имся его. Этот человек легкомыслен, если  мы не обуздаем его  законом,  он
нас  погубит", -  такая мысль является  у нас  каждый  раз, когда кто-нибудь
выходит из освещенной традицией колеи.
     Опасение справедливое: мы так бедны, так слабы, нас  так легко разорить
и погубить! Но у страха глаза велики, мы  видим опасность и только опасность
- и строим мораль,  за которой, как за  крепостной стеной, отсиживаемся  всю
жизнь от врагов. Только поэты брались воспевать опасных людей.  Но с поэтами
никто  не  считается. Здравый  смысл  ценит  гораздо выше  коммивояжера  или
приват-доцента, чем Байрона, Гете и Мольера".

САМОДЕРЖАВИЕ
     Приведу две цитаты из статей члена коллегии ВЧК Мартина Лациса, которые
свидетельствуют о тщетности наших усилий  выискать причины  и  здравый смысл
происходящего. "Мы не  ведем  войны против отдельных людей, - писал он, - мы
уничтожаем  буржуазию   как   класс.   Во  время  расследования   не   ищите
свидетельств, указывающих на то,  что подсудимый делом  или  словом выступал
против Советской  власти. Первый  вопрос, который вы должны задать: к какому
классу он относится,  каково его  происхождение,  каково его образование или
профессия. Ответы на эти  вопросы определят  судьбу обвиняемого".  И вторая,
смысл которой лег в основу дальнейшей жизни  всего общества. "Контрреволюция
развивается  везде,  во  всех сферах  нашей жизни,  она проявляется  в самых
различных формах, поэтому очевидно, что  нет  такой  области, куда не должна
вмешиваться ЧК".
     Я  позволю  себе   в  этих  коротких  записках  юриста  напомнить,  что
основополагающим элементом Советского  государства,  рожденного  революцией,
явился коммунистический  миф  о  том, что,  будучи авангардом  пролетариата,
большевики возглавили народное восстание, которое  выражало волю  не  только
самих  большевиков,  но  и  всего  русского народа.  В  действительности  же
Октябрьская  революция была  не чем иным,  как  государственным переворотом,
совершенным  революционным  меньшинством,  свергнувшим  умирающее  Временное
правительство,   которое  пришло  на   смену  монархии.  Ни  Ленин,  ни  его
последователи так и не смогли признать этой реальности.
     Ленин  и не предполагал, что новое большевистское правительство  (Совет
народных комиссаров) столкнется с такой огромной проблемой, как внутренняя и
внешняя  оппозиция.  Очень  скоро   он  приходит  к  необходимости   создать
"специальный аппарат" для решения этой проблемы. Убежденные в уникальности и
исключительной  правильности  марксистского  учения,  большевистские  лидеры
рассматривали  любую  оппозицию  независимо  от  ее  социальных  корней, как
контрреволюцию.
     Уже 20 декабря 1917 года Ф. Дзержинский, обращаясь к Совнаркому заявил:
"Не  думайте,  что  я  ищу формы революционной справедливости. Нам  не нужна
сейчас  справедливость, идет война  лицом к лицу,  война до конца, жизнь или
смерть.  Я предлагаю, я  требую органа для  революционного сведения счетов с
контрреволюцией".
     Советский народ  исподволь  готовили  к  детективному  жанру.  Готовили
вплоть  до  августовского путча  1991 года, когда под нажимом  международной
общественности, СССР включил  статью 34 в "Декларацию прав и свобод человека
и гражданина", гласящую:  "Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются
в пользу обвиняемого".
     Дай Бог,  чтобы  не  повторилось средневековье. Со  слов А.Солженицына:
"Вот вспоминает о 1921 годе Е.Дояренко: лубянская приемная арестантов. Никто
не знает своей вины. Первый вопрос Ягоды: "итак, за что  вы  сюда попали?" -
то  есть,  сам скажи, помоги накручивать!  И ночные допросы были главными  в
1921  году.  И  тогда  же   наставлялись  автомобильные   фары  в  лицо.   И
использовалось амосовское отопление  для  подачи в  камеру то холодного,  то
вонючего воздуха".

УКАЗАНИЕ
     30 сентября  1991 года в  день Веры,  Надежды, Любови и матери их Софьи
состоялось заседание Судебной коллегии по  уголовным делам  Верховного  суда
РСФСР.  Председательствовал  на нем  П.Луканов, а его сотоварищами  были  О.
Полетаев и К. Гаврилин.
     "Коллегия   Верховного  суда  РСФСР  рассмотрела  протест  Генерального
прокурора  СССР (см. "Юридическая  газета",  No 10, 1991)  на  постановление
(его, как мы  знаем, не  было -  авт.) Президиума  Петроградской  губернской
чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года, которым
     Гумилев Николай Степанович, 1886  года рождения, русский, член коллегии
издательства    "Всемирная    литература",    председатель    Петроградского
Всероссийского союза поэтов без указания Закона (выделено и подчеркнуто мной
- авт.) подвергнут высшей мере наказания - расстрелу".
     Так, спустя семьдесят лет один  месяц  и восемь дней тоже, видимо, "без
указания  закона",  начала торжествовать  правда: дело  Н.С. Гумилева  стало
впервые   предметом   рассмотрения   суда.  Настораживала  лишь   ссылка  на
"постановление", ибо такового не существовало.
     Как  мы  видим  в  деле много неточностей,  но полагаю одна  из главных
правовых, это то, что убийство назвали расстрелом.
     Поскольку   сообщение   о   казни  давала  сама   ЧК,  опровержения   в
установленном   порядке   в  газету   не  поступило,  а  в  материалах  дела
свидетельства о смерти Гумилева не  содержится, я продолжаю считать Гумилева
убиенным.
     В связи с  этим стоит, пожалуй, еще раз  обратиться к 104-му листу дела
Н.С.  Гумилева,  где  содержится выписка  из протокола  заседания Президиума
Петроградского Губчека. Там  было написано: "Гумилев Николай  Степанович, 35
лет,   бывший  дворянин,  филолог,  член  коллегии  издательства  "Всемирная
литература",  участник  Петроградской боевой контрреволюционной организации,
активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания,
обещал  связать  с организацией в  момент восстания интеллигентов,  кадровых
офицеров,   которые   примут  активное  участие  в  восстании,  получил   от
организации деньги на технические надобности".
     И чуть правее сделана приписка: "Приговорить к  высшей мере наказания -
расстрелу".
     Никакого "постановления", мало-мальски коллегиального  решения не было.
Оказывается,   протокольная   запись   стала   вполне   достаточной,   чтобы
безоговорочно решить судьбу одного из крупнейших русских поэтов.
     Через  три  дня  после "этого" (авт.),  27 августа  1921 года,  Николая
Степановича Гумилева расстреляли.
     В списке обреченных, опубликованном в No 181 "Петроградской правды" тех
дней, Н.С. Гумилев был тридцатым. И, конечно, не последним.
     Чужой  судьбой,  чужой  жизнью  распоряжаться  легче  -  лишь  бы  свою
сиюминутную  репутацию или, как бы еще сказали, "реноме" спасти,  утвердить.
Но главная  ущербность  -  это сиюминутность,  даже  если  она  прикрывается
громкими  фразами.  Сиюминутность  всегда  от  слабости,  а  не  от  силы  и
убежденности. Кто забывает это, того самого забывают. В  1964 году незадолго
до смерти  А.Ахматовой руководителям  ЦГАЛИ  пришло в  голову "облагородить"
свою организацию.  Отныне  архив  ЦГАЛИ  украшает фотография  А.Ахматовой  с
надписью: "Милым Цгалийцам на память об Ахматовой"...
     Но   ничто  не  исчезает  бесследно.  Рано  или  поздно  справедливость
вырывается из мглы забвения. К счастью  ныне здравствующих,  и  ради будущих
обрело  свое  достойное  место  в  истории  имя  гражданина  России  Николая
Степановича Гумилева.
     Итак,   снова:  "Постановление  Президиума   Петроградской   губернской
чрезвычайной комиссии от 24  августа 1921 года в отношении  Гумилева Николая
Степановича отменить и дело производством прекратить за  отсутствием состава
преступления."  В.Руднев  "Протест  /от   20.09.1991  г./  по  делу  Николая
Гумилева", "Известия", No 226, от 21 сентября 1991 года.
     Вот и все. И произошло это,  как уже было говорено, в  день Веры. Может
быть, веры  в справедливость, в истину, в добро. В то, что  к  делу Гумилева
еще вернутся когда-нибудь, когда окажется, что реабилитировать его надо было
не  с  формулировкой   отсутствия  в   его   поступках   и  жизни   "состава
преступления", а  за "отсутствием  события  преступления", а то и вследствие
"изменения обстановки".
     Но не изменится  ли  обстановка еще раз,  не  окажутся  ли  поэты опять
виновниками грядущих политических событий?
     В 1968 году Прокуратура СССР по ходатайству П.Н.Лукницкого может быть и
хотела бы взяться за пересмотр дела, да не решилась.
     Смутили строки:
...когда вокруг свищут пули, и волны ломают борта,
Я учу их как не бояться, не бояться и делать, что надо...
     или такие:
Я конквистадор в панцире железном...
     или такие:
Я пропастям и бурям вечный брат...
     Сегодня обстановка  изменилась. Разрешено "учиться не бояться, и делать
что надо", и даже спонсировать конквистадоров...
     А как  только стало  разрешено, и Союз писателей, и  Фонд  культуры,  и
Прокуратура,  и КГБ, и  Союз юристов  поспешили Гумилева  тоже всеподданейше
полюбить, и поставили в "деле" долгожданную точку.

ПОГОСТ
     Ушла Советская власть, так  и не  реабилитировав Гумилева. Некоторые ее
противники,  рядящиеся  сегодня  в  одежды  демократии   стараются  искупить
содеянное. И к ним  уместно  применить формулу Ф.Ницше из "Антихристианина":
"Я  возражаю против  того, чтобы  вносить фанатика в тип  искупителя".  (Сб.
"Сумерки Богов", Политиздат, 1989 г., стр. 49).
     Остались непохороненные тела и память.
     Газета   "Революционное  дело"   сообщила  о  подробностях   расстрела.
"Расстрел  был  произведен  на одной  из станций Ириновской железной дороги.
Арестованных  привезли  на  рассвете и заставили  рыть  яму. Когда яма  была
наполовину  готова, приказано было всем раздеться. Начались крики,  вопли  о
помощи.  Часть  обреченных  была  насильно  столкнута  в яму, и  по яме была
открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем  же
манером. После яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей".
     Станция узнана  позднее,  - Бернгардовка. Место  расстрела  установлено
А.А.Ахматовой и  П.Н.Лукницким. В  книге  Веры Лукницкой  "Николай  Гумилев"
дается фотография предполагаемого места расстрела. Эту фотографию сделали мы
с мамой.
     В 1988 году мы с  ней, по  традиции, отправились, как всегда  на машине
ежеполугодный  визит  в  Ленинград,  навестить  близких на  Серафимовсвом  и
Пискаревском.  Как-то  само  собой  решили  потом  проехать  к месту  гибели
Гумилева,  что  возле  села  Бернгардовка,  разыскать  его,  если  повезет -
сфотографировать.
     Доехали  быстро,  папочкой  составленный  план  местности  (о  нем  уже
упоминалось) был  подробен и ясен.  Когда до искомой сосны оставалось метров
сто пятьдесят-двести, дорогу нам перегородил характерный забор с проломанной
колючей проволокой, свидетельство того, что мы попали на территорию воинской
части.
     Не  успели  мы  сориентироваться,  как  ни  из  чего  явилась   фигурка
прапорщика.  Но  провидение, как  говаривал веселый  и бородатый  Жюль Верн,
приходит  к людям тогда, когда исчерпаны  все возможности. И точно,  судя по
цвету  петлиц  прапорщика, мы оказались  на территории части МВД.  Это  было
особенно  приятно и своевременно, поскольку как  раз в это время, я служил в
этом ведомстве.
     Прапорщик изучил мои документы и поинтересовался целью нашего визита.
     -Место гибели летчика Севостьянова, -  сказал я, как и было написано на
страничке папиного дневника.
     -И других, - тихо добавила мама.
     Прапорщик оказался любезным  перед референтом  заместителя министра, он
даже показал нам искомое место и разрешил  его сфотографировать.  А заодно и
соседнее, с сосной, то, что и было истинной целью нашего сюда приезда.
     Место расстрела Гумилева.
     Во  многих книгах о  Гумилеве я потом видел этот, сделанный  нами кадр,
естественно, и, как всегда, без упоминания имен авторов.
     ...На обратном пути,  уже у выезда из Бернгардовки, мы с  мамой  купили
большой букет белых роз и  положили его к  памятнику  летчику  Севостьянову,
установленному неподалеку, принявшему в дни битвы за  Ленинград неравный бой
с немецкими "мессершмидтами".
     Для поклонников внекультовых религий  скажу, что  Гумилев  был казнен в
четверг.
     Через неделю, 1 сентября 1921  г. "Петроградская правда", No 181,  на 1
полосе, в 1 столбце, во 2 абзаце снизу сообщила о расстреле.

ПАМЯТНИК
     Задолго  до  того,  как  стихи Н.Гумилева  стали  издаваться  в России,
задолго  до  того,  как милостиво было разрешено ознакомиться с  его  делом,
Н.Гумилеву был уже поставлен памятник.
     Первый  биограф Гумилева  - Павел Лукницкий  в 1932  году, в  Памирской
гряде гор открыл несколько пиков. Самый высокий он назвал пиком Маяковского.
Сейчас  не  только географы и альпинисты знают этот  пик. Пик нанесен на все
географические карты мира.
     Но,  вряд ли многим  известно, что в той  же  гряде гор,  в том же 1932
году,  недалеко от пика Маяковского,  появились  еще названия,  данные тогда
Лукницким: скала "Ак-Мо" и массив "Шатер", также вошедшие в атласы.
     "Ак-Мо"  -  это "Acumiana" Лукницкого, то  есть его Ахматова. "Шатер" -
название сборника африканских стихов Гумилева.
     В этих названиях Лукницкий сохранил для себя живыми русских поэтов.
     Я горжусь  тем,  мой  отец  подчеркнул  целостность  культуры, важность
уважения к прошлому.
     После   смерти  Павла   Лукницкого,   Федерация   альпинизма  вошла   в
Правительство СССР с ходатайством о присвоении одному из безымянных пиков на
Памире его имени.
     Ходатайство было удовлетворено. В Памирской гряде гор  высится отныне и
"пик Лукницкого".
     Но...  у  всяких подножий,  как  водится, "и  по сегодня  много  ходит"
равнодушных всех пережитых времен - сталинского, брежневского, горбаческого,
нынешнего...,  которые занимаются делами, даже  умеют к  месту процитировать
поэта, и их равнодушием, ими же, или их  единомышленниками убиенного. Они не
смотрят на вершины и не прислушиваются к своим душам...
     И  происходит  это,  по-моему,  потому,   что  "рождаемая   современной
состязательной   публичностью   интеллектуальная   псевдо-элита   подвергает
осмеянию  абсолютность  понятий Добра  и Зла,  прикрывает  равнодушие  к ним
"плюрализмом идей" и поступков".





































     Павел  Николаевич Лукницкий,  родился 29 сентября ст. стиля 1902 года в
Петербурге,   скончался  в  июне   1973   года,   в   Москве,   похоронен  в
Санкт-Петербурге. Дворянин. Учился в Кадетском и Пажеском Его И.В. корпусах,
Институте  живого слова. Закончил Петроградский университет.  Первый биограф
Николая Гумилева. Один из  основателей  литературных групп 20-х годов.  Член
(технический секретарь) Петроградского Союза поэтов  с 1924 года. Член союза
писателей  СССР  с 1934 года. Действительный  член  Географического общества
Академии  наук  СССР.  Исследователь  районов  Памира, Мончетундры,  Сибири.
Участник  ВОВ  с  июня  1941 по  май  1945. Автор  58  книг прозы и  стихов,
переводчик    таджикского   народного    эпоса,    писателей   Таджикистана,
Азербайджана.   Поэзия:  "Волчец",   "Переход";   Драматургия:  "Город-сад",
"Священное  дерево"; Проза, романы  и  повести; "Мойра",  "Дивана", "Безумец
Марод-Али", "Всадники и  пешеходы", "Памир без легенд", "У подножия смерти",
"За синем  камнем",  "Земля молодости", "Ниссо" (переведен на 34 языка), "На
берегах  Невы",  "Ленинград  действует..."  -  3-х  томная  эпопея, "Делегат
грядущего", "Время за нас", "По дымному следу" и других.
     В момент ареста Лукницкого Ахматова уехала лечиться в Кисловодск, Пунин
был я Японии.
     Упоминаемая  запись и  подобные другие  из дневника "Первого  Эккермана
Ахматовой"  (Н.Струве) публиковались вдовою писателя  не раз:  в 1987 году в
"Библиотеке  "Оконька"; в  1988  году в  журнале  "Наше наследие"; в книге о
Лукницком "Перед Тобой земля"; в 1989 году  в вестнике  РХД;  в 1991  году в
двухтомнике "Встречи с Анной Ахматовой".
     Дома хранится ксерокопия полного комплекта архива.

     И  все  же,  Николай  Семенович Тихонов,  не  смог не  выразить  своего
публичного признания работы моего отца, надписав в  1977 году  маме на своей
книге  "Брамбери":  "Вере  Константиновне Лукницкой, хозяйке фантастического
города документальных поэтических  воспоминаний,  владелице поэтических тайн
прошлого  русской поэзии  - с удивлением  к исполненной ею  работе в области
поэтических открытий - сердечно Николай Тихонов. 1977 г."

     Терехов Г.А., (в 1990  г.)  персональный пенсионер, доцент Высшей школы
КГБ СССР, 1937-1948 -  зональный прокурор по Ленинграду и Северному Кавказу,
1948-1956 - главный транспортный прокурор, 1956 -1970 -  начальник отдела по
надзору  за следствием в  органах госбезопасности, член коллегии Прокуратуры
СССР, старший помощник Генерального прокурора СССР.
     Книги  Л.Н.  Гумилева  "Древние тюрки",  "Открытие Хазарии"  и  другие,
подписанные Лукницкому  при их встречах в Ленинграде в 1968  году: "Дорогому
Павлу  Николаевичу от старинного друга",  говорят о сохранившемся  чувстве к
Лукницкому, и в 80-х, когда  мама бывала у  Л.Н.Гумилева  в  Ленинграде,  он
неизменно повторял ей: "Издавайте все! Все, что записывал Павел Николаевич -
точно. Все так и было".
     В "Мерани" том стихотворений, который собрала мама и неизвестные  факты
биографии поэта, которые дали материал для  работы многих литературоведов  о
Гумилеве и составителей  книг Гумилева,  вышел раньше,  чем  означенный  том
"Библиотеки поэта" в Советском писателе. Но в письме, по тем временам, важно
было  подчеркнуть  -   "Советский  писатель".  Издать  книгу  в   Тбилисском
издательстве  "Мерани"  маме  предложил В.П.Енишерлов, работавший  в журнале
"Огонек"  заведующим  отделом. Енишерлов был  изумлен,  прочитав принесенные
мамой для публикации  материалы  о Гумилеве.  Сто страниц неизвестных фактов
биографии поэта, подлинники стихотворений поэта и т.д. Холодно и недоверчиво
спросил:  "Что еще за новости? Откуда  это  у Вас, почему это до сих  пор не
известно?" Мама рассказала  о существовании архива, о котором, кстати, знали
очень  многие  официальные  лица,  литературоведы,  журналисты, писатели, не
только  в  России.  В.П.  сразу проявил  активное  участие  в  обнародовании
материалов,   предложив  своему  другу,   редактору  "Мерани"   издать   том
стихотворений  Гумилева  с  маминым  очерком  о жизни  и творчестве  и  его,
енишерловским  предисловием, которое он  приложил к  рукописи, позаимствовав
его из маминого же очерка.  В начале  1987  года в библиотеке "Огонька" была
издана книжка Веры Лукницкой "Из двух тысяч встреч. Рассказ  о летописце"  и
несколько публикаций  в журнале "Наше наследие", где Енишерлов  стал главным
редактором.
     В  этом  управлении я  раздобыл  некоторые  материалы  для  своих книг:
"Начало Водолея",  "Бином Всевышнего", "Мамочкин социализм", "Это потому что
- ты...", "Киллеров просят не беспокоиться" и других.
     Эту  статью  я  диктовал  заместителю  главного   редактора  Александру
Мостовщикову, ставшему впоследствии моим другом, в подъезде редакции "МН" на
Пушкинской площади, куда я зашел  из прокуратуры. В подъезде, потому что  не
было свободного  кабинета,  а в его собственном, его  помощница  Лена  Ханга
принимала  какую-то,  по тем временам, "крутую"  делегацию. Кроме того, мы с
ним оба боялись утечки информации.
     8 Ирина  Одоевцева  , на  самом  деле -  Ираида  Густавовна  Геннике, с
существенно  отличающимся,  от   общепринятой   ее  биографической  справки,
возрастом. "Плохо  работаешь, товарищ Дантес, - хотелось добавить, - а может
это вообще не Одоевцева, и книга ее  - не та, и вообще все в этой истории не
то".
     8 Такими папками, ожидающими  пересмотра  по  делу,  в  том  момент был
завален  весь этаж прокуратуры.  Очевидцы  рассказывают, что после ХХ съезда
был завален и вес