  ребята,  я  же должен ему позвонить! Хорошо, что ты
напомнил. Я сейчас, - и Саня неуверенной поступью направился  к
выходу. А Сид продолжал:
     - Он  так всегда и говорит: "Я вас всех придумал. На самом
деле, кроме меня, ничего не существует. И меня  не  существует.
Себя  я  тоже придумал. На самом деле я - мыслящая точка". И он
прав!
     - Но почему тогда он, а не я?
     - Правильно! Именно так... думают примитивные умы. И он, и
ты - ведь точка-то одна. Но она, скажем так, шизует. Устраивает
себе комнату смеха,  королевство  кривых  зеркал.  Все  зеркала
разные,  и в каждой Первичный Жорж отражается по-своему, каждое
поэтому считает себя центральным Жоржем.  Но  и  все  остальные
зеркала,   отражения   и   отражения   отражений   в  нем  тоже
преломляются по-своему. Поэтому каждый видит свой  мир.  Многие
зеркала  пообтесались  друг  к другу, как кубики, в одно целое.
Вот тебе и Брахман. Остальные... Вот взглянул Первичный Жорж  в
него  -  оно  заискрилось, вообразило себе время, пространство,
отразило все вокруг, отразилось во  всем  вокруг...  Отвернулся
Жорж  -  смерть. Взглянет еще - вот тебе и новая жизнь, но если
взглянет с другой точки, то и отразится иначе, значит -  другое
перерождение.  Может  -  взглянет,  может  - нет. Так что новая
жизнь не так уж и гарантирована. Но  у  каждого  малого  Жоржа,
пока  он  там  в  себе отражается, есть способность менять свою
форму.  Вот,  как  ты  прожил,  так  и  изменилась   оптическая
проводимость, коэффициент преломления...
     - Зачет по оптике давно сдавал?
     - Вчера. А что?
     - Чувствуется...     Ничего-ничего.    Продолжай.    Очень
интересно.
     - Превратиться из отражения в Первичного Жоржа ты, как  не
крути,  не можешь. Что можешь, так это стать из кривого зеркала
- прямым и хоть не преломлять окружающее,  а  воспринимать  его
таким,  как  есть.  Если  правда  про ад и рай, то, значит, чем
преломленней - тем хуже, а прямой мир - это кайф из кайфов.  Но
тут  Жорж  мне  ничего не обещал, и, видимо, прав Фришберг, что
про награду и наказание в следующих жизнях - это воспитательные
сказки  для  младшего  обслуживающего  персонала.  Пусть  будет
достаточной  наградой  и  то,  что ты приближаешься к истине, к
истинному пониманию вещей. Может быть, в прямых  зеркалах  Жорж
отражается  постоянно,  тогда  это  и  есть  долгожданная жизнь
вечная, независимая от прихоти: взглянет - не взглянет...
     - А теперь, если заменить "Жорж" на "Кришна", то получится
именно то, во что ты веришь?
     - Да, пожалуй, - усмехнулся Сид. - Что-то Сани долго нет.
     - А он уже  здесь,  -  подошел  Фришберг,  и  Кошерский  в
очередной раз подумал про "вспомни о дураке". - Значит, я очень
извиняюсь  и  сваливаю. Приятелю своему я позвонил, он ждет вас
через час. Сид, ты проводишь Олега к Коляну Ржевскому?
     - К кому?!  -  Сид  не  смог  скрыть  удивления.  Вот  так
богослов!  Но  он  быстро  взял себя в руки и ответил просто: -
Конечно, провожу, о чем разговор. Кошерский, не сомневаюсь, что
тебе будет интересно.  Он,  правда,  несколько  странный,  этот
Колян...
     - Ну,  знаешь!  Как  там  у  любимого  Олегом фольклорного
героя? "Истинно, истинно говорю тебе, жираф в  среде  верблюдов
слывет  уродом,  но  уродливы  верблюды,  а  жираф  -  красив".
Точность цитаты не гарантирую. Кажется, Евангелие от Иакова, но
и в этом не ручаюсь.
     - Действительно  оно.  Но,   ох,   не   доверяю   я   этим
неканоническим   писаниям:   "Завещание   Аарона",   "Страдания
Иеремии", "Евангелие от Иакова"...
     - Эх, Олежек, я и каноническим-то не  доверяю.  Хотя  тут,
действительно,  много  путаного.  Взять  хотя  бы  ту "блудницу
именем Эсфирь", которая "вопрошала его: "Равви, дозволительно ли
иметь детей?" И ответ его какой-то не по  теме,  и  у  блудниц,
по-моему,  проблемы  обратные... - и Фришберг прощально кивнул.
Уже в спину ему послал Олег свою запоздалую фразу:
     - Ну, это-то несложно объяснить...

     Глава 10

     Девочка красивая
     Лежит в кустах нагой.
     Другой бы изнасиловал,
     А я лишь пну ногой.
               О.Григорьев

     - Ну, это-то несложно объяснить, -  пожал  плечами  Шимон,
выслушав  рассказ  Якова об очередных знамениях, чудесах, якобы
совершающихся с его братцем. - Голубь к нему подлетел в надежде
получить какую-нибудь еду. Он же не знал, с кем имеет  дело.  А
голуби тут вообще наглые. Собака зарычала тоже не от содержания
его слов, а потому что он, когда говорит, постоянно размахивает
руками.  Тут  не  только  собака  испугается.  Ну,  а  что этот
склеротик Мойша оговорился и вместо "Йошуа  Назир"  сказал  ему
"Йошуа Навин", так даже не считая того, что он выжил из ума уже
тогда,  когда  мы  с  тобой  еще  не  родились,  но  это же так
естественно - оговориться и вместо незнакомого имени произнести
привычное, да к тому же созвучное.
     - Ну вот, - мотнул головой Яков якобы разочарованно, а  на
самом деле радостно и злорадно. - А он говорит, это все - Бог.
     - Он  много  что  говорит.  И  имей  в  виду,  то,  что он
последние дни расхаживает по домам, рассказывает всем  о  своем
мессианстве  и  распевает  кому  и где ни попадя имя Божье, еще
может ему аукнуться.
     Тут Яков согласиться не мог. Ему нравилось ходить в  гости
вместе  с  Бар-Йосефом  и  слушать  его рассказы, из которых он
пусть и много не понимал, но старался побольше запомнить.  Хотя
бы  для того, чтобы пересказать потом Шимону с Борухом и вместе
посмеяться. К тому же в гостях  обычно  угощали.  Святой  почти
всегда   отказывался:  даже  в  домах  правоверных  он  не  был
застрахован от того,  что  при  готовке  в  еду  попала  крошка
закваски  или капелька крови. Меньшой был куда менее разборчив,
тем более, что со всеми братовыми постами  и  ограничениями  он
ходил  вечно  голодный.  А  некоторых  слушателей было и просто
интересно понаблюдать. Вот и вчера...
     - Вчера мы были со Святым у этой  шлюшки  Эстер.  -  Шимон
прекрасно  знал  Эстер.  Она  жила  неподалеку  и  вряд ли была
распутнее других, скорее  как  раз  наоборот.  Но  именно  это,
наверное,  и  заставило  многих  злословить.  Часто Шимона даже
забавляло, как мужики, которым не удалось переспать с женщиной,
торопятся прокричать на всех углах, что она  проститутка.  Кого
из  хорошеньких  обитательниц Иудейки миновала подобная участь?
Разве что Хаву Яффу, потому что за нее Борух может  пересчитать
ребра.  Ну,  так ее именуют стервой и на греческий лад Мегерой.
Но в Якове говорила даже  не  собственная  обида  -  он  просто
повторял  чьи-то  слова. - Вот. Святой пел, как всегда, что-то,
рассказывал.
     - Он разве и среди женщин проповедует?
     - Он говорит, что для него нет различия  между  полами.  -
Яков  выжидающе  посмотрел  на  слушателя, не отпустит ли он по
этому поводу какой-нибудь шутки, но Шимон молчал.  -  Ну,  вот.
Рассказывает он что-то про закон, ругает фарисеев...
     - Хвалит себя...
     - Ну да.
     - А бедненькая Эстер все это слушает?
     - Сначала  она спросила его: "Ты действительно святой?", а
потом постоянно перебивала вопросами: "А как тебе нравится  мой
браслет?"...  "А  как  тебе нравится моя новая прическа?"... "А
как тебе нравятся мои греческие сандалии?"
     - Интересно, и  что  же  он  отвечал?  -  Яков  сам  хотел
рассказать  всю историю от начала и до конца, да так еще, чтобы
получилось  и  интересно,  и  весело,  как  это  получается   у
старшего,  когда  он того хочет, но у него никак не выходило, и
Шимон вынужден  был  ему  помогать  после  каждой  фразы  своим
следующим вопросом.
     - Он  отвечал,  что  нравятся.  Про сандалии сказал что-то
вроде: "Не сандалии украшают ноги, а ноги - сандалии".
     - Ого!  Наш  Святой,  оказывается,  способен  еще   и   на
комплименты, да к тому же весьма скользкие.
     - А  когда  он  договорил, она вдруг потупилась, смотрит в
землю и спрашивает: "А  как  у  вас  насчет  деторождения?  Это
можно?"
     Шимон так и покатился со смеху.
     - А что же Святой?
     - А он ей: "А что? Есть какие-нибудь предложения?" Ну, она
сразу  покраснела,  смутилась.  Вот. А Святой потом всю ночь по
кровати  метался,  -  злорадно  заключил   свое   повествование
"Меньшой",  очень довольный, что ему удалось рассказать смешную
историю, и, значит, врет Йошка - никакой он не косноязычный.
     А Шимон все веселился:
     - Ай да Эстер! Ай да Эстер!
     - Представляешь,  вот  ведь  шлюха!   Так   открыто   себя
предлагать...  -  Яков понял, что сказал что-то не то. Так, как
сейчас Шимон, последний раз смотрел на  него  Бар-Йосеф,  когда
Меньшой спросил, был ли Адам евреем.
     - Да  ты  что, серьезно? - Оказывается, он не с чужих слов
повторял, а сам делал выводы! От силы- на пару с братцем, таким
же большим  знатоком  женщин.  -  Да  она  же  просто  над  ним
издевалась!
     - Ты  думаешь?  -  недоверчиво  переспросил  Яков. Он даже
несколько расстроился, но потом прикинул, что история все равно
ему удалась, да и Святой выглядит в  ней  еще  глупее,  что  ни
говори.

     Глава 11

     Выпьем за Бога, за меня,
     за Отечество!
                Любимый тост Петра I

     Что  ни  говори,  а этот Фришберг - это же просто какой-то
идиот! Олег  сидел,  развалившись  в  кресле,  ругал  про  себя
затащившего  его  сюда  Саню  и  разглядывал  сидящего напротив
"богослова" с желтым нервным лицом. На поверку этот  "богослов"
оказался  заурядным славянофильствующим студентом, кричащим про
православие, но мало в нем  смыслящим,  да  к  тому  же  еще  и
антисемитом.  Но,  хотя  в его деле этот Колян пригодитьс