Ярослав Голованов, Юлий Гусман.
    Контакт

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Юность", 1976, N 6.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   14 марта, пятница. Нью-Йорк.

   За белым полицейским "доджем" с красной мигалкой на  крыше  по  широкой
бетонной автостраде мчится кавалькада длинных черных "кадиллаков". Высокий
голос сирены достигает истерических нот, когда машины, вынырнув из синего,
наполненного сладким дымом тоннеля, вынеслись к подножию  главного  здания
ООН. Шесть молодых щеголеватых  мужчин,  привычно  улыбнувшись  объективам
фотоаппаратов,  быстро,  перепрыгивая  через  ступеньки,   поднимаются   к
небоскребу и входят в просторный холл, под высоким потолком которого летит
наш первый спутник - старинный, еще 50-х  годов,  дар  правительства  СССР
Организации Объединенных Наций.


   Зал  заседаний  ООН  полон.  Журналисты  с  любопытством  рассматривают
шестерых, сидящих за отдельным столом. На них нацелились  своими  голубыми
глазами кино- и телекамеры.
   - Дамы и  господа,  -  призвав  к  вниманию,  открыл  пресс-конференцию
председательствующий. - Космическое сотрудничество двух великих  держав  -
Советского  Союза  и  Соединенных  Штатов   -   сегодня   приносит   новые
великолепные   плоды.    Уже    недалек    тот    день,    когда    первая
советско-американская экспедиция  на  Марс  возьмет  старт  с  орбитальной
станции  "Мир-4".  Мне  доставляет  большую  радость  представить  вам  по
поручению Академии наук СССР и Национального управления по  аэронавтике  и
исследованию космоса США окончательно  утвержденный  вчера  первый  экипаж
марсианской экспедиции. В него вошли прославленные герои космоса и  видные
ученые: начальник экспедиции и командир  космического  корабля  "Гагарин",
генерал-майор Александр Седов; командир десантного корабля  "Мэйфлауэр"  и
руководитель группы высадки бригадный генерал Алан  Редфорд;  борт-инженер
доктор Джон Стейнберг, лауреат премии Винера, который,  конечно,  известен
вам как автор робота "Зоэ", способного "рождать"  подобных  себе  роботов.
Перед вами - заместитель директора института медико-биологических  проблем
космонавтики, доктор биологии Анзор Лежава; астрофизик, автор новой теории
пульсаров, профессор Майкл Леннон-второй и,  наконец,  геолог  экспедиции,
профессор  Ленинградского  университета,  доктор  геолого-минералогических
наук Юрий Раздолин. Закончив курс комплексных  тренировок  в  США,  экипаж
завтра вылетает в Советский Союз для продолжения предстартовой  подготовки
и последующего отдыха... Нет сомнения, - продолжает  председатель,  -  что
сотрудничество  государств  в  организации  первой  в  мире   межпланетной
экспедиции явится великолепным доказательством  торжества  политики  мира,
направленной на благо всех народов  Земли...  Уважаемые  дамы  и  господа!
Подробности предстоящего полета хорошо известны  из  имеющихся  у  вас  на
руках материалов, так что  предлагаю  перейти  к  вопросам...  Прошу  вас,
мистер Джексон, "Юнайтед Пресс Интернэйшнл"...



   26 марта, среда. Москва.

   Седов  молча  сидит  на  белой  металлической  вертящейся  табуретке  в
кабинете старого своего приятеля терапевта Зорина и сосредоточенно смотрит
в пол, вертя в руках линейку. В  кабинете  все  выкрашено  в  ослепительно
белый цвет, Профессор Зорин - консерватор, он никогда не  прислушивался  к
рекомендациям  психологов  из  института  технической  эстетики  и  всегда
считал, что если белый "больничный" цвет сковывает робкого посетителя,  то
это к лучшему. В этой светлой, стерильной обстановке  единственным  темным
пятном был космонавт.
   - У меня  новости  неважные,  Александр  Матвеевич,  -  говорит  Зорин,
перебирая бумаги на столе. - Кое-что в твоих анализах кое-кого смущает...
   - "Кое-что", "кое-кого"!.. - взрывается Седов. - Вам всем просто  покоя
не дает, что мне уже не двадцать, а я все еще  летаю,  нарушая  тем  самым
ваши вековечные инструкции, рекомендации, всякие там ваши диссертации...
   - Я не желаю говорить с тобой в таком тоне, - резко  перебивает  Зорин.
Опять длинная пауза. - Пойми наконец, - спокойно, почти ласково продолжает
врач, - что никто из нас, увы, не становится с годами здоровее.
   - Запомни, Андрей Леонидович, - со вздохом  говорит  Седов,  -  у  меня
здоровья хватит еще на десять, а может, и на двадцать медкомиссий.
   - Я тоже верю в это. Но это пока твои и мои  субъективные  ощущения,  а
вот объективные результаты исследований. - Он поднимает со стола листки. -
И если оснований для паники - даю тебе честное слово - пока  никаких  нет,
все же еще раз помучить тебя мы обязаны. Понимаешь, обязаны,  и  все  тут.
Трехлетний полет к Марсу - это не двухнедельная  прогулка  на  Луну.  А  с
такими бумажками комиссия тебя зарубит...
   Седов сжимает линейку так, что белеют суставы пальцев.
   - Твоя комиссия да и ты сам всегда верили анализам мочи и кардиограммам
больше,  чем  живым  людям.  Врач  обязан  быть   психологом,   провидцем,
гипнотизером, черт возьми, а  вы  превратились  в  операторов  электронных
машин! Как бы вы были счастливы, если бы  я  только  сидел  в  президиумах
торжественных собраний или писал  мемуары!  Я  хочу  работать,  понимаешь,
ра-бо-тать,  а  не  занимать  хорошо  оплачиваемые  и  никому  не  нужные,
специально "за заслуги" придуманные штатные единицы, ясно? А здоров я, как
бык!
   - Что дозволено Юпитеру, того нельзя быку, -  улыбается  Зорин.  -  Ты,
Саша, в свои сорок  пять  успел  предостаточно,  не  тебе  говорить...  Но
забрать  тебя  недельки  на  две,  повторяю,  мы  обязаны.  Тренировки  вы
завершили, а кататься с американцами по стране и без тебя  смогут.  Только
здоровье сохранишь. Знаю я грузинское гостеприимство,  целее  будешь...  В
общем, сворачивай свои дела...
   - Легко сказать, - ворчит Седов. - Я еще должен съездить  в  деревню  к
матери...
   -  Вот  к  матери  съезди,  -  встрепенулся  Зорин.  -  Молочка  попей,
погуляй...
   Седов вздыхает. Табуретка под ним скрипит.


   Зал оперативного руководства ИКИАНа (Института космических исследований
Академии наук СССР). Три ряда столов-пультов - те, что позади,  чуть  выше
передних - развернулись  широкой  дугой  против  стены  с  многочисленными
экранами  и  световыми  табло.  Сейчас  начнется   обычная   "летучка"   -
оперативное совещание всех советских и американских  служб,  ответственных
за подготовку экспедиции на  Марс.  Работа  довольно  нудная,  монотонная,
романтику в  которой  могут  отыскать  разве  что  зелененькие  выпускники
факультета журналистики. Со скучным сонным лицом  входит  в  зал  академик
Илья Ильич Зуев.  Здоровается  за  руку  с  генерал-полковником  Викентием
Кирилловичем  Самариным,  кивает  космонавтам  и  операторам,  сидящим  За
столами-пультами, на которых  укреплены  таблички:  "Дежурный  баллистики,
"Дежурный    СЖО"    (система    жизнеобеспечения),     "Дежурный     МБК"
(медико-биологический контроль), "НАСА", "Байконур", "Канаверал",  "Служба
Солнца", "МИР-4". Зуев лениво снимает пиджак,  вешает  на  спинку  кресла.
Девушка в белом передничке ставит перед ним чашку черного кофе.
   - Спасибо. - Прихлебнул кофе, искоса посмотрел  на  большое  светящееся
табло точного времени над экранами: 8:59. Говорит громко,  всему  залу:  -
Начинаем, товарищи! Слушаем Хьюстон...
   Вспыхнул большой экран, на котором, словно в зеркале,  отразился  такой
же зал, только таблички были уже английские, а вместо  Зуева  сидел  Майкл
Кэтуэй - руководитель американской части программы.
   -  Доброе  утро,  мистер  Кэтуэй,  -  весело  говорит  Зуев.  -  Просим
подтверждения старта транспортного корабля "ШАТТЛ-47".
   - Отрыв от старта - 19:41:05 мирового времени. У нас все в порядке.
   - О'кей! - говорит Зуев. - Просим подтверждение "МИР-4".
   На другом экране вспыхивает новое изображение; два  человека  в  легких
спортивных костюмах в командном пункте долговременной орбитальной  станции
"МИР-4".
   - Говорит "МИР-4". Старт 19:41:05 принят.  Маяки  начинают  работать  в
режиме сближения по докладу с борта. "ШАТТЛу-47" дается третий причал, как
просили.
   - Принято, - говорит Кэтуэй. - Прошу запасной радиоканал.
   - Минуточку, - отвечает станция.  Один  из  сидящих  за  пультом  вдруг
всплывает, летит к  потолку,  возвращается  с  бортовым  журналом.  -  Ваш
запасной канал с 112,34 до 112,73.
   - Вопросы к Хьюстону? - спрашивает Зуев.
   - Вопрос доктору Райту,  -  говорит  по-английски  Леннон,  сидящий  за
пультом "Связь с экипажем". И на  экране  возникает  новое  лицо:  Райт  -
конструктор систем ориентации "Мэйфлауэра".
   - Хэлло,  Микки!  Мне  нужны  расчеты  эрозии  оптических  поверхностей
фотоумножителей от испарения в вакууме, - говорит Леннон.
   - Получите сегодня после ужина, - отвечает Райт.
   - А раньше нельзя?
   - После нашего ужина, - улыбается Райт, -  а  у  вас  это  будет  после
завтрака.
   - О'кей!
   - Слушаем службу Солнца, - громко перебивает Зуев.
   - Крым на связи, - загорается экран.
   Красивая  загорелая  женщина,  заглядывая  в  бумажку,  говорит   тоном
учительницы начальных классов:
   - Мы  уже  докладывали  ночью,  повторяем  для  всех:  по  хромосферным
вспышкам в открытом космосе работы для "Гагарина" закрываются с 11  до  14
часов. Прогноз на ближайшие сутки...
   Прерывая эти слова, в динамиках нарастает какой-то резкий свист, быстро
переходящий в громкое гудение. Изображения на  экранах  искажаются,  будто
кто-то, сидящий по ту сторону экранов, яростно мнет руками  картинку.  Это
длится всего несколько секунд, и вот все снова на своих местах.
   - В чем дело? Кто дежурит по связи? - раздраженно кричит Зуев.
   У пульта "Дежурный по связи" молодой инженер, растерянный и  смущенный,
запинаясь, бормочет:
   - У нас все в порядке, Илья Ильич... Амплитуда...
   - Это называется - в порядке?!  Меня  не  интересуют  амплитуды.  Мы  с
Крымом не можем связаться  нормально,  а  собираемся  с  Марсом  говорить!
Сколько это будет продолжаться, я вас спрашиваю?
   - Илья Ильич, - начинает инженер, но Зуев тут же перебивает его:
   - Что за помехи? Откуда помехи? Кто нам мешает? Надо найти  и  наказать
примерно!
   - Очевидно, это помехи ионосферного происхождения...
   - Молодой человек, я этими делами занимаюсь без  малого  сорок  лет,  -
Зуев в сердцах  бросает  на  пульт  белые  наушники,  -  почему-то  раньше
ионосфера не  мешала.  Я  потребую  создания  специальной  комиссии.  Пора
кончать с этим делом! У нас нет элементарной дисциплины и культуры работы!
   - Не поняла? - спрашивает красивая дежурная Крымской службы Солнца.
   - Это к вам не относится...
   Кэтуэй холодно спрашивает с экрана по-русски, сильным акцентом:
   - Мистер Зуев, когда ваша служба давала солнечный прогноз, у нас прошел
сбой связи. Что это значит?
   - У нас тоже прошел сбой,  но  что  это  значит,  я  еще  не  знаю.  Мы
разберемся и объясним...
   - Но это становится регулярным...
   - Простите, но я могу предъявить точно такие же претензии Хьюстону.
   - В Хьюстоне все о'кей...
   - И у нас тоже о'кей. Я  повторяю;  мы  разберемся.  Итак,  на  чем  мы
остановились? Прогноз на ближайшие сутки. Слушаем Крым.
   - Прогноз на ближайшие сутки в норме. Ожидаемая доза от ПКИ  [первичное
космическое излучение] до 11 миллиардов в сутки,  -  так  же  назидательно
говорит загорелая дежурная.
   - У вас все? - спрашивает Зуев.
   - Все.
   - Тогда подготовьте мне сводку по активности Солнца на время  нашего  с
вами сеанса. А то тут у нас собственную халтуру валят на ионосферу.  -  Он
зло косится  на  молодого  инженера  за  пультом  дежурного  по  связи.  -
"Гагарин" знает о запрете по хромосферным вспышкам? -  спрашивает  Зуев  и
оборачивается к одному из темных экранов.
   Молчание.
   - Я вызываю "Гагарин", - нетерпеливо говорит Зуев.
   - Проспали сеанс на "Гагарине", - тихо шепчет Лежаве Раздолин.
   Космонавты, кроме дежурного  по  связи  Леннона,  сидят  на  "гостевых"
креслах, куда обычно  сажают  большое  начальство,  которое  любит  бывать
здесь,  особенно  если  существует  поганая  гарантия  успеха  какого-либо
космического эксперимента.
   - Я вызываю "Гагарин", - раздельно и громко говорит  Зуев,  нетерпеливо
постукивая по пульту авторучкой.
   Экран вспыхивает:
   - Простите, Илья Ильич! Тут у нас...
   - Что у вас? Да что это, в самом деле, сплошные сюрпризы сегодня!  Тоже
"амплитуды"?
   -  Да  нет,  ничего,  пустяки,   -   на   экране   смущенно   улыбается
космонавт-испытатель.
   - Запрет по Солнцу вы приняли?
   - Да. У нас и нет никаких наружных работ. Все испытания корабля идут по
штатной программе. Проверка аварийной системы связи  закончена  сегодня  в
6:35, замечаний нет. - И добавляет неофициальным тоном: - У  нас,  правда,
все в порядке, Илья Ильич... -  но,  говоря  это,  он  смотрит  куда-то  в
сторону.
   - Что у вас все-таки там происходит? - недовольно спрашивает Зуев.
   - Тут вентилятор  батарейный  взбесился.  Летает,  мы  его  поймать  не
можем...
   - Сачком! Сачком его! - кричит Раздолин.
   - Каким сачком? - оторопело спрашивает человек с экрана.
   - Для бабочек.
   Все смеются.
   - Почему Саши так долго  нет?  -  спрашивает  Редфорд,  наклонившись  к
Лежаве.
   - Ты что, медиков не знаешь? Наши ничуть не  лучше  ваших,  -  отвечает
Анзор.
   Вновь загорается экран Крымской службы Солнца,  и  та  же  хорошенькая,
загорелая женщина таким же "педагогическим" тоном докладывает:
   - По данным системы "Дозор", сбоев связи по вине Солнца на время сеанса
быть не может.
   - Так, -  говорит  Зуев.  -  Спасибо.  Будем  искать.  И  найду!  -  Он
припечатывает кулаком пульт. Пустая чашечка со следами кофейной гущи  тихо
звякает...



   20 мая, вторник. Подмосковье.

   В  рабочей  комнате  "марсианского  корпуса"  Космического  центра   за
столами, заваленными графиками и бортжурналами, Редфорд и  Леннон.  Входит
Стейнберг, явно чем-то озабоченный, что не  мешает  ему,  впрочем,  жевать
резинку.
   - Нам надо посоветоваться, ребята, - хмуро говорит он, подойдя к  столу
Алана.
   - Сейчас? - Редфорд поднимает голову.
   - Лучше сейчас...
   Леннон встает из-за своего стола, медленно подходит.
   - Ты чем-то взволнован, Джон? - спрашивает он Стейнберга.
   - Не совсем так.  -  Стейнберг  выплевывает  жвачку  в  руку,  а  потом
приклеивает  к  пульту.  -  Со  мной  говорили  наши  ребята   из   службы
безопасности и просили разузнать тут кое о чем.
   - О чем, например? - спрашивает Редфорд.
   - Например, о том, что за штуки делают русские со связью.
   - А что они делают со связью? -  не  глядя  на  Стейнберга,  спрашивает
Леннон.
   - В последнее время они регулярно глушат связь Хьюстона, идут сбои всей
нашей телеметрии, сильные помехи даже на самых коротких волнах,  искажение
и полная потеря видеоканала. Сначала  русские  делали  вид,  что  виновато
Солнце, валили все на ионосферу, но ведь наивно думать, что все это нельзя
проверить. Наши в Хьюстоне  проверили,  оказалось,  что  все  это  "липа".
Очевидно, это они глушат нас, глушат даже систему противоракетной обороны.
А это, как вы понимаете, уже не шутки...
   - Но как можно предполагать, что они делают это со злым  умыслом,  если
они и себя тоже глушат? - спрашивает Редфорд.
   - Ну, это может делаться для отвода глаз... -  Стейнберг  неопределенно
покрутил пальцами в воздухе. - Одно дело, когда ты знаешь, что сбой будет,
и готов к нему, другое, когда это полная неожиданность...
   - Послушай, Алан, - вступает в разговор Леннон, - даже если это не злой
умысел, если они искренне не могут разобраться в этих помехах на Земле, то
что мы будем делать на траектории?
   - Я думаю о другом, - добавляет Стейнберг. - Что  мы  будем  делать  на
траектории, если здесь, на Земле, русские действительно что-то темнят...
   - Как тебе не стыдно, Джон! - резко оборачивается Редфорд.
   -  А  почему  я  должен  верить?!  -   взрывается   Стейнберг.   -   Ты
демократ-идеалист! Ты, разумеется, веришь всем этим договорам, протоколам,
актам, всем этим бумажкам. А знаешь, как это  все  у  русских  называется?
"Филькина грамота"!
   - Что это? - спрашивает Редфорд.
   - Trickery, - невозмутимо переводит Леннон.
   - Они просили, чтобы мы здесь разузнали,  что  это  за  сбои  и  почему
русские крутят, - уже тихо, примирительно сказал Стейнберг.
   - Я бригадный генерал военно-воздушных сил Соединенных Штатов, - глухо,
но твердо ответил Редфорд. - Я четыре раза летал  в  космос  и  просто  не
успел выучиться на шпиона. Передай твоим ребятам, что для выполнения этого
поручения у меня не хватает образования...
   - Ну, Алан, причем здесь шпионаж? - смутившись, спрашивает Стейнберг.
   - А что тогда означает "разузнать"?
   - Ну просто, может быть, заговорить на эту тему,  посмотреть,  как  они
прореагируют, - поясняет Леннон.
   Редфорд задумался. Резко встал.
   - Согласен. Пошли.


   В огромном здании МИКа - монтажно-испытательного корпуса, - под сводами
которого всегда гуляет эхо голосов, стоит марсианский корабль "Гагарин"  -
точная копия того,  испытания  которого  заканчиваются  сейчас  у  причала
орбитальной станции "МИР-4".
   Сооружение это, по размерам своим  близкое  к  морскому  теплоходу,  по
внешнему облику не похоже ни на что, известное нам. Собранный  на  орбите,
"Гагарин"  будет  летать  только  в  пустоте  космоса,   поэтому   у   его
конструкторов не было необходимости думать о  том,  чтобы  отсеки  корабля
размещались компактно, а его формы были обтекаемы.  Вакуум  и  невесомость
создали новый инженерно-конструкторский  стиль,  породили  невозможную  на
Земле межпланетную архитектуру, в которой впервые не спорили рационализм и
свобода решений.
   Корабль стоит в переплетении кабелей, проводов,  в  окружении  пультов,
приборов, в центре  того  лабораторного  хаоса,  в  котором  есть  высокий
порядок  и  строгая  логика   и   который   представляется   хаосом   лишь
непосвященному.
   Возле корабля у переносного пульта на круглом вертящемся табурете сидит
Лежава с большой папкой  документов  в  руках.  Он  что-то  перекладывает,
перетасовывает,  вытаскивает  скрепки,  перекалывает.  Рядом  копошатся  в
бумагах  Седов  и  Раздолин.  В  расписании  занятий  вся  эта  канцелярия
значилась как  "работа  с  документацией",  но  сейчас,  когда  неожидание
явившиеся американцы затеяли этот разговор  о  радиосбоях,  все  оставили,
разумеется, свои дела. Претензии американцев были совершенно неожиданны, и
Раздолин поначалу даже растерялся:
   - Я геолог и ни черта в этом не понимаю...
   - Я тоже не специалист по связи, но не надо  быть  специалистом,  чтобы
понять, когда тебя дурачат, - резко бросил Стейнберг.
   -  Наверное,  мы  зря  затеяли  этот  разговор,  -  примирительно  стал
замазывать его слова Леннон.
   - Да как ты мог так думать! - Лежава налетает  на  Стейнберга  со  всем
своим грузинским темпераментом. - Это мы тебя дурачим?!
   - Тихо! Тихо! - обрывает Седов. -  Алан,  я  благодарен  тебе  за  этот
разговор. И я хотел бы, чтобы в будущем все неясности между нами  решались
так же: гласно и открыто. Я  действительно  не  знаю,  что  происходит  со
связью, даю тебе слово. Я думаю, надо спросить у Зуева.
   Он оглянулся на друзей. Анзор энергично кивнул.
   - Пошли, - сказал Раздолин.
   Американцы не ожидали решения столь стремительного.
   - Но сможет ли он нас принять? - протянул нараспев Леннон.
   - Думаю, что сможет, - сказал Седов.
   Они шли по длинным коридорам ракетного Центра,  мимо  дверей  с  белыми
матовыми стеклами, за которыми работали сотни людей  -  чертили,  считали,
думали, спорили, - работали для них, этих шестерых, думали и  беспокоились
о них, хотя многие люди за этими дверьми и не видели  их  никогда:  не  до
любопытства - дела срочные.