льно белый шар разрыва, услышал, как
тотчас же застрекотали все его съемочные камеры  и  продолжали  стрекотать
все пять секунд,  вхолостую  расходуя  сотни  метров  высокочувствительной
пленки, проходившей через их фильмовые каналы с огромной, уму непостижимой
скоростью. В этом стрекоте кинокамер прошли все  четыре  последовавших  за
взрывом секунды, отведенные невзорвавшимся бомбам.  Потом  его  вдавила  в
сиденье многотонная тяжесть, и он  перестал  видеть  что-либо.  Перегрузка
оказалась гораздо больше той, что должна была  возникнуть  при  выходе  из
пике. И в этот ответственный момент, в эти последние доли  секунды,  когда
он мог еще что-то сделать, двигатель захлебнулся.
   Далеко над ним, словно отрезанный гигантским ножом, смолк протяжный вой
реактивной турбины, исчез за  хвостом  самолета  дымный  факел  сгоревшего
керосина.  Самолет,  начавший  было  задирать  нос  для  выхода  из  пике,
неуверенно покачнулся и в следующее мгновение рухнул в море  как  раз  над
тем местом, где совсем недавно исчезла его первая бомба. Поверхность  моря
вспучилась,  выбрасывая  наружу  обломки  и  радужные   потоки   горючего,
хлынувшего из разорванных баков.
   Это случилось в девятнадцать часов  пятнадцать  минут.  Над  побережьем
опускался тихий безоблачный вечер. Дождь, не прекращавшийся все  последние
дни, стих, и ветер унес в сторону  материка  остатки  туч.  Многочисленные
курортные поселки, санатории, кемпинги  расцветились  гирляндами  вечерних
огней. В свете  вечерней  зари  они  казались  неяркими  желтыми  точками,
усыпавшими берег. Через две минуты после  того,  как  с  поверхности  моря
исчез последний обломок самолета, а пятно  керосина  расползлось  по  всей
бухте, эти огни на побережье начали гаснуть один за другим.


   Закрытый полицейский грузовик,  завывая  сиреной  и  разбрызгивая  огни
красных и голубых мигалок, пробирался к загородному шоссе. В этот  пиковый
вечерний  час  шоссе  было  забито  транспортом,  и   водителю   грузовика
приходилось  то  и  дело  проскакивать  перекрестки   на   красный   свет.
Молоденький  лейтенант  полиции,  сидевший  рядом  с  водителем,  выполнял
задание особой важности. Четверо автоматчиков в фургоне  наглухо  закрытой
машины  охраняли  государственного  преступника,  отгороженного   от   них
зарешеченными дверьми. У лейтенанта был приказ доставить этого человека на
военную базу, расположенную милях в десяти  от  города.  Время  для  этого
выбрали неудачно. Арестантские фургоны обычно отправляли ночью,  чтобы  не
очень бросались в глаза,  но  в  этот  раз  начальство,  видимо,  спешило.
Водителю хотелось поскорее выбраться из  потока  городского  транспорта  и
свернуть на военное шоссе. Там, за шлагбаумом, им уже никто  не  помешает.
Время, указанное у лейтенанта на сопроводительном пакете, не позволяло ему
терять ни минуты. Документы он должен был вручить  командующему  базой  не
позже шести часов вечера. Самое неудачное время.  Лейтенант  понимал,  что
водитель делает все возможное, и все же вновь и вновь торопил его.
   Наконец грузовик выбрался в  район  городских  окраин,  до  развилки  с
военным шоссе оставалось не больше пяти километров. И тут  это  случилось.
Предметы в поле зрения водителя и лейтенанта потеряли четкие очертания,  и
хотя так продолжалось не больше секунды, этого оказалось достаточно, чтобы
водитель потерял ориентировку.
   Какой-то непонятный гул прокатился от города вдоль шоссе. Вслед за этим
наступила странная, разламывающая  виски  тишина.  Вдоль  всей  магистрали
моторы машин перестали работать.


   Гвельтов очнулся под вечер. Он лежал в  своей  постели  в  квартире  на
Грисмайской. Большие часы у шкафа показывали шесть  часов  вечера.  Стояла
странная для этого часа, ни на что не похожая тишина. Мысли  текли  ровно,
безболезненно, почти равнодушно. Гвельтов отчетливо помнил все, что с  ним
случилось в лабораторий. Нет, пожалуй, не все.  Только  до  того  момента,
когда он стоял у сейфа... Дальше полный провал, абсолютная немота  памяти.
И вот он лежит в своей постели. На этот раз налет на лабораторию совершали
люди. Кому-то еще понадобилась "Альфа". Надо предупредить Глека, надо  его
найти  и  предупредить  как  можно  скорее.  Гвельтов  рывком  привстал  и
потянулся к телефону, стоявшему на тумбочке. В трубке ни малейшего шороха.
Телефон не работал. Его могли отключить, обрезать провод. Но откуда  такая
страшная  тишина  за  окном?  Куда  девались   машины?   Гвельтов   встал,
придерживаясь за стены, подобрался к окну и откинул штору.
   Тучи наконец рассеялись. Красноватое  закатное  солнце  заливало  город
неестественным розовым светом. Машины, собственно, были, только они стояли
на проезжей части плотной неподвижной массой,  словно  невидимый  светофор
вдруг оборвал их безостановочное движение. С восьмого  этажа  Гвельтов  не
видел тротуара, но на противоположной стороне улицы группами стояли  люди.
Почему-то они не шли, как  обычно,  вечно  спешащей  и  замкнутой  толпой.
Разбившись на отдельные  группки,  прохожие  что-то  оживленно  обсуждали.
Неестественная, странная тишина стояла в доме как вода. Не было слышно  ни
хлопков дверей, ни  характерного  шума  лифта.  Один  за  другим  Гвельтов
повернул все выключатели, словно надеясь, что хоть один из них  сработает.
Зловещая тишина ползла с улицы изо всех щелей. Гвельтов прошел на кухню  и
отвернул кран. Водопровод работал, хотя он  уже  не  надеялся  и  на  это:
Гвельтов пил долго и жадно, потом  подставил  голову  под  струю  холодной
воды.  Он  готов  был  предположить  все,  что  угодно:  цепочку   нелепых
совпадений, несчастий, обрушившихся на него, на этот дом,  на  всю  улицу,
наконец, но ему и в голову не могли прийти истинные размеры  бедствия.  На
огромной территории в  сотни  квадратных  километров,  занятых  городом  и
прилегающими районами, электричество перестало существовать  как  таковое.
Обесточились все провода. Исчез ток  во  всех  аккумуляторах,  батареях  и
других портативных источниках энергии. Все системы, где прямо или косвенно
использовалась электроэнергия,  перестали  работать.  Вхолостую  вращались
некоторое время роторы тепловых электростанций и генераторов. Остановились
все двигатели внутреннего сгорания, так как системы зажигания в них  вышли
из строя. Беспомощный и  потрясенный  город  лежал  под  лучами  вечернего
кровавого солнца, еще не  осознав  до  конца  всю  глубину  постигшей  его
катастрофы.
   Несколько минут назад, распахнув дверцы, замерли трамваи и троллейбусы.
Остановились автобусы. Перестали работать станки на  фабриках  и  заводах.
Остановились сами заводы. Все системы контроля и управления оказались  без
тока. Катастрофа подкралась тихо, без шума взрывов, пожаров, без  массовой
гибели людей. Постепенно и незаметно сгущались  тени,  солнце  уходило  за
горизонт, исчез кровавый отсвет заката, на смену ему изо  всех  подворотен
поползли серые сумерки.  Привычный  свет  городских  фонарей  уже  не  мог
остановить их. Глаза  города,  казалось,  потухли  навсегда.  Время  будто
остановилось и  стремительно  понеслось  вспять,  в  ту  огромную  мрачную
пропасть, из которой с таким трудом выбрались люди сотни лет назад, шаг за
шагом создавая бесчисленные умные машины, взявшие  на  себя  львиную  долю
тяжелого, изнурительного труда...
   Осторожный стук в дверь заставил Гвельтова вздрогнуть  и  отпрянуть  от
окна. "Те, кто могут взломать дверь, вряд ли станут в нее так стучать",  -
подумал он и прошел в прихожую.  В  дверях  стоял  человек  в  изодранном,
залитом кровью  костюме.  Из  рассеченной  брови  все  еще  капала  кровь.
Наверно, поэтому Гвельтов не сразу узнал его.
   - Вам бы  не  мешало  умыться...  -  Гвельтов  посторонился,  пропуская
Лонгара в коридор. - За вами никто не шел?
   - Полицейский грузовик,  в  котором  меня  везли,  разбился.  В  городе
порядочная паника. Им сейчас не до нас.  Видел  бы  ты,  что  творится  на
улицах. Не думал, что застану тебя здесь... Мне просто некуда  было  идти,
дома... Они убили Весту. - Лонгар видел, как побледнел Гвельтов, и был ему
благодарен за то, что он молчал. - Что-то мы должны сделать, старина...  У
меня такое ощущение, что именно сейчас мы можем кое-что  сделать.  Колонию
бомбили. Город под энергетическим колпаком. Я тут  немного  посчитал...  В
камере неплохо думается, знаешь... У тебя найдется листок бумаги?
   Гвельтов поспешно протянул Лонгару стопку бумаги.
   -  Интенсивность  энергии,  выделяемой  колонией,  целиком  зависит  от
внешнего воздействия. Это мы установили на тех последних  пробах,  которые
мы с тобой добыли со дна залива. А дальше получается вот что...
   Корявые неровные строчки расчетов ложились  на  измятый  лист.  Лонгару
казалось, впервые за то время, что он вернул морю Весту,  он  делал  нечто
приближающее его к ней... В глубинах сознания отчетливо тлела  мысль,  что
ничего еще не кончилось, что они только теперь выходят  на  едва  заметную
тропинку, ведущую сквозь колючие заросли...
   Наконец  Гвельтов  прочитал  и  осмыслил  последнюю  формулу,   которая
неизбежно следовала из расчетов.
   - Вы хотите сказать, что разрастание поля - это  естественная  защитная
реакция на бомбардировку, которой их подвергли? И не  было  с  их  стороны
никаких целенаправленных действий?
   - В том-то и дело... Но это еще не все. Отсюда следует, что, как только
продукты, вызвавшие защитную реакцию, будут переработаны,  поле  исчезнет,
исчезнет само собой, без всяких усилий с нашей стороны.  У  меня  не  было
точных исходных данных. Я не знаю вес ядовитых веществ, попавших в колонию
после гибели бомбардировщика,  но  даже  приблизительные  грубые  подсчеты
говорят, что поле скоро исчезнет!
   Но и это  еще  не  все...  Отсюда  неизбежен  вывод,  что  полем  можно
искусственно  управлять!  Если  на  колонию  в  определенном  месте  и   с
определенной   интенсивностью   воздействовать,   поле   может    изменить
конфигурацию, расширить свои границы...
   Несколько минут Гвельтов  молчал,  осмысливая  то,  что  я  только  что
сказал. Не нужно было ничего добавлять, разжевывать, объяснять. Он понимал
все с полуслова.
   - Это дает нам шанс... Реальный шанс. Но одному мне не справиться.
   - Мы вместе начинали эту работу, шеф, вместе и доведем ее до конца.
   Впервые за все эти долгие страшные дни появилась  надежда.  Впечатление
было такое, словно кто-то приостановил уже начавшую движение лавину.  Глек
отчетливо  слышал,  как  тикают  часы,  отсчитывая  вырванные  драгоценные
секунды. - Друга - вот чего ему не хватало все  эти  долгие  трудные  дни.
Настоящего друга.


   Стена возле дивана исчезла, как  в  том,  самом  первом,  сне.  За  ней
по-прежнему ворочалось что-то огромное и живое с темными точками  огней  в
глубине. Не  было  только  Весты.  Лишь  голос,  ее  голос,  шел  из  этой
открывшейся передо мной непроницаемой черной бездны.
   - Ты спишь, милый? Можно, я немного побуду с тобой?
   - Я не вижу тебя! Где ты?
   - Меня нельзя увидеть, но я здесь, с тобой. Ты все  время  думаешь  обо
мне, я вот я пришла...
   - Я хочу тебя видеть.
   Ответом мне было молчание, только огни мерцали в  темной  глубине,  как
яркие южные звезды.


   ...Заседание  чрезвычайного  правительственного  комитета  открыл   сам
премьер-министр.
   - Сегодня, господа, нам предстоит обсудить один необычный  документ.  Я
должен сообщить, что нашей стране предъявлено нечто вроде ультиматума.
   - Ультиматум? -  Министр  вооруженных  сил  сделал  вид,  будто  он  не
расслышал.
   - Именно. От нас требуют совершенно определенных  действий,  изложенных
вот в этом документе.  Нам  предлагают  принять  закон,  предусматривающий
уменьшение сбросов и выделение всех наших промышленных отходов примерно на
шестьдесят процентов. Это потребует больших капиталовложений и  некоторого
замедления в развитии  нашей  экономики.  Как  следствие  этого  неизбежна
инфляция, возможна даже биржевая паника.  Нам  следует  разработать  меры,
способные ослабить эти нежелательные явления.
   - Вы говорите так, словно ультиматум  уже  принят.  -  Министр  обороны
второй раз прервал выступление премьера, но в своем кругу они не соблюдали
субординацию. В  комитет  входили  пять  человек,  в  руках  которых  была
сосредоточена вся фактическая власть в стране.
   - И нельзя ли уточнить, от кого,  собственно,  исходит  требование:  не
хотите  же  вы  сказать,  что  эта  портовая   медуза   научилась   писать
ультиматумы? - спросил высокий элегантный человек, одетый в модный  костюм
с  фиолетовой  искрой  и  с  глубокими  залысинами  на  покатом   лбу.   В
правительстве он не занимал официального поста. Тем  не  менее  именно  от
него  премьер-министр  ожидал   самых   больших   неприятностей.   Лей-Дин
представлял  здесь  совет  директоров   крупнейшего   концерна,   негласно
контролировавшего всю промышленность страны.
   - Нет. Ультиматум еще не принят. Но я полагаю,  что,  ознакомившись  со
всеми обстоятельствами дела, наш комитет рекомендует правительству принять
новый закон. Что же касается требований, то они вполне конкретны и исходят
от определенного лица, которому поручено вести переговоры с нами.
   За столом возникло движение. Члены комитета недоуменно переглядывались,
пожимали плечами. Только Лей-Дин сохранил ледяное спокойствие.
   -  По  сути   дела,   нам   предлагают   заключить   договор,   который
предусматривает  в  ответ  на  принятие  закона  об  охране  среды  вполне
определенные действия с противоположной стороны. В договор  будет  включен
пункт о полном и немедленном  снятии  энергетической  блокады  с  порта  и
города.
   - Нельзя ли поподробнее  узнать  о  человеке,  представляющем  интересы
противоположной стороны? Кто он? - Этот вопрос задал министр  национальной
безопасности. Вряд ли он теперь простит, что узнал новость не первым и что
нашлись люди, осмелившиеся действовать через его  голову.  Положение  было
сложным,  премьер-министр  решил  обойтись  без  обычной   дипломатической
подготовки и теперь пожалел об этом.
   - Этот человек находится сейчас здесь, и вы можете познакомиться с ним.
Вот его досье. Это провинциальный ученый, до сих пор  ничем  особенным  не
выделявшийся. Почему представителем избрали именно его, для меня  осталось
загадкой.
   -  А  где  гарантии,  что  этот  человек  действительно   кого-то   там
представляет? Что, если он попросту сумасшедший или, хуже того, что,  если
он защищает интересы третьих, неизвестных нам лиц?
   - Основания, изложенные в этом  документе,  показались  мне  достаточно
серьезными сами по себе, независимо от того, кто кого представляет.  Кроме
того, у меня есть поручение за этого человека  от  одного  из  сотрудников
министерства национальной безопасности. Сейчас я  не  буду  говорить,  кто
именно этот  сотрудник.  -  Эта  часть  реплики  предназначалась  министру
безопасности, который,  услышав  о  собственном  сотруднике,  осмелившемся
действовать через его голову, весь превратился в слух:
   - Самое простое - познакомиться с посредником сейчас  и  составить  обо
всем собственное мнение, - закончил премьер.
   За столом заговорили все разом,  но  Лей-Дин  легким  движением  ладони
добился тишины, и все взгляды устремились к нему.
   - Я бы не согласился на эту  встречу  без  предварительной  подготовки.
Никакое  личное  впечатление   не   заменит   нам   сведений,   полученных
многолетними наблюдениями. К счастью, моя  организация  такими  сведениями
располагает. Лонгар действительно провинциальный ученый, за которым до сих
пор ничего, буквально ничего не замечено интересного  или  выдающегося.  И
он, безусловно, не сумасшедший. Тем не менее с самого  начала  событий  он
почему-то все время оказывался в их центре. Уже  только  поэтому  было  бы
любопытно его выслушать. Лонгар должен понимать,  какую  крупную  игру  он
затеял и чем она может кончиться для него лично. У него должны быть  очень
серьезные  причины  либо  он  должен  располагать  реальной  силой,  чтобы
выдвигать нам условия в такой форме.  В  любом  случае,  я  думаю,  мы  не
потеряем  времени  даром,  если  пригласим  его.  Воспринимайте  это,  как
интересный спектакль, господа. К тому же актеру можно дать понять,  что  в
случае плохой игры спектакль станет для него последним.


   В комнате, где заседал правительственный комитет, пахло старой  мебелью
и пылью. Пять человек одновременно повернули головы  в  мою  сторону,  как
только я переступил порог. Они рассматривали меня с любопытством,  холодно
и отстраненно. Так рассматривают какого-нибудь  редкостного  жука,  прежде
чем насадить его на иголку.
   - Ваша фамилия и род занятий?
   Начало беседы слишком походило на допрос. Я понял, что  положение  надо
исправить немедленно.
   - Не сомневаюсь, моя  фамилия  имеется  в  папке  у  вас  на  столе,  и
распорядитесь принести стул.
   Человек, задавший вопрос,  надавил  кнопку  вызова  дежурного  Попросил
принести стул и повторил вопрос, не  меняя  интонации,  словно  ничего  не
случилось. Остальные четверо молча переглянулись, словно я  подтвердил  их
наихудшие опасения. Совершенно непроизвольно от взгляда человека, вторично
задавшего мне вопрос о фамилии, я почувствовал себя  учеником,  стоящим  у
классной доски. Урок не был выучен, и одобрения мне не дождаться. Молчание
затягивалось. Тот, кто вел беседу, спросил меня мягко, почти ласково:
   - Вы отдаете себе отчет, где находитесь?
   - Вполне. А вы? Вы отдаете себе отчет в  том,  почему  решили  со  мной
встретиться?
   Этот человек умел признавать тактические поражения. Он  был  дипломатом
не только по внешнему виду.
   - Какие у вас  есть  доказательства,  что  именно  вам  поручено  вести
переговоры?
   Я подождал, пока принесут стул, уселся поудобней и украдкой взглянул на
часы. Меня вызвали слишком быстро, и теперь я вынужден был  тянуть  время.
Для того, чтобы доказательства показались им достаточно убедительными, мне
еще нужно спровоцировать их на какой-нибудь резкий выпад. Только тогда все
будет выглядеть достаточно  естественно.  Если  они  догадаются,  что  все
подготовлено заранее, мне несдобровать.
   - Конечно, у меня нет верительных грамот. Лучше всего, если вы поверите
мне на слово.
   - Для кого лучше, для вас?
   - Для меня это безразлично. Доказательства я представлю, но  они  могут
оказаться не совсем безвредны.
   - Что вы имеете в виду?
   - Чего вы, собственно, хотите? Чтобы я  продемонстрировал  свою  прямую
связь с этим подводным монстром, которого вызвала к жизни ваша же неуемная
жадность?  Давайте  говорить  откровенно.  Позволим  себе  это   небольшое
удовольствие. Вам  понятен  лишь  один-единственный  язык,  язык  силы,  -
значит, - я должен продемонстрировать свои возможности, не  так  ли?  Или,
может быть, вы имеете в виду какие-то иные доказательства?
   - А что, если нам попросту вас расстрелять, господин Лонгар?
   - Не стоит. Дорого обойдется. А впрочем, попробуйте.
   Не скажу, чтобы я испытывал симпатию к этим людям. Я не любил тех,  кто
загребал жар  чужими  руками.  Эти  господа  не  привыкли  сталкиваться  с
трудностями и с проблемами, которые касались их лично. Между ними и любыми
проблемами всегда стояли другие люди. Теперь кое-что изменилось. Впервые в
жизни я мог себе позволить бросить вызов отвратительной,  безликой  морде,
олицетворявшей собой власть.
   - Мы здесь собрались вовсе не для взаимных угроз, - взял слово  человек
с залысинами  на  покатом  лбу.  По  тому,  как  почтительно  слушали  его
остальные, я понял, что  он  играет  первую  скрипку  в  правительственном
оркестре, и удивился, что ни разу не видел его фотографии в газетах  и  не
представлял, какую официальную должность он занимает.
   - Я хотел бы знать  совершенно  конкретно,  -  обратился  ко  мне  этот
человек, - чем вы подкрепляете свои требования? - Он приподнял  и  опустил
лежащий на столе листок с  проектом  закона  об