йте... я...
     На него даже не посмотрели. Человек со скучным голосом уже заговорил  о
другом.
     - Я допускаю... - начал он.
     Берт  пришел  в  страшное  волнение.  Он  вскочил  на  ноги.  Он  делал
хватательные движения.
     - Дайте мне сказать! - восклицал он. - Мистер  Лорье,  послушайте...  Я
вот что хочу... Насчет этой машины Баттериджа...
     Мистер  Лорье,  сидевший  на  соседнем  столике,  великолепным   жестом
остановил человека со скучным голосом.
     - Что он там говорит?.. - спросил он.
     Тут только  присутствующие  заметили,  что  с  Бертом  творится  что-то
неладное: он не то задыхался, не то сходил  с  ума.  Он  продолжал  невнятно
лепетать:
     - Послушайте! Дайте мне сказать!.. Погодите минутку... - А сам дрожал и
судорожно расстегивал пуговицы своего пиджака.
     Он рванул  воротник,  расстегнул  жилет  и  рубашку.  Затем  решительно
запустил руку в свои внутренности, и зрителям  на  миг  показалось,  что  он
извлек наружу свою печень. Однако, пока он бился с пуговицами на  плече,  им
удалось рассмотреть,  что  этот  ужас  был  всего  лишь  невероятно  грязным
бумазейным нагрудником. В  следующий  миг  чрезмерно  декольтированный  Берт
стоял у стола, размахивая пачкой бумаг.
     - Вот они!  -  выпалил  он.  -  Вот  они,  чертежи!  Понимаете?  Мистер
Баттеридж... его машина... который умер... Это я  улетел  на  его  воздушном
шаре.
     Несколько секунд никто не  мог  произнести  ни  слова.  Они  переводили
взгляд с бумаг на побелевшее лицо Берта и его горящие глава и затем снова на
бумаги. Никто не шелохнулся. Первым заговорил человек со скучным голосом.
     - Ирония судьбы! - сказал он таким тоном, как будто ему это  было  даже
приятно. - Какая великолепная ирония!  Они  нашлись,  когда  даже  думать  о
постройке слишком поздно.

     - 4 -

     Всем им, конечно, очень хотелось еще раз выслушать  историю  Берта,  но
тут Лорье показал, из какого материала он скроен.
     - Ну нет, сэр! - сказал он и соскочил со стола.
     Одним решительным движением он сгреб рассыпавшиеся чертежи, не позволив
человеку со скучным голосом даже коснуться их своими готовыми все разъяснить
пальцами, и возвратил Берту.
     - Положите их назад,  -  сказал  он,  -  на  прежнее  место.  Нам  надо
собираться в дорогу. Берт взял планы.
     - Куда? - спросил человек в соломенной шляпе.
     - Мы, сэр, должны отыскать президента наших Штатов и  передать  чертежи
ему. Я отказываюсь верить, сэр, что мы опоздали.
     - А где он, президент? - еле  слышно  осведомился  Берт  в  наступившем
молчании.
     - Логан, - сказал Лорье, игнорируя его невнятный вопрос,  -  вы  должны
будете помочь нам.
     Не прошло и нескольких минут,  как  Берт,  Лорье  и  хозяин  лавки  уже
осматривали велосипеды, составленные в задней комнате. Ни один из них  Берту
не понравился. Ободки у колес были  деревянные,  а  он,  испытав  деревянные
ободки в английском климате, навсегда возненавидел их. Однако это возражение
против  немедленного  отъезда,  как  и  некоторые  другие,  было  решительно
отклонено Лорье.
     - Но где президент-то? - повторил Берт, пока Логан накачивал шину.
     Лорье смерил его взглядом.
     - Говорят, он находится в окрестностях Олбани  -  ближе  к  Беркширским
горам. Он все время переезжает с места  на  место,  организуя  по  мере  сил
оборону с помощью телеграфа и телефона. Весь азиатский флот его разыскивает.
Если им кажется,  что  они  обнаружили  местонахождение  правительства,  они
сбрасывают бомбы. Это причиняет ему известные неудобства, но пока что им  ни
разу не удалось даже близко подобраться к нему. Азиатские воздушные  корабли
рыщут сейчас над восточными штатами, выискивая и уничтожая газовые заводы  и
вообще все, что может иметь какое-либо отношение к постройке аэропланов  или
переброске войск. А что мы можем сделать в ответ?  Но  с  этими  машинами...
Сэр, наша с вами поездка войдет в историю!
     Он едва удержался, чтобы не принять величественную позу.
     - Сегодня мы до него не доберемся? - спросил Берт.
     - Нет, сэр, - ответил Лорье. - Нам, верно, придется поездить не день  и
не два.
     - А на поезде или еще на чем-нибудь нас не могли бы подвезти?
     - Нет, сэр! Вот уже три дня ни один поезд  не  проходил  через  Тануду.
Ждать не стоит. Нам придется добираться туда своими средствами.
     - И прямо сейчас выезжать?
     - Прямо сейчас!
     - А как насчет?.. Ведь много сегодня мы все равно не проедем...
     - Будем ехать, пока не свалимся, а тогда сделаем привал. Сколько бы  мы
ни проехали - это чистый выигрыш во времени. Мы ведь едем на восток.
     - Конечно... - начал было Берт, вспоминая рассвет на Козьем острове, но
он так и не сказал того, что хотел.
     Вместо этого он занялся более продуманной упаковкой своего  нагрудника:
оказалось, что некоторые чертежи торчат у него из-под жилета.

     - 5 -

     Целую  неделю  Берт  вел  жизнь,  наполненную   самыми   разнообразными
ощущениями. Над всеми ними преобладало чувство страшной усталости  в  ногах.
Большую часть времени он ехал, не сводя глаз с неумолимой  спины  маячившего
впереди Лорье, ехал по стране, похожей на увеличенную в размерах Англию, где
холмы были выше, долины просторнее,  поля  больше,  дороги  шире,  где  было
меньше живых изгородей и где стояли бревенчатые дома с  широкими  верандами.
Он только ехал. Лорье наводил справки.  Лорье  указывал,  куда  сворачивать.
Лорье сомневался. Лорье решал. То они устанавливали связь с  президентом  по
телефону, то опять что-то случалось - и он куда-то исчезал. Но все время они
должны были ехать дальше, и все время Берт ехал. Спускала шина. Он продолжал
ехать. Он натер на ногах кровавые мозоли. Лорье объявил,  что  это  пустяки.
Иногда у них  над  головой  проносились  воздушные  корабли  азиатов,  тогда
велосипедисты кидались под  деревья  и  смирно  сидели  там,  пока  небо  не
становилось опять чистым. Как-то раз красная летательная машина пустилась за
ними в погоню, - она летела так низко, что они видели лицо  авиатора-азиата.
Он преследовал их целую милю. То они попадали в область, охваченную паникой,
то в область, где все было разрушено. Тут люди дрались  из-за  куска  хлеба,
там жизнь катилась по привычной колее, почти  ничем  не  потревоженная.  Они
провели день в покинутом, разоренном Олбани. Азиаты перерезали  там  все  до
единого провода и превратили железнодорожную станцию в груду пепла,  и  наши
путники покатили дальше на восток  на  своих  велосипедах.  Сотни  маленьких
происшествий поджидали их в пути, но они почти не замечали  их,  и  все  это
время Берт без устали работал ногами,  не  сводя  глаз  с  неутомимой  спины
Лорье...
     То одно, то другое озадачивало Берта, но  он  ехал  дальше,  так  и  не
удовлетворив свое любопытство, и забывал о том, что его удивило.
     На каком-то косогоре он видел большой дом, охваченный  пламенем.  Никто
не тушил его и не обращал на пожар никакого внимания...
     Они  подъехали  к  узкому  железнодорожному  мосту,   а   затем   и   к
монорельсовому поезду, который стоял  на  полотне  с  выпущенными  педалями.
Поезд был поистине роскошен - трансконтинентальный экспресс, построенный  по
последнему слову техники. Его пассажиры играли в карты, спали,  кто  готовил
еду тут же, на травянистом откосе. Они находились здесь уже седьмой день...
     В одном месте на деревьях вдоль дороги висели в ряд  десять  темнолицых
людей. И некоторое время Берт пытался отгадать, что произошло...
     В одной мирной на вид деревушке, где они остановились,  чтобы  починить
шину на велосипеде Берта  и  где  нашлось  пиво  и  сухари,  к  ним  подошел
невероятно грязный босоногий мальчишка и заявил:
     - А у нас в лесу китаезу повесили.
     - Повесили китайца? - спросил Лорье.
     - Ага! Он склад станционный грабил, а наши из охраны его и схватили...
     - А!
     - Они не стали патроны на него тратить - повесили и  за  ноги  дернули.
Они всех китаез вешают, которые им попадаются. А как еще  с  ними?  Всех  до
одного! Ни Берт, ни Лорье ничего ему не ответили,  и  юный  джентльмен  стал
развлекаться тем, что искусно плевал  сквозь  зубы.  Но  вскоре  заметил  на
дороге двух своих приятелей и, оглашая воздух дикими воплями, затрусил к ним
навстречу.
     В тот же день они чуть не наехали на человека, простреленного навылет в
живот и уже слегка  разложившегося.  Он  лежал  посреди  дороги  на  окраине
Олбани, и лежал он тут, по-видимому, уже не первый день.
     Миновав Олбани, они увидели на дороге  автомобиль  с  лопнувшей  шиной.
Рядом с местом шофера сидела молодая  женщина,  безучастно  глядевшая  прямо
перед собой. Под машиной лежал старик, безуспешно стараясь исправить  что-то
непоправимое Сзади, прислонившись спиной к кузову автомобиля, сидел  молодой
человек. На коленях у него лежало ружье, и он внимательно вглядывался в лес.
При их приближении старик выполз  из-под  автомобиля  и,  все  еще  стоя  на
четвереньках, заговорил с ними. Автомобиль их сломался еще накануне вечером.
Старик сказал, что никак не может понять, что с ним произошло. Ни сам он, ни
его зять ничего не понимают в механике. Их заверили, что  эта  машина  очень
прочная и легко чинится. Стоять здесь опасно. На них уже  нападали  бродяги,
так что им пришлось отбиваться. Многим, конечно, известно, что  у  них  есть
запас провизии. Он назвал фамилию, широко известную в  финансовом  мире.  Не
задержатся ли Лорье и Берт, чтобы помочь ему? Сначала в его  голосе  звучала
надежда, потом мольба, наконец, слезы и страх.
     - Нет, - безжалостно ответил Лорье. - Мы должны  ехать  дальше,  мы  не
можем тратить времени ради спасения  одной  женщины.  Нам  предстоит  спасти
Америку.
     Молодая женщина так и не пошевельнулась.
     И еще как-то раз им встретился сумасшедший - он громко пел.
     Наконец  они  отыскали  президента,  который   прятался   в   небольшом
ресторанчике на окраине городка Пинкервилл на реке Гудзон,  и  передали  ему
планы машины Баттериджа.

ГЛАВА   XI

ВЕЛИКИЙ КРАХ

     - 1 -

     Теперь уже все здание цивилизации шаталось, и оседало, и разлеталось на
куски, и плавилось в горниле войны.
     Отдельные  этапы  быстрого  и   повсеместного   краха   денежно-научной
цивилизации, родившейся на заре двадцатого века, следовали друг за другом  с
невероятной быстротой - с такой быстротой, что  сейчас,  при  общем  взгляде
издали на эту страницу истории, не всегда можно определить с точностью,  где
кончается один и начинается другой.  Сначала  видишь  мир,  почти  достигший
вершины изобилия и благосостояния и, во  всяком  случае,  казавшийся  людям,
жившим тогда, воплощением незыблемости. Сейчас, когда пытливый исследователь
обозревает в ретроспекции интеллектуальную атмосферу того времени, когда  мы
читаем чудом  сохранившиеся  отрывки  литературных  произведений  и  обрывки
политических  речей  той  эпохи  -  немногие  тихие  голоса,  волей   судьбы
отобранные  из  миллиардов  других,  чтобы  сказать  свое   слово   грядущим
поколениям, - то во всем этом переплетении  мудрости  и  заблуждений  прежде
всего поражает именно иллюзорная уверенность  в  незыблемости  своего  мира.
Нам, живущим теперь в едином мировом государстве - упорядоченном, научном  и
огражденном от всяких случайностей, - трудно представить себе что-либо столь
непрочное, столь чреватое возможными опасностями,  как  социальная  система,
вполне удовлетворявшая людей начала двадцатого века.
     Нам кажется, что все их институты и общественные  взаимоотношения  были
плодом случайностей  и  традиций,  игрушкой  обстоятельств,  что  их  законы
создавались на каждый частный случай  и  не  предусматривали  будущего;  что
обычаи их были непоследовательны, а образование бесцельно  и  нерационально;
человеку,  разбирающемуся  в  этих   вопросах,   система   их   производства
представляется самым бессмысленным и нелепым хаосом; их кредитная и монетная
система, строившаяся на отвлеченной  вере  в  непреложную  ценность  золота,
кажется  сейчас  чем-то  неправдоподобно  шатким.  И  они  жили  в  городах,
возникавших без всякого плана, по большей части  опасно  перенаселенных;  их
железные дороги, шоссейные магистрали и население распределялись по  планете
в самом нелепом беспорядке, порожденном десятками тысяч случайных причин.  И
тем  не  менее  они  считали  свою  систему  прочной  и   надежной   основой
непрерывного прогресса и, опираясь на опыт примерно трехсот лет случайных  и
спорадических  улучшений,  отвечали  скептикам:  "До  сих  пор  все   всегда
складывалось к лучшему. Переживем и это!"
     Однако если сопоставить условия жизни человека в начале двадцатого века
с тем, с чем ему приходилось мириться в любой другой период истории, то  эта
слепая  уверенность  становится   до   известной   степени   понятной.   Она
основывалась не на логике, а  скорее  была  естественным  следствием  долгих
удач. По их понятиям, до тех пор все действительно складывалось  как  нельзя
лучше. Вряд ли будет преувеличением сказать, что  впервые  в  истории  целые
народы постоянно имели в избытке еду, а статистические данные рождаемости  и
смертности того  времени  свидетельствуют  о  неслыханно  быстром  улучшении
гигиенических условий и о значительном  развитии  медицины  и  других  наук,
стоящих на страже здоровья человека. Как уровень, так  и  качество  среднего
образования невероятно возросли: на заре двадцатого века в Западной Европе и
в Америке почти не оставалось  людей,  не  умевших  ни  читать,  ни  писать.
Никогда  прежде  грамотность  не  имела  такого  широкого   распространения.
Существовало значительное социальное обеспечение. Любой человек мог спокойно
объездить три четверти земного шара, мог совершить кругосветное путешествие,
и  это  обошлось  бы  ему  в  сумму,  не   превышающую   годовой   заработок
квалифицированного рабочего. По сравнению  с  уровнем  комфорта  и  удобств,
доступных всем в ту эпоху, даже высокоупорядоченная  жизнь  Римской  империи
при Антонимах кажется убогой и провинциальной. И каждый  год,  каждый  месяц
были свидетелями каких-то новых человеческих  достижений:  появлялись  новые
страны, новые шахты, новые машины, делались новые научные открытия.
     Таким образом, ход  прогресса  за  эти  триста  лет  действительно  мог
показаться во всех отношениях  благотворным  для  человечества.  Находились,
правда, люди, утверждавшие, что его  духовное  развитие  сильно  отстает  от
материального, но мало кто придавал серьезное значение этим словам, глубокое
понимание которых является основой нашей теперешней безопасности.  Правда  и
то, что какое-то время жизнеутверждающие и созидательные  силы  перевешивали
неблагоприятное стечение обстоятельств, а  также  невежество,  предрассудки,
слепые страсти и своекорыстный эгоизм человечества.
     Люди, жившие в то время, даже не  подозревали,  насколько  незначителен
был этот перевес и как сложно и неустойчиво его выражение, но  дела  это  не
меняет - он  существовал.  Они  не  понимали,  что  эта  эра  относительного
благополучия  предоставляла  им  лишь   временные,   хотя   и   колоссальные
возможности. Они предпочитали верить, что прогресс - это нечто  обязательное
и самодействующее и им незачем считать себя ответственными за него.  Они  не
понимали, что прогресс можно сохранить или погубить и что время,  когда  его
еще можно  было  сохранить,  уже  прошло  безвозвратно.  Своими  делами  они
занимались в достаточной степени энергично, но палец  о  палец  не  ударили,
чтобы  предотвратить   катастрофу.   Настоящие   опасности,   нависшие   над
человечеством, не тревожили никого. Люди спокойно смотрели, как их  армии  и
флоты растут и становятся все более мощными. Недаром перед концом  стоимость
одного броненосца  нередко  равнялась  годовому  расходу  страны  на  высшее
образование; они накапливали взрывчатые вещества  и  средства  разрушения  и
никак не препятствовали накоплению  шовинизма  и  взаимного  недоверия;  они
спокойно наблюдали неуклонный рост расового антагонизма, по  мере  того  как
жизнь все ближе сталкивала разные расы, не  знавшие  и  не  понимавшие  друг
друга, и они отнюдь не препятствовали развитию в их среде вредной, корыстной
и беспринципной прессы, не способной ни  к  чему  хорошему  и  располагавшей
могущественными средствами творить зло. Их государство практически никак  не
контролировало прессу.  С  поразительным  безрассудством  они  бросили  этот
бумажный фитиль у порога своих пороховых  погребов,  забыв  о  том,  что  он
вспыхнет от первой же искры. Вся предшествующая  история  была  рассказом  о
гибели цивилизаций, и все признаки были налицо. Теперь трудно поверить,  что
они действительно не видели всего этого.
     Могло  ли  человечество  предотвратить  катастрофу  войны  в   воздухе?
Праздный вопрос - не менее праздный, чем вопрос о том, могло ли человечество
предотвратить крушение, превратившее Ассирию и Вавилон в бесплодные пустыни,
или эти медленные упадок и разложение общества, которыми завершилась глава о
Римской империи! Не  предотвратило,  значит,  не  могло,  значит,  не  имело
достаточного желания предотвратить. Размышления же о том, чего могло бы  при
желании достичь человечество, - занятие хоть и увлекательное,  но  абсолютно
праздное. А распад европеизированного мира отнюдь не был постепенным  -  те,
другие цивилизации сначала подгнивали и потом уж рушились; европеизированная
же цивилизация, если можно так выразиться, просто  взлетела  на  воздух.  За
какие-нибудь пять лет она рассыпалась так, что от нее не осталось  и  следа.
Еще  в  канун  войны  в  воздухе  мы  видим  всемирную  картину  неустанного
прогресса, всеобщее прочное благоденствие, огромные области с высокоразвитой
промышленностью  и  прочно  сложившимся   населением,   гигантские   города,
продолжающие стремительно  расти,  моря  и  океаны,  усеянные  всевозможными
судами, сушу  в  сетке  железных  и  шоссейных  дорог.  Но  вдруг  на  сцене
появляется немецкий воздушный флот, и мы видим начало конца.

     - 2 -

     Мы  уже  рассказывали  о  стремительном  нападении  первого   немецкого
воздушного флота на Нью-Йорк и о вакханалии ничего не  решающих  разрушений,
последовавшей за этим. В Германии уже наполняли газом  свои  отсеки  корабли
второго  воздушного  флота,  но  тут  Англия,  Франция,  Испания  и   Италия
приоткрыли свои карты. Ни  одна  из  этих  стран  не  готовилась  к  военным
действиям в воздухе с таким размахом, как  немцы,  но  у  каждой  были  свои
секреты, каждая в какой-то мере вела  приготовления,  и  общий  страх  перед
энергией немцев и их воинственным духом, который был воплощен в принце Карле
Альберте, уже давно сблизил  эти  страны  в  тайном  предчувствии  подобного
нападения. Это позволило им быстро  объединиться  для  совместных  действий.
Второй по значению воздушной державой в Европе была в то время,  безусловно,
Франция. Англичане, побаивавшиеся за свою азиатскую  империю  и  понимавшие,
какое  огромное  впечатление  должны  производить   воздушные   корабли   на
невежественное  население,  разместили  свои  воздухоплавательные  парки   в
северной Индии и потому в европейском конфликте играли  лишь  второстепенную
роль. И тем не менее даже в самой  Англии  у  них  было  девять  или  десять
больших кораблей, около тридцати более мелких и несколько  экспериментальных
машин. Флот принца Карла Альберта еще только пролетал над  Англией,  и  Берт
еще только разглядывал Манчестер с высоты птичьего полета, а  на  земле  уже
шли совещания дипломатов, результатом которых было  нападение  на  Германию.
Воздушные корабли всех видов и размеров собрались над Бернским  плоскогорьем
и там в битве над Альпами разгромили  и  сожгли  двадцать  пять  швейцарских
аэропланов,  которые  оказали  неожиданное  сопротивление  этому  воздушному
войску. Затем, усыпав причудливыми обломками альпийские  ледники  и  ущелья,
они раздел