"Да уж, - думаю я. - За всех местных псов сразу!"

***

   Сегодня воскресенье, наш выходной. Утром я делаю этикетки  для  наших
находок, а Макс корпит над бухгалтерской книгой. Али  вводит  в  комнату
какую-то женщину, на вид - весьма респектабельную. Одета она в  опрятное
черное платье, на груди -  громадный  золотой  крест.  Губы  ее  скорбно
сжаты, и она явно чем-то весьма удручена.
   Макс вежливо приветствует ее, а  она  сразу  начинает  свою  длинную,
очевидно печальную, историю. В рассказе то и дело  мелькает  имя  Субри.
Макс хмурится и все больше мрачнеет. Повествование становится все  более
драматическим. Мне кажется, что это  классический  деревенский  сюжет  -
совращение юной девицы. Эта женщина, вероятно, мать, ну а наш  весельчак
Субри - коварный соблазнитель.
   Голос женщины звенит от праведного гнева. Стиснув крест на груди, она
подымает его - похоже, в чем-то клянется.
   Макс посылает за Субри. Я думаю, что мне лучше уйти, и уже  собираюсь
потихоньку выскользнуть из комнаты, но Макс просит меня остаться.  Снова
сажусь и, коль меня призвали в свидетели, делаю вид, что все понимаю.
   Женщина молча ждет, исполненная мрачного величия.
   Приходит Субри. Она выбрасывает вперед руку  и,  по-моему,  повторяет
все свои обвинения.
   Субри даже не  защищается,  он  только  пожимает  плечами,  поднимает
ладони и, как я понимаю, признает ее правоту.
   Действие  развивается  стремительно  -  спор,   разоблачение,   Субри
полностью признает свою вину. Делайте как  знаете,  словно  говорит  он.
Теперь оба ждут справедливого приговора, который должен вынести Макс.
   Внезапно  Макс  хватает  лист  бумаги  и  что-то  пишет,  после  чего
показывает написанное женщине. Она ставит свою подпись  -  крестик  -  и
снова в чем-то клянется, воздев свой золотой крест. Макс  подписывается.
Субри тоже ставит свою закорючку и  тоже  произносит  нечто  похожее  на
клятву. Макс отсчитывает несколько монет и отдает  женщине.  Она  берет,
важно кивает, благодаря Макса, и уходит. Макс что-то говорит Субри - тон
его очень язвителен. Тот, потупившись, удаляется.  Макс  откидывается  в
кресле и, вытерев платком лицо, отдувается:
   - Ф-фуу!
   Я накидываюсь на него с расспросами:
   - В чем дело? Что случилось? Девушка, да? Это ее мамаша?
   - Не совсем, - отвечает Макс. - Это хозяйка местного борделя - Что?!
   Макс подробно излагает мне претензии этой матроны.
   Она  явилась  сюда,  чтобы  Макс  возместил  "огорчительный   ущерб",
нанесенный ей нашим слугой.
   - А что же Субри все-таки сделал, спросил я ее. Ты послушай, что  она
мне выдала: "Я женщина честная и почтенная. Меня тут уважают. Никто  обо
мне худого слова не скажет.  И  дом  свой  я  содержу  благочестиво,  по
заповедям Господа. И вот  является  этот  бродяга,  этот  ваш  слуга,  и
находит у меня в доме девицу, которую он знал еще по Камышлы. И  что  же
вы думаете - он возобновил с ней знакомство, как  положено  вежливому  и
воспитанному человеку? Ничего подобного. Он приходит  и  безобразничает,
порочит мое доброе имя. Он спустил с лестницы  турецкого  джентльмена  -
богатого посетителя и покровителя нашего дома.  Неслыханное  безобразие!
Мало того, он убедил эту девицу, которая все еще  должна  мне  деньги  и
видела от меня только добро, покинуть мой  дом!  Он  купил  ей  билет  и
проводил на поезд. А эта бесстыдница еще прихватила с собой  сто  десять
франков моих денег! Что это, если не грабеж? Ответьте мне,  хваджа,  как
можно допускать такие вещи? Я всегда была женщина честная  и  достойная,
богобоязненная вдова, все меня уважают. Всю жизнь я тяжко  трудилась  за
кусок хлеба, да, я честно  трудилась,  я  одолела  бедность  и  кое-чего
достигла. Вам, хваджа,  негоже  покрывать  зло  и  беззаконие.  Я  прошу
возместить мои потери и клянусь (именно в этот момент,  как  выяснилось,
она и подняла свой крест), что все рассказанное мною  святая  правда.  Я
повторю это вашему Субри в лицо. Можете позвать священника,  магистрата,
французских офицеров из гарнизона - кого угодно, и все скажут вам, что я
честная, приличная женщина". Тут я и вызвал Субри. Он отрицать ничего не
стал. Да, он знал эту девушку еще в Камышлы.
   Она была его подружкой. Он взбесился, увидев пришедшего к ней  турка,
и вышвырнул его вон.  А  девушке  предложил  вернуться  в  Камышлы,  она
согласилась. Деньги она действительно позаимствовала, но  собиралась  их
вернуть.
   Именно тогда Макс и огласил свой приговор.
   - Да, - тяжело вздохнул он, поведав мне всю эту историю, - чем только
не приходится заниматься в этой стране - и кто знает, чем еще придется!
   Я спросила, каков же был этот приговор. Макс смущенно откашлялся.
   - Я сказал ей: "Премного удивлен, что мой  слуга  отправился  в  ваше
увеселительное заведение, ведь это противоречит его убеждениям и к  тому
же  порочит  нашу  честь,  честь  экспедиции!  Я  прикажу   всем   своим
подчиненным в дальнейшем не  приближаться  к  вашему  дому  на  пушечный
выстрел, пусть они имеют это  в  виду".  Субри  выслушал  эту  тираду  и
буркнул, что все понял. Ну а потом я добавил:
   "Побег девушки из вашего  заведения  меня  не  касается.  Но  деньги,
которые она взяла, я вам верну, исключительно ради  доброго  имени  моих
слуг. Потом эту сумму  удержат  из  жалованья  Субри.  Я  сейчас  напишу
расписку и зачитаю ее вам. Вы подтвердите получение данной суммы  и  тот
факт, что вы не имеете ко мне больше никаких претензий.  Вы  распишетесь
там, где я вам укажу, и поклянетесь, что на этом мы поставим точку".
   Я  вспомнила,  с  какой  торжественностью  и  прямо-таки   библейской
истовостью была произнесена эта клятва.
   - Она сказала еще что-нибудь?
   - Она сказала: "Благодарю вас, хваджа. Справедливость и  правда,  как
всегда, восторжествовали над злом!"
   - Ну... - бормочу я, совершенно огорошенная. - Ну,..
   Тем временем под окном послышались легкие  шаги.  Это  наша  недавняя
посетительница. С огромным молитвенником в руках она явно  шествовала  в
церковь. Лицо праведницы, большой золотой крест поблескивает на груди.
   Я встала,  взяла  с  полки  Библию  и  нашла  историю  блудницы  Раав
. Теперь, кажется, я  поняла,
что собой представляла эта Раав. Такая же, как  наша  посетительница,  -
истовая  до  фанатизма,  решительная,  глубоко  религиозная  и,  вместе,
блудница - до мозга костей!

***

   Декабрь - скоро конец сезона. Потому ли, что сезон этот осенний, а мы
привыкли копать по весне, или потому, что и сюда просочились слухи,  что
в Европе  неспокойно,  но  на  сердце  какая-то  грусть.  У  меня  такое
предчувствие, что мы сюда больше не приедем...
   Однако дом в Браке мы взяли в аренду на  два  года,  здесь  останется
наша мебель, а холм таит в своих недрах еще столько сокровищ...  Конечно
же мы обязательно вернемся!
   "Мэри" и "Пуалю" везут нас через Джараблус в Алеппо.
   Из  Алеппо  едем  в  Рас-Шамру,  Рождество  проводим  с  друзьями   -
профессором и мадам Шеффер и с их прелестными детьми. Рас-Шамра  -  само
очарование,  это  синяя  бухта,  отороченная  белым  песчаным  пляжем  и
невысокими  белыми  скалами.  Рождество  проходит  чудесно.  Обещаем   в
следующем году приехать  снова.  Но  чувство  какой-то  смутной  тревоги
нарастает. Мы прощаемся:
   - До встречи в Париже!
   Увы, Париж, если бы ты знал!
   На этот раз плывем из Бейрута на корабле. Я стою  у  борта.  Как  они
прелестны,  этот  берег  и  эти  голубые  Ливанские  горы,  вздымающиеся
вдалеке! Ничто не омрачает романтической красоты пейзажа, и настроение у
меня поэтическое, почти сентиментальное.
   Внезапно я слышу отнюдь не романтичный гвалт - это кричат матросы  на
палубе грузового судна, мимо которого мы как  раз  проплываем.  Портовый
кран уронил груз в воду, контейнер раскрылся...
   И вот на волнах качаются сотни сидений для унитаза!
   Макс подходит и спрашивает, что за шум. Я показываю на воду и  сетую,
что мое поэтическое  настроение,  навеянное  расставанием,  разбилось  о
прозу жизни.
   Макс признается, что никогда не предполагал,  что  мы  отправляем  на
Восток  столько  стульчаков.  Вряд  ли  тут  найдется  такое  количество
унитазов! Я молчу, и он спрашивает, о чем я думаю.
   А я вспоминаю, как  наш  плотник  в  Амуде  выставил  у  крыльца  мой
стульчак - как раз когда к нам в гости явились  монахини  и  французский
лейтенант. А какую он соорудил  вешалку  для  полотенец  -  на  огромных
кривых ногах, чтобы было красиво"! Потом вспомнилась наша суперкошка.
   И Мак,  поднимающийся  на  крышу,  чтобы  полюбоваться  закатом,  его
отрешенное и счастливое лицо.
   Я вспоминаю курдских женщин в  Шагаре  -  похожих  на  веселые  яркие
тюльпаны. И рыжую от хны окладистую бороду шейха. Я как будто снова вижу
полковника: вот он ползает на коленях возле обнаруженного захоронения, у
него черная сумка-саквояж, поэтому  рабочие  шутят:  "А  вот  и  доктор,
сейчас он полечит этого бедолагу". Все смеются, а полковника потом долго
зовут "Monseur le docteur" . Вспоминается  Кочка  и
его опасный для жизни тропический шлем, как  Мишель  кричит  "Forca!"  и
тянет за ремешки...
   Вспоминаю склон, весь покрытый  золотыми  ноготками,  там  мы  как-то
устроили пикник. Я закрываю глаза и на миг ощущаю нежный запах цветов  и
дыхание цветущей степи...
   - Я думаю, - отвечаю я наконец  Максу,  -  что  мы  счастливые  люди.
Только так и следует жить...

Эпилог

   Эту немного беспорядочную хронику я начала перед войной, по причинам,
о которых уже сказано выше.
   Потом я отложила ее в сторону. Но теперь, после  четырех  лет  войны,
мои мысли то и дело возвращаются к тем дням, что мы провели в Сирии, и в
какой-то момент мне вдруг так захотелось продолжить свою сагу,  полистав
дневниковые записи. Я думаю, это  очень  важно  -  иногда  вспоминать  о
былом, о тех благословенных краях и о  том,  что  мой  любимый  пригорок
сейчас  покрылся  ковром  из  золотых  цветов,  а  тамошние  белобородые
старики, бредущие за своими ослами,  могут  позволить  себе  роскошь  не
знать, что где-то идет война... "Война нас совсем не коснулась".
   За четыре года, проведенных в военном Лондоне,  я  поняла,  насколько
прекрасна была та наша жизнь, и для меня это отдохновение  и  радость  -
снова пережить те дни! Работа над этой немудреной книгой была  для  меня
настоящим праздником. Не подумайте, что это бегство  в  прошлое,  просто
сегодня, когда наша жизнь так печальна и трудна, мне хочется  вспомнить,
что существует нечто непреходящее, оно было, оно есть,  оно  будет.  Оно
всегда со мной.
   Ибо я люблю эту ласковую, плодородную  страну  и  ее  простых  людей,
умеющих искренне смеяться и наслаждаться жизнью, веселых и  беззаботных,
наделенных природным достоинством и чувством юмора и не ведающих  страха
смерти.
   Иншаллах, я все же вернусь туда снова, и все, что я так люблю, да  не
исчезнет с лица земли... Эль хамду лиллах!