и  призраки,
подходили к ним,  ложились  бесшумно  рядом  -  каждые  двенадцать  минут.
Григорий пытался не глядеть по сторонам,  но  у  него  уже  сложился  этот
двенадцатиминутный ритм. Григорий открывал глаза и вздрагивал всякий  раз,
когда очередной двойник склонялся над ним. Действительно, можно рехнуться.
Собрав волю, Григорий приказал себе: спи!
   Кажется, ему удалось вздремнуть. Но тут же едва слышный шорох  разбудил
его. Открыв глаза, Григорий увидел, как поднялся Борис, постоял,  а  потом
пошел в темноту.
   - Боря! - окликнул его Григорий.
   Не отвечая, Борис ускорил шаги. Григорий вскочил  и  кинулся  вслед  за
ним. Оба они запомнили, где лежит нейтронный пульсатор - у  крайнего  угла
мраморной лестницы, - и  теперь  бежали  туда,  один  в  десяти  шагах  от
другого. Григорий догнал Бориса, когда тот, опустившись на корточки, шарил
в цветах. Оружие они схватили одновременно.
   - Не смей!.. - прошипел Григорий.
   - Уйди! - угрожающе ответил Борис.
   - Боря!.. - пытался успокоить друга Григорий.
   Борис крутил ему руку, стараясь вырвать пульсатор.
   - Размозжу... это гнилое яйцо... - бормотал он. - Пусти!
   - Рожков! - крикнул Григорий, толкнул товарища в грудь.
   Борис  покачнулся,  ослабил  руку.   Григорий   вырвал   пульсатор   и,
размахнувшись, швырнул его в податливую темноту космовокзала.
   - Назад! - сказал он Борису, ринувшемуся было в здание. - Приди в себя!
   Борис, как ребенок, всхлипнул,  обмяк,  дал  увести  себя  от  ступеней
вокзала.
   - Обоим нам нелегко, - говорил Григорий.  -  Ну,  подумаем,  что  можно
сделать?
   Они заснули, примиренные, прижавшись друг к другу.


   Григория разбудил Борис незадолго до рассвета:
   - Гриша...
   Тот бесшумно поднялся, сел.
   - Что-то изменилось, - сказал Борис. - А что, не пойму.
   Григорий минуту слушал.
   - Перестало звенеть! - сказал он.
   - Правда, - согласился Борис. - К чему это?..
   Они просидели до рассвета, вслушиваясь в бесконечную тишину.
   Рассвет не принес никаких  изменений:  слонялись  двойники  по  поляне,
боролись возле ступеней  за  нейтронный  пульсатор,  потом,  примирившись,
сгорбившись, шли через поле к ним. Борис скрипнул зубами.
   Григорий,  чтобы  отвлечь  товарища,  начал  было  читать  из   русской
старинной басни:
   - Волк, думая залезть в овчарню, попал...
   Но Борис глянул ему в глаза, и Григорий смолк: остроты не получилось. И
сам он чувствовал, что фальшивит. Ему  ли  острить  -  Борис  моложе  его,
весельчак в компаниях среди космонавтов, на Земле - рубаха-парень. Не  его
вина, что он попал в такую  странную  переделку.  Здесь  нужны  психологи,
физики, а Борис просто механик. Но если  здоровый  нормальный  человек  до
такой степени скис, то все это очень плохо - Григорий  смотрел  на  тупое,
бессмысленное кружение двойников. Хуже не придумаешь.
   Нечего было делать. Абсолютно нечего было делать. Это  низводило  людей
до животного состояния. И это было ужасно. Человек будет человеком до  той
поры, пока находится в труде, в движении. Отними у него эту необходимость,
он превратится в амебу, в скота.
   Тяжело Борис поднялся с цветов  -  просто  так,  чтобы  не  глядеть  на
очередную возню у ступеней вокзала. Григорий поплелся за ним.  На  пути  у
Бориса  встали  морские  валуны  -  никто  из  друзей  не   помнил,   чьим
воображением они здесь поставлены. Борис не стал обходить валуны.
   - Сгинь! - пнул ботинком один из них.
   Камень исчез. Космонавты остановились. У обоих захватило  дыхание:  сон
или конец кошмару?.. Борис медленно обернулся к Григорию.  Тот  глядел  на
место, где лежал первый камень. Там были  цветы.  Только  цветы.  Медленно
Борис поднял ногу на второй камень:
   - Рушь! - Пнул, что было силы, ботинком.
   Камень исчез.
   - А-га-а!.. - заорал Борис, вкладывая  в  голос  торжество  и  надежду.
Уперся взглядом в ракету, стоявшую возле космовокзала: - Рушь!..
   Ракета исчезла.
   - Рушь! - обернулся к клумбе цветущих флоксов.
   Флоксы испарились, будто их не было. Борис захлебнулся в восторге.  Тут
же набрал в грудь как можно больше воздуха.
   - Рушь! - гаркнул на кособокий театр.
   Театр беззвучно рухнул.
   - Ру-ушь! - вскинул кулаки Борис на здание космопорта.
   Мраморный красавец дворец исчез. В блеске солнца на  его  месте  встала
натуральная их родная ракета.
   - Бежим! - крикнул Борис Григорию. - Быстрей, тебе говорю! -  Сделал  к
ракете два-три гигантских шага. Тут же остановился: -  Рушь!..  -  крикнул
свирепо многоквартирному дому.
   Дом покачнулся, исчез.
   - Ух ты! - радостно вскрикнул Борис. И Григорию: - Шире шаг!
   Возле ракеты обернулся и уничтожил все корабли, маячившие на горизонте.
Оставил  только  аллею  из  тополей  и  бестолково  кружившихся  по   полю
двойников.
   - Подъем! - схватился за дверь подъемника.
   В последний момент Григорий едва успел нагнуться, поднять  единственный
сорванный ими цветок.


   - К чертям! - говорил Борис, запуская моторы. - Ни одной лишней минуты,
иначе эти голубчики, - показал в иллюминатор на  двойников,  -  полезут  в
ракету. Где их тут размещать?.. - В привычной обстановке юмор  возвращался
к нему. - Старт!
   - Но все же - как с ними быть? - спросил Григорий.
   - Пусть остаются. На память.
   - И тополя?
   - И тополя тоже!
   Когда через час на  прощальном  витке  космонавты  пролетали  над  этим
местом, внизу не было ни аллеи, ни призраков - синий спокойный луг.
   - Еще одна загадка планеты, - сказал Григорий.
   - Пусть ее разгадывают другие, - буркнул Борис. - Не я...
   Однако, отоспавшись, Борис почувствовал, что с вопросами ему одному  не
справиться. Вахта тянулась медленно, а число  вопросов  росло.  Видя,  что
Григорий не спит, Борис постучался в его каюту.
   Григорий лежал на кровати, и, хотя надо было писать отчет о событиях на
Альбароссе, отчета он не писал - думал.
   - Гриша, - спросил Борис, поняв, что минута для  разговора  удачная,  -
сколько мы пробыли на планете?
   Григорий пожал плечами, не понимая, зачем это нужно Борису.
   - У меня тут расчет, - продолжал Борис. - Очень простой:  восемь  часов
облета и на планете двое  суток  по  шестнадцать  часов  -  тридцать  два.
Сколько всего?
   - Сорок, - ответил Григорий.
   - А нам на обследование планеты сколько было дано?
   - Сорок часов...
   - Прикинь - совпадение это или нет?..
   - Что ты хочешь сказать? - спросил Григорий.
   - Кто-то знал на планете точно, сколько нам дано времени.
   Григорий молчал. Борис присел к нему на кровать:
   - Помнишь, мы говорили об экзамене?
   - Помню.
   - Ты и сейчас так думаешь?
   - Может быть...
   - Что значит "может быть"? Отвечай прямо.
   - Я все время об этом думаю.
   - И до чего дошел?
   - Стенные вещи приходят в голову.
   Борис с интересом ждал.
   - Все, что мы... создали там - другого слова не подберу, - космовокзал,
театр, - заговорил Григорий, - было создано мыслью. И разрушить его  можно
было только мыслью...
   - Мы до этого не додумались...
   - Не додумались, Борис.
   - Надо было подфутболить камни сразу же, как они появились.
   - Надо было, ты прав.
   - А мы с маху ломились в стену...
   - Глянуть со стороны - это варварство.
   - Такое впечатление после себя и оставили.
   - Неважное впечатление.
   Борис молчал, ему было стыдно за случай с пульсатором. Чтобы переменить
разговор, он спросил о другом:
   - Двойники? Кому они понадобились в таком числе?
   - Чтобы лучше изучить нас...
   Борис не согласился с этим предположением, но своего объяснения у  него
не было. Он спросил:
   - Считаешь, что у нас вышло плохо?
   - Нужно еще раз побывать на планете.
   "Без меня..." - хотел сказать Борис, но  смягчился:  подумать  об  этом
стоит...
   Григорий, поднявшись с подушки, сказал:
   - Погаси свет.
   Борис погасил. Когда глаза начали привыкать к  темноте,  он  увидел  на
столике, где лежал синий цветок, слабо светящееся пятно.
   - Что такое? - спросил Борис.
   - Погоди еще, - ответил Григорий.
   Спустя минуту Борис различил цветочный венчик и над  ним  -  клубящийся
шар величиной со среднее яблоко.
   - Это я увидел сегодня, - сказал Григорий. - До сих пор  цветок  был  в
шкафу.
   Можно было заметить, что шар над цветком вращается.
   - Альбаросса! - сказал Борис.
   - Ты говоришь о нем, как о живом.
   - Может быть, вся планета живая...
   Борис не посмел возразить: Григорий серьезно относился к своим словам:
   - Может быть, это киборг, - продолжал он. - Ретранслятор на космической
трассе, которую мы случайно пересекаем. Двойники, которых он  создавал,  -
не путь ли это к разгадке? Помнишь, как при трансляции  футбольных  матчей
дублируются  острые  моменты  игры?  Чтобы   зритель   мог   как   следует
рассмотреть? То же на Альбароссе. Вот только кому  ретранслятор  показывал
нас с тобой бесконечное количество раз? Зрители  где-то  есть  -  хозяева.
Альбаросса не вся загадка, Борис. Хозяева  в  другом  месте.  Может  быть,
встреча с нами была для  них  неожиданной,  а  мы  -  диковинными?  Может,
хозяева настолько далеко, что не смогли войти с  нами  в  непосредственный
контакт? Все здесь непросто. Нужна вторая экспедиция на Альбароссу.
   Шар продолжал вращаться, мерцать над цветком.
   Через несколько дней он уменьшился  до  размеров  сливы,  потом  вишни,
нотой горошины и исчез совсем.
   Одновременно умер цветок - превратился в горстку серого пепла.
   Григорий собрал пепел в пакет, спрятал в шкаф.
   - Нужна  вторая  экспедиция  на  Альбароссу,  -  повторил  он.  -  Буду
настаивать!
   Обернулся к Борису, спросил:
   - Полетишь со мной?..



   Михаил Грешнов.
   Диверсия ЭлЛТ-73

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Волшебный колодец".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------



   Все  в  лаборатории  шло  вверх  дном.  Тончайшие  электрические   поля
нарушались сами собой, датчики несли  ахинею.  Невидимый  прибой  врывался
сквозь стены лаборатории, в окна, опрокидывая и смешивая  привычные  вещи,
путая  их  местами.  "Чертовщина!"  -  сотрудники   не   скрывали   своего
раздражения:   опыты,   накануне   отработанные   до   блеска,   кончались
ошеломляющими конфузами...
   Внешне порядок оставался  непоколебленным:  в  те  же  часы  начинается
работа, двое переодетых в штатское "бобби" стоят на выходе - между ними не
проскользнет мышь. И все же... Буря потрясает лабораторию.
   - Что теперь скажут? - хватался за голову  мистер  Панни,  руководитель
работ. - Что скажут?..
   Хотя он не договаривал, кто и что может сказать, сотрудникам было ясно:
что скажут боссы?
   Вчера  при  контрольном   опыте   по   влиянию   магнитного   поля   на
рибонуклеотиды, когда решалась судьба двухлетней работы Патрика Олсборна и
сам он, казалось, стоял на пороге переворота в науке, осциллографы  вместо
четкой линии равных взаимодействий показали на экранах такие выплясы,  что
ни о каком перевороте не могло быть и  речи.  Патрику  стало  дурно,  а  в
протокол внесли запись о необходимости переделать заново всю работу.
   Это было последней каплей. М-р Панни помчался в дирекцию института.
   Здесь его выслушали корректно, посмотрели материалы, которые он  привез
в подтверждение. Действительно, в лаборатории неладно. Пожимали плечами...
Незаметно, точно  сквозь  стену,  в  комнату  просочился  Джефри  Перкинс,
начальник отдела Тысяча ноль  шестнадцать.  Его  называют  "Темный  Джеф":
ученых трудов за ним не числится, но институт финансирует  Джефри  и,  его
отдел наряду с любой научной лабораторией. М-ру Панни предложили повторить
рассказ специально для Джефри.
   -  Да-а...  -  многозначительно  протянул  тот,   он   умел   придавать
междометиям  значимость,  от  которой  по  спинам  собеседников  пробегали
мурашки. - Давно это началось?
   - Месяца два тому назад.
   - Два месяца!.. -  Укоризненные  взгляды  щупали  м-ра  Панни  со  всех
сторон.
   - А скажите, профессор, - спросил Джефри, - ваши  работники  лояльны  к
правительству?..
   - Н-не совсем понимаю... - М-р Панни смешался.
   - Нет ли среди них, -  Джефри  настораживающе  поднял  вверх  палец,  -
красных или хотя бы сочувствующих?..
   М-р Панни ощутил во рту металлический вкус.
   - Не думаю... - сказал он растерянно.
   - А вы подумайте!
   Кое-кто из присутствующих поддержал Джефри:
   - Подумайте, мистер Панни!


   Возвращался профессор в дурном расположении духа. Болван  Джефри  выбил
его из  колеи.  Красные  в  лаборатории?..  М-р  Панни  дает  волю  своему
раздражению. "По-ду-май-те!.." - произносит он скрипучим  голосом  Джефри.
Будто бы у руководителя лаборатории не о чем больше думать,  как  об  этих
красных... Что за идиотское время - красные, черные!.. Профессор в сердцах
сигналит: впереди пробка. Машина застревает в ряду таких же машин справа и
слева. "Сядешь тут на добрые  полчаса...  Идиотское  время!"  -  повторяет
профессор, с отвращением вспоминая, каким маленьким он чувствовал  себя  в
кабинете директора. "Тьфу!.." - плюет он, ощущая, как  у  него  сосет  под
ложечкой. И начинает думать, перебирать в памяти штат сотрудников.
   Первым - м-р Панни загибает палец на левой руке - приходит на ум Оливер
Харст, генерал, выкормыш Уэст-Пойнта. "Может быть, он? -  иронизирует  м-р
Панни.  -  Ату  его,  Джеф!.."  Профессор   недолюбливает   генерала,   но
предположить, что он красный, - увольте! Дальше - загнуты сразу два пальца
- молодые  ученые  Вайтси  Лан  и  Берн  Хэрвуд.  Окончили  университет  в
Пенсильвании, посланы в  лабораторию  по  рекомендации  Пентагона...  Хилл
Вайсман и его жена Бэтси Вайсман  -  пять  пальцев  сжаты  в  кулак  -  не
интересуются ничем, кроме подопытных кошек... М-р  Панни  вспоминает  сонм
кошек - белых, черных, рыжих. Спустить бы их всех на Джефри!..
   Уничтожать Джефри мысленно и на  расстоянии  было  удивительно  простым
делом. Даже приятным.  Профессор  не  отказывает  себе  в  этом  небольшом
удовольствии... Но действительность была хуже. И не для  Перкинса,  а  для
самого м-ра Панни:  есть  лаборатория  с  непонятными  странностями,  есть
Перкинс с ухмылкой: "А вы подумайте".
   М-р  Панни  загибает  палец  на  правой  руке:   Сюзанна   Мак-Холланд,
лаборантка. Работает недавно, но девочка сама святость. Профессор знает ее
отца, всю семью Холландов: католическое добропорядочное семейство.  Дальше
- семидесятилетний Олсборн. М-р  Панни  сочувствует  Олсборну:  неудача  с
нуклеотидами подкосила старца  под  корень.  "Ну,  он-то  не  красный",  -
успокаивается м-р Панни. Кто  же  тогда?  Сторож  Виллард,  инвалид,  член
Американского легиона?.. "Компания..." - морщится м-р Панни,  взглянув  со
стороны на своих сотрудников. И дурак Джеф ищет в лаборатории красных!
   Пока м-р Панни бьется над неразрешимой задачей, в  Тысяча  шестнадцатой
комнате знают, с чего  начать.  Новенькое,  только  что  испеченное  здесь
готово досье. Сам Джефри на блестящей папке зеленоватого колера -  зеленые
папки  предназначались  материалам  по  особо   важным   делам   -   вывел
несмываемыми  чернилами  надпись:  "ДЭлЛТ-73",  что  означало:  "Диверсия,
электрическая, лабораторная, тайная, 1973 год".
   Утром следующего дня на столе у профессора зазвонил телефон. С недобрым
предчувствием м-р Панни потянулся за  трубкой.  Предчувствие  не  обмануло
его. С другого конца провода сообщили:
   - Мистер Панни, мы вам пришлем еще одного сотрудника.
   - У меня полный штат, - возразил м-р Панни.
   Трубка помолчала с минуту, раздумывая, учитывать возражение м-ра  Панни
или не учитывать, и пришла к тому же решению:
   - Все-таки мы вам пришлем еще одного сотрудника.
   - Может быть, кого-нибудь сократить?
   - Ни в коем случае, мистер Панни! Ни в коем случае!..
   - Тогда мне сотрудник не нужен.
   - Нужен, - как эхо, отозвалось на другом конце провода.
   - Что же он будет у меня делать?
   - Что-нибудь... элементарное.
   - У меня даже лаборантка имеет образование бакалавра...
   - Знаем. И все-таки еще одного сотрудника вам надо.
   - Не понимаю, что он у меня будет делать?
   - Это мы уже слышали, - с оттенком раздражения ответила  трубка.  -  Вы
там найдите, что ему делать.
   Спор становился бессмысленным, интонации в трубке нетерпеливее.
   М-р Панни сдался:
   - Присылайте...
   Так в лаборатории появился Томас Уитби, парень с  веснушчатым  лицом  и
крепкими, как у профессионального взломщика, руками.
   - Студент, - представил его сотрудникам м-р Панни, - практикант.
   Народ в лаборатории был занятой, и практиканту  уделили  ровно  столько
внимания,  чтобы  поглядеть  на   его   веснушки   и   нескладные,   точно
прикрепленные на шарнирах, конечности. Откуда он появился, никто не  знал,
каждый думал: лишь бы не мешал мне. Ближе знакомиться с новичком ни у кого
желания не было.
   Совсем другим оказался характер у практиканта. Не прошло двух дней, как
он нашел контакт со всеми  сотрудниками:  Вайсманам  проявлял  фотоснимки,
Олсборну починил микроскоп, даже Сузи успел проводить с работы  домой.  Он
был неглуп, молодой Уитби, но и не столько  умен,  чтобы  задеть  чье-либо
самолюбие. Смышленость его даже импонировала. Лан и Хэрвуд сразу перешли с
ним на "ты": молодых ученых пленили географические познания Уитби в смысле
расположения в городе кабаре, ночных клубов и ресторанов,  куда  Хэрвуд  и
Лан ни за что бы не рискнули пойти одни. Но все это шалость,  пока  бродит
молодое вино...
   М-р Панни наблюдал за Уитби издали и  посмеивался:  ищи,  ищи...  Затея
Джефри с поисками красных в лаборатории ему претила, Уитби не нравился: он
был липким, как угорь, о  него  можно  испачкаться...  Но  пока  что  этой
иронией и коротким "ищи" исчерпывалось отношение м-ра Панни к  "студенту".
Стопроцентный интеллигент, он не терпел прямолинейности даже тогда,  когда
задевали его престиж. Сейчас престиж определенно задет, но  м-р  Панни  не
сказал еще своего слова в этом вопросе. Обязательно скажет в будущем...
   Другое дело - генерал Харст. Он догадывался, что появление  практиканта
в лаборатории  не  случайно.  О  том,  что  м-р  Панни  ездил  в  дирекцию
института, он знал.  И  хотя  разговор,  происходивший  там,  ему  не  был
известен, вторжение Уитби в лабораторию генерал связывал с этой  поездкой.
Никто, конечно, - ни профессор, ни генерал, ни тем более сотрудники  -  не
знал, что каждый день после  работы  Уитби  набирал  известный  ему  номер
телефона и говорил в трубку  два  слова:  "Ничего,  сэр..."  Странности  в
лаборатории не прекращались, и независимо от кого бы то  ни  было  генерал
считал  своим  долгом  выяснить  причины  явления,  которое  тоже   считал
диверсией. Он будет следить. За сотрудниками и за Уитби тоже. От его взора
ничего не укроется! Они еще поймут там, наверху, кто такой генерал  Харст.
Поймут и оценят.


   Однако честь раскрытия тайны выпала на долю Патрика Олсборна.
   Старик не мог оправиться от удара, который  постиг  его  в  контрольном
опыте с нуклеотидами. Он повторял опыт еще и еще. Иногда  все  завершалось
блестяще, иногда  что-то  нарушало  магнитное  поле,  нуклеиновые  кислоты
перемешивались, расслаивались, опыт срывался.  Не  было  уверенности,  что
контрольный эксперимент удастся.
   Олсборн работал. Он был старым конем, который не привык останавливаться
на полдороге. "Заново?" - отметили в протоколе. Он впряжется  в  телегу  и
все начнет заново.
   В это утро ему сопутствовала удача. Поле было  устойчивым,  нуклеиновые
кислоты складывались в нужных пропорциях. Затаив дыхание, ученый следил  в
окуляр, как светлыми узелками в магнитном поле  синтезируется  белок.  Еще
минута, полминуты, и опыт завершится -  в  который  раз!  -  положительным
результатом. Если бы это был контрольный опыт!
   И вдруг точно ветром подуло под окуляр. Силовые линии,  вдоль  которых,
как бусы, формировались