трин.
   - Я не знаю.
   - Он знает, что ты разгуливаешь с этим любителем? -  Он  ткнул  пальцем
мне в грудь, чуть не продырявив насквозь. - Последний раз, когда я  с  ним
общался, он хотел твою задницу, Меткалф.
   - Мы сегодня вроде как прячемся от него, - сказала Кэтрин.
   - Удачи, - фыркнул Моргенлендер. - И помните, что у  стен  есть  глаза.
Корнфельдовы глаза. - Он махнул рукой в сторону двух инквизиторов у  входа
в клуб. - Он держит весь залив у себя в кармане. Черт,  я  даже  не  знаю,
зачем говорю вам все это. -  Он  хохотнул.  -  Вы  ведь  тоже  часть  этой
проблемы. Ладно. Я уезжаю. Когда-нибудь я или кто-то еще пришпилит  твоего
маленького дружка к стене. Одному мне это не под силу  Он  утопил  меня  в
дезинформации.
   Я молча слушал.
   - Вы все усложняете, Моргенлендер, -  вступилась  Кэтрин.  -  Стоит  ли
удивляться болезненной реакции? Вы нервировали всех Все можно было сделать
куда спокойнее.
   - Идите к черту, Телепромптер. Энгьюина топили, и не его первого.  Надо
же мне было что-то с этим делать.
   Кэтрин состроила гримасу.
   - Идите писать рапорт, Моргенлендер. И  можете  сколько  угодно  делать
вид, будто понимаете, что происходит.
   Кто-то выключил огни. Я оглянулся. Машин на улице стало заметно меньше.
Бригада наверху будет работать с телом и номером всю  ночь,  но  остальные
разъезжались  кто  по  домам,  кто  снова  на  дежурство.  За  ночь  нужно
перекачать пару сотен единиц кармы, или твоя работа никуда не годится.
   Телепромптер и Моргенлендер продолжали стоять в темноте, глядя друг  на
друга. Мне показалось, что разговор зашел в тупик. Лично я  предпочел  бы,
отправиться домой и принять понюшку, но мне все продолжало  казаться,  что
стоит попытаться выведать у Моргенлендера еще что-нибудь, пока есть шанс.
   - Вам не приходилось слышать фамилию Фонеблюм? - спросил я. - Я имею  в
виду, не от меня. - Я надеялся, что он все-таки ответит. - Видите ли,  моя
работа в последнее время состоит исключительно в созерцании того, как  при
упоминании этого имени люди испуганно замолкают или бьют меня под дых.
   - Что ты хочешь на этот раз? - невесело усмехнулся Моргенлендер.
   Я не ответил.
   - Ладно, убирайся с глаз моих. - Он повернулся и торопливо пошел прочь.
   Не знаю зачем, но я  посмотрел  на  землю:  даже  в  темноте  я  увидел
кровавые отпечатки его ног на мостовой. Я не  стал  проверять,  но  и  так
знал, что такие же остаются и за мной.
   Мы с Кэтрин вернулись в машину и молча сели на ставшие  уже  привычными
места. Наверное, нам стоило поехать куда-нибудь,  знать  бы  только  куда.
Радио все бормотало, Кэтрин протянула руку и выключила его.
   Когда она заговорила снова, я  услышал,  что  ее  голос  дрожит.  Бойня
наверху встряхнула ее, и ее удобная версия уже не казалась такой удобной.
   - Кто ее убил? - спросила она тихо.
   Звучало так, словно она решила  попробовать  поверить  мне:  вдруг  это
заставит ее почувствовать себя лучше, чем от версии Корнфельда.
   "А кто не убивал?" - чуть не взорвался я. Однако это был не самый умный
ответ, и я промолчал.
   Когда я начинал работать, у меня была глупая идея насчет того, что  моя
работа - искать отдельных виновных в массе невинных людей. На деле же  это
оказалось, скорее, поиском одного или двух невинных с тем, чтобы  защитить
их от массы негодяев. Мне не удалось защитить Ортона  Энгьюина,  а  теперь
вот - и Челесту Стенхант. Обидно, когда ты  узнаешь,  что  человеку  можно
доверять,  только   после   того,   как   его   разделали   на   части   в
звуконепроницаемой комнате секс-клуба.
   - Фонеблюмов кенгуру искал ее пару часов назад, - сообщил я  Кэтрин.  Я
старался сосредоточиться только на сути  дела,  оставляя  за  скобками  ту
жестокость убийства, что сводила меня с ума от ярости. - Кстати, с ним был
и доктор Тестафер. Правда, не похоже, что это дело рук доктора.
   - Это похоже на дело рук маньяка.
   -  Может,  это  Барри  Гринлиф  убил  ее?  -   выдвинул   я   идиотское
предположение. - Вчера днем я был совершенно уверен в том, что  Челеста  -
его мать.
   - Вы любили ее? - спросила она так же тихо. Я  повернулся,  но  она  не
смотрела на меня.
   - С чего вы это взяли?
   - Так написано в вашем досье.
   - Мне казалось, что мое досье изъяли.
   - Я добилась, чтобы мне дали допуск.
   Я позволил себе улыбнуться. Я знал теперь: то, что я ощущал  в  воздухе
между нами, не просто плод моего воображения. Я так и  не  знал,  что  мне
делать с этим, просто я получил подтверждение.
   - Досье не совсем точно, - сказал я. - Мы виделись дважды. В первый раз
я был пьян, а во второй раз она лгала. Кажется, я ударил ее раз. Это все.
   Кэтрин пробормотала что-то, словно понимала, почему кто-то должен  бить
Челесту или почему мне нужно бить кого-то.
   - А вы с Корнфельдом? - собственно говоря, это был не вопрос, но я  все
же оставил на конце вопросительный знак. - Моргенлендер назвал  его  вашим
дружком.
   Теперь настал ее черед улыбаться про  себя.  Мне  показалось,  что  она
получила такое же доказательство, как я только что.
   - Он хотел этого, - ответила она. - Но нет.
   - Хотел? - переспросил я. - Он что, сдался?
   - Хочет до сих пор. - Она вздохнула.
   - Значит, отчасти из-за этого он так  старается  усложнить  мне  жизнь,
так?
   - Возможно.
   Я рассмеялся. Если бы Корнфельд знал мой нынешний  сексуальный  статус,
он бы посмеялся вместе со мной. Думаю, что этого в  моем  досье  не  было.
Кэтрин сидела и слушала, и, если что-то  и  показалось  ей  забавным,  она
оставила это при себе.
   В конце концов я заткнулся, и в машине стало тихо. Мы оба сидели, глядя
в ветровое стекло, только я смотрел не на улицу, а на отражение Кэтрин, и,
когда я встретился с ней взглядом, понял, что  она  тоже  смотрит  на  мое
отражение. А потом мы уже держались за руки. Вот так все  и  было:  только
что мы просто сидели, и вот мы уже держимся за руки. Я мог бы сказать, что
чувствовал себя как школьник, только школьником я никогда не делал  ничего
подобного. Я  чувствовал  себя  кем-то,  кто  занимался  этим  в  школьном
возрасте,  а  теперь  ему  напомнили  об  этом.   Я   даже   покраснел   и
разнервничался, как черт знает кто.
   Мы держались за руки, пока наши ладони не вспотели.  Я  сообразил,  что
следующий шаг положено делать мне. Она не знала, что  у  меня  отсутствуют
нервные окончания для того, что ожидается, а я не  хотел  говорить  ей  об
этом.
   - Поехали куда-нибудь, - предложил я. - К тебе?
   - У меня плохо, - ответила она. - Поехали к тебе домой.
   Я удивленно посмотрел на нее.
   - Разве Корнфельд не оставил кого-нибудь дежурить там?
   - Оставил, - сказала она. - Меня.



27

   Я вышел на кухню приготовить  нам  выпить  и  быстро  выложил  на  стол
щепотку своего порошка. Поколебавшись секунду, я втянул его, включив воду,
чтобы заглушить звук. Не знаю, откуда взялась эта дурацкая  застенчивость,
но она взялась и все тут.  Когда  я  вернулся  в  комнату,  Кэтрин  удобно
уселась посреди дивана, так что, с какой стороны я бы ни сел,  я  оказался
бы близко от нее. Здорово. Она хорошо смотрелась в  моей  квартире,  лучше
чем  я  сам.  Я  решил,  что  за  минувшие  дни  она   имела   возможность
потренироваться, как сидеть на моем диване.
   Я протянул ей стакан.
   - Садись, - сказала она.
   Я сел. Все верно, мы сидели вплотную друг к другу.
   После этого я потерял чувство времени. Мы  просто  пили  и  болтали,  а
потом мне надоело выходить на  кухню  со  стаканами,  и  я  просто  принес
бутылку и поставил ее на журнальный столик. Часы показывали двенадцать,  и
час, и два, и мне было все равно. Мы болтали о какой-то ерунде, и это было
здорово, а потом поболтали о чем-то стоящем, и это оказалось еще лучше. Но
о деле мы больше не говорили. Ни слова.
   Когда темы для разговора иссякли, я поцеловал ее. Это было совсем не то
же, что целовать Челесту. Можно сказать, я по-настоящему поцеловал женщину
в первый раз за много лет: поцелуй с Челестой прошлой ночью не в счет.
   Мы отставили стаканы и устроились на диване. Я старался не спешить,  но
это было нелегко. Когда моя рука коснулась ее груди, это  было  все  равно
что первая капля дождя, упавшая на кусок железа, такой сухой и ржавый, так
раскалившийся на солнце, что  вода  испаряется  мгновенно,  и  поверхность
остается сухой. Я не  обращал  внимания  на  боль.  Даже  пара,  возможно,
сломанных пальцев не могла остановить меня.
   Мы прошли в спальню и разместились на кровати. Я выключил  свет.  Когда
она взяла меня в руки, я закрыл глаза. Ощущения были  не  совсем  те,  что
положено, но это было не важно.  Мне  нравилось.  Если  я  слегка  шевелил
бедрами, я мог ощутить свой вес в  ее  руке.  Мы  полежали  так  некоторое
время, потом я освободился из ее руки, склонился над ее телом и прижался к
ней. Она охватила меня руками, я вытянул ноги и медленно опустил свое тело
на нее.
   Все оказалось не так плохо, как я боялся. Возможно, это было только мое
воображение, а возможно, старые воспоминания спроецировались в  настоящее,
но, клянусь, я ощущал ее плоть  вокруг  меня  так,  как  это  и  положено.
Несколько раз я выскальзывал, а мои бедра продолжали двигаться, не замечая
этого, но я не  считал  себя  таким  уж  профессионалом,  чтобы  этого  не
случалось и раньше. Я не дал ей усомниться в том, что  я  мужчина,  а  она
женщина, и, раз попав в ритм, я и сам в это поверил.
   А потом все вернулось, и я чуть не разрыдался ей в плечо, в волосы. Все
обрушилось на меня разом. Я вдруг понял, что  то,  чего  мне  не  хватало,
вовсе не осталось в прошлом. Ей-богу, это дошло до  меня  именно  в  таких
словах.
   Я понял наконец, что мне безразлична женщина, бросившая  меня  в  таком
положении, что я не  хочу,  чтобы  она  вернулась,  и  что  мне  не  нужно
возмездия, и что мне не нужна ни  Челеста,  ни  кто-то  еще  -  только  та
женщина, что шевелилась сейчас подо мной. Я хотел Кэтрин, я хотел ее всем,
что имел, - и именно этого у меня сейчас не было. То, что я мог предложить
ей - вернее, должен был предложить, - отсутствовало, и я имею в виду вовсе
не свой пенис. Я хотел Кэтрин, но я хотел ее совсем другим  собой,  таким,
каким я не был. То, чего мне не хватало, не осталось в прошлом, да  его  и
не было вовсе. Оно затерялось в будущем. Тот, каким я должен был бы стать,
но не стал.
   Потом физический аспект взял верх. Я обнял ее и любил изо всех сил. Моя
страсть, должно быть, напоминала ярость. Собственно, это и были страсть  и
ярость поровну. Когда я почувствовал себя  увереннее,  я  посмотрел  ей  в
глаза, и придерживал ее голову так, чтобы она смотрела в мои. Финал  занял
много времени, и я не торопил его и ей не давал его торопить. Мы  кончили,
завязавшись в клубок на простыне; ее колени прижимались к моей груди,  моя
голова - к изгибу ее шеи.
   Она уснула, но я не мог. Когда я  решил,  что  уже  не  разбужу  ее,  я
освободился из ее объятий, вышел в ванную и довольно долго смотрел на себя
в зеркало. Мой пенис блестел, но я не  стал  вытирать  его.  В  темноте  я
выглядел  вполне  ничего;  мой  силуэт   очерчивался   светом   с   улицы,
пробивавшимся в ванную через волнистое стекло, так что я не стал  включать
свет. Я дорос до вступления в ту категорию вечных предметов, которые лучше
смотрятся при выключенном  свете.  Мне  не  требовалось  видеть  лопнувшие
сосуды в глазах, красные круги под  ноздрями  и  синяки  с  царапинами  на
руках, чтобы знать, что они здесь.
   Когда мне надоело смотреть на себя, я вышел и полюбовался на  Кэтрин  -
просто так, под  настроение.  Я  смотрел  на  нее  с  расстояния  каких-то
нескольких дюймов от ее  лица,  потом  поправил  простыни  и  отступил  на
несколько шагов полюбоваться еще. Она была прекрасна с любого  расстояния.
Я прикрыл ее одеялом, накинул халат и вышел в гостиную.
   Наши стаканы и бутылка все стояли на столе, а ее плащ так  и  висел  на
спинке кресла. Во всех остальных отношениях ничего не выдавало то,  что  в
спальне впервые за много лет спит женщина. Черт, я даже пью иногда из двух
стаканов сразу, когда занят и не обращаю на  это  внимания.  Я  легко  мог
представить себе, что я один дома. Я принес с кухни флакон зелья и высыпал
все, что осталось - а осталось совсем немного - на стол.
   Небо за окном начало розоветь по краям,  а  звезды  по  одной  покидали
небосклон. Наступало утро. Я смотрел,  как  ночь  соскальзывает  с  домов,
нюхал остаток порошка и обдумывал свой следующий ход.
   Мои дальнейшие действия не будут связаны с Отделом -  несмотря  на  то,
что  в  постели  моей  спит  инквизитор.  Кэтрин  не  обладала  в   Отделе
достаточным весом, к тому же она все  равно  не  разделяла  до  конца  мои
версии. Если Моргенлендер еще на сцене, я мог бы перетянуть  его  на  свою
сторону при всей его нелюбви ко мне, но рассчитывать на  это  особенно  не
приходилось. Я обдумал абсурдную идею встретиться еще раз с  Фонеблюмом  и
выложить ему все, что имею  против  него,  но  даже  в  том  маловероятном
случае, если он капитулирует, я вряд ли придумаю, что просить у него. Если
я позволю ему разрешить мои проблемы с кармой, я только  пополню  компанию
тех, кто жил и живет у него под пятой, вроде Пэнси, Стенханта, Тестафера и
многих других. Включая, судя по всему, Корнфельда.
   Теперь я не сомневался, что могу распутать это дело. Вопрос  заключался
только в том, к кому мне идти, распутав его. У меня был клиент - даже два,
считая Челесту, - но они вышли из игры. Я мог распутать  это  дело,  но  с
точки зрения самосохранения лучше бы мне было его не распутывать.
   Корнфельд вошел, когда я вытирал стол. Он вошел без стука. Судя по  его
виду, он не спал всю ночь - впрочем, я тоже. По крайней мере  он  был  при
полном параде и даже с пистолетом. На мне был только халат.
   - Одевайся, - буркнул он.
   Я сделал так, как он приказал. Он не заглянул в спальню, и если и узнал
плащ Кэтрин или ее помаду у зеркала,  то  промолчал.  Он  только  стоял  и
смотрел, как я сражаюсь с пуговицами. В окно заглянуло солнце, и на стволе
его пистолета вспыхнул солнечный зайчик. Когда я обулся, он  попросил  мои
карточку и лицензию.
   Я протянул их ему. Он сунул лицензию в карман и пробежал  декодером  по
карте. Я протянул руку забрать ее, но он убрал ее в карман  к  лицензии  и
ухмыльнулся.
   - Просто сувенир, - пояснил он. - В свое время получишь новую.
   Я хлопал глазами не понимая.
   - Добро пожаловать в мир лишенных кармы, Меткалф. Надевай плащ.
   Мы спустились к его машине. Я никогда не смогу этого проверить,  но  не
думаю, что Кэтрин хотя бы пошевелилась во сне.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ШЕСТЬ ЛЕТ СПУСТЯ


1

   Это было недолго, но противно. Я проснулся с ощущением, что  так  и  не
отоспался как следует после той ночи, когда меня забрал Корнфельд. На  мне
была уродливая пижама, и я лежал в квадратном белом помещении -  вроде  бы
несколько минут  назад  я  находился  в  таком  же,  только  тогда  вокруг
суетились врачи, готовившие меня к заморозке.
   Теперь в углу сидел один-единственный санитар с  журналом  в  руках.  Я
слез со стола, потянулся и хотел уже было поворчать насчет того, что  даже
здесь у них ничего не  работает  как  надо.  Тут  парень  заметил,  что  я
проснулся, достал откуда-то и вручил мне мою одежду, чистую и отглаженную,
и только тогда до меня дошло, что я отлежал свой срок. Гадкому привкусу  у
меня во рту исполнилось шесть лет.
   Я не спеша оделся. Санитар не торопил  меня.  Чуть  позже  он  спросил,
готов ли я, и я ответил, да, и мы вышли в коридор и спустились на лифте на
первый  этаж.  В  лифте  санитар  окинул  меня  взглядом  и  улыбнулся.  Я
попробовал улыбнуться в ответ, но не смог - так волновался. Я все  пытался
найти в себе подтверждения того, что миновало шесть лет, но не находил.
   Санитар проводил меня в кабинет, где сидел инквизитор, в бешеном  темпе
печатавший что-то на встроенном в крышку стола  компьютере.  С  минуту  мы
ждали, пока он покончит с  этим  занятием,  потом  он  опустил  монитор  и
улыбнулся. Я сел на стул и, пока санитар  и  инквизитор  подписывали  друг
другу  какие-то  бумаги,  переговариваясь  вполголоса,  выглянул  в  окно.
Солнечные лучи слепили глаза, отражаясь от стеклянных стен домов напротив.
   Может, это объяснялось особенностями моего свежеразмороженного  зрения,
но  все  показалось  мне  каким-то  неправильным:  слишком  яркие  краски,
нечеткие силуэты. Словно плохо отретушированная фотография. Я вдруг понял,
что  мне  вот-вот  предстоит  выйти  из  дверей   Отдела   в   эту   плохо
отретушированную фотографию - насовсем. И эта фотография - мой новый  мир,
а старого больше не будет.  И  еще  я  понял,  что  продолжаю  жить  своим
последним делом, что глупо. Смехотворно глупо.  Можно  подумать,  что  это
дело еще не закрыто.
   Санитар  вышел,  а  инквизитор  выдвинул  ящик  стола,  достал   оттуда
металлический контейнер размером  с  коробку  из-под  ботинок  и  поставил
передо мной. В нем оказалось барахло, которое они вынули из моих  карманов
шесть лет назад, аккуратно рассортированное по полиэтиленовым пакетам. Его
было  немного.  Ключи  от  машины  и  квартиры,  исчезнувших  пять  лет  и
одиннадцать месяцев назад, когда я перестал платить. Все же ключи  приятно
оттягивали задний карман - в конце концов ими удобно чистить ногти.
   Все остальное составляли половинки шести разных стодолларовых  купюр  и
ручка-антиграв. С минуту я покрутил обрывки в руках, пытаясь собрать  хоть
одну бумажку, которую смог бы сунуть в кассовое окошко или по крайней мере
бармену в темном баре, но, увы, я явно грешил привычкой  совать  в  карман
одинаковые половинки. Пока  я  не  наткнусь  на  парня  с  противоположной
привычкой, толку от этих бумажек никакого.  На  всякий  случай  я  все  же
сложил их и сунул в карман.
   Я  вытаскивал  из  пакета  авторучку,  когда   почувствовал   на   себе
пристальный взгляд инквизитора. Я поднял глаза, и он ухмыльнулся.  На  вид
ему было лет двадцать - двадцать пять, но мне казалось, он  нагляделся  на
лишенный кармы мусор вроде меня, входящий и выходящий из  морозильника,  и
теперь развлекается, глядя, как я разбираюсь со своим богатством.
   Неожиданно он встал и закрыл дверь в коридор.
   - Я вас ждал, - заявил он.
   - Очень рад, - озадаченно промямлил я.
   - Я дам вам пятьдесят баксов за эту ручку, - сказал он, возвращаясь  за
стол. - Это ведь первая такого рода. - Он"  говорил,  словно  обращаясь  к
ребенку в те времена, когда еще были дети. - Это  мечта  коллекционера,  -
объяснил он.
   Я не удержался от улыбки.
   - Эта ручка спасла мне жизнь.
   Он принял это за желание поторговаться.
   - О'кей, - сказал он. - Сотню.
   - Она не продается.
   Он посмотрел на меня со странным выражением в глазах.
   - Я же оказываю вам услугу, чудак. Ваши деньги вряд ли на что годны.
   В этом была своя логика.
   - Сто пятьдесят, - сказал я.
   Он покачался немного в кресле, потом с улыбкой достал бумажник.
   - Учтите, я ведь мог просто взять ее.
   - Нет, не могли, - заявил я немного обиженно. - Если  бы  могли,  взяли
бы.
   Он расстегнул бумажник,  и  в  кабинете  послышалась  музыка:  фанфары,
которые не смолкали, пока он не отдал мне деньги и  не  убрал  бумажник  в
карман. От этого у меня по спине побежали мурашки. Я надеялся только,  что
играл бумажник, а не деньги.
   Он выдвинул другой ящик и достал оттуда маленький  конверт,  заклеенный
скотчем, и новую карточку с моим именем.
   - Семьдесят пять единиц, - сообщил он. - Желаю удачи.
   Он снова осветился своей  идиотской  улыбкой.  Похоже,  интервью  перед
выходом  подошло  к  концу.  Я  сорвал  скотч:  конверт  оказался   полным
стандартного порошка. Трогательная заботливость.
   Я рассовал все по карманам. Мне здорово хотелось вытереть  эту  чертову
ухмылку с его физиономии, но я сдержался. Я подтолкнул ручку  к  нему;  он
прикинул траекторию и поймал ее прежде, чем она пролетела над его