ло сообщение  от директора лесопильного завода: по его словам, древесина
всех ветвей, которые мы  срезали, наполовину сгнила. Он  боится,  что им  не
удастся  спасти ни кусочка. Поэтому передвигайтесь с осторожностью и, прежде
чем перебросить шнур, хорошенько проверяйте прочность развилок.
     - Лично мне дерево кажется вполне здоровым, - возразил Стронг.
     - Как бы там ни было, не доверяйтесь ему в тех случаях, когда можно без
этого обойтись. Как ни крути,  а  конец тут один.  Я отослал  несколько проб
сока  в  местную  лабораторию. Они  там утверждают, что в  соке нет никакого
красящего пигмента, наличием  которого можно было бы объяснить его  странный
цвет. Так что, возможно, нам только кажется. Что мы видим кровь.
     - А может, это само дерево заставляет нас видеть кровь?
     Райт расхохотался.
     -  На  вас,  видно, здорово подействовало  общение  с дриадами,  мистер
Стронг. Теперь смотреть в оба!
     - Слушаюсь, - сказал Стронг, выключая передатчик.
     Он с облегчением перевел дух. По крайней мере, эта кровь встревожила не
его  одного.  Срезая  следующую  ветвь,  он   уже  чувствовал  себя  намного
спокойнее,  хотя  новый  обрубок  кровоточил  еще  обильнее.  Он  слетел  на
следующую ветвь и, повернувшись спиной к стволу, пошел к ее противоположному
стволу. Внезапно он почувствовал под ногой что-то мягкое. Опустив глаза,  он
увидел,  что наступил на цветок, упавший  не то  с  верхушки дерева, не то с
одной из только что срезанных им веток. Он нагнулся и поднял его. Цветок был
раздавлен,  стебель его  сломан, но, даже умирая, он  каким-то  необъяснимым
образом мучительно напоминал лицо женщины.
     Он  набросился на дерево,  надеясь, что  усталость притупит раздиравшие
его душу чувства. Работал он с остервенением. Сок обагрил его руки, запятнал
одежду,  но Стронг заставил  себя не думать об  этом.  Он заставил  себя  не
думать  о цветах, о листьях,  которые порой  ласково  касались его  лица.  К
полудню он уже спустился ниже той ветви, на которой провел ночь, и  над  ним
уходила ввысь, в листву вершины, трехсотфутовая колонна изувеченного ствола.
     Достав свой древорацион, он  наспех перекусил и снова взялся за работу.
Солнце палило нещадно, и сейчас он остро ощущал отсутствие ветвей и листьев,
которые давали ему  тень вчера. Своими размерами  нижние  ветви  внушали ему
благоговейный страх. Даже если точно  знаешь, что шнур, которым пользуешься,
никогда,  ни  при каких  условиях  не  разорвется,  ты все равно  не  можешь
спокойно наблюдать, как такая тонкая нить поднимает в вертикальное положение
двухсот- или трехсотфутовую ветвь и, приняв  на себя  всю ее тяжесть, плавно
опускает на землю.
     Чем  ниже  он   спускался,  тем  сильнее   кровоточило  дерево.  Кровь,
сочившаяся из  обрубков, каплями стекала  вниз,  заливая ветви  и  листья  и
превращая   его  работу  в  какой-то  кошмар  из  окровавленных  пальцев   и
пропитанной красным одежды. Временами у него уже совсем опускались руки,  но
каждый раз он напоминал себе,  что, если он прервет работу, его место займет
Сухр, который вытянул вторую  по длине травинку; и почему-то мысль о жестких
руках  Сухра, вонзающих в дерево  луч резака, была для него еще невыносимее,
чем этот кровавый потоп. Поэтому он с упорством продолжал  делать свое дело,
и когда кончился день, ему уже осталось пройти меньше двухсот футов.
     Он установил палатку на  самой верхней из оставшихся  ветвей и попросил
Райта прислать ему воды, мыло и полотенце. Когда  Райт выполнил его просьбу,
он  разделся догола,  хорошенько  намылился  и  смыл  пену  водой. Вытершись
насухо, он в остатке  воды выстирал свою  одежду и  развесил ее над костром.
Ему стало легче.  Когда Райт прислал ему ужин --  еще одно блюдо, специально
для  него  приготовленное  женой  мэра, -  он  набросил  на плечи одеяло  и,
усевшись  по-турецки  у костра, принялся  за  еду. К  тому  времени, как  он
покончил с ужином, платье уже высохло, и он оделся. На небе высыпали звезды.
     Он  открыл  чашку-термос,  которую  ему  прислали  вместе  с  едой,  и,
потягивая кофе, выкурил сигарету.
     Он думал о том, придет ли она сегодня ночью.
     Становилось  все  холоднее.  Поднялась  первая  луна, и  вскоре  к  ней
присоединились две ее  серебристые сестры. Их белоснежное сияние преобразило
дерево. Ветви,  в  том числе и  та, на которой он сидел, казались лепестками
огромного цветка. Но иллюзия эта вмиг развеялась,  когда его взгляд  упал на
поднимавшийся из самой середины  этого цветка изуродованный, весь в бугорках
ствол.
     Но он не отвел глаз. Встав во весь рост, он повернулся лицом к стволу и
взглянул  вверх на эту  беспощадную  карикатуру, созданную его  собственными
руками.  Выше и  выше поднимался его  взгляд,  все  выше и выше,  туда,  где
прекрасная, как волосы женщины, блестела в темноте шапка вершины... Он вдруг
заметил, что  к волосам  этим  был  приколот цветок,  одинокий цветок  слабо
мерцавший в лунном свете.
     Он  протер  глаза  и снова  посмотрел  туда. Цветок  не исчез.  Это был
какой-то  странный цветок не похожий на остальные: он цвел над самым близким
к вершине обрубком ветви  -- над тем самым обрубком,  где он впервые  увидел
кровь дерева.
     Лунный свет  становился  все  ярче.  Он нашел  глазами  развилку, через
которую  проходил  шнур, и  скользнул по шнуру взглядом вниз, до того места,
где укрепил  его,  покончив с дневной  работой. Протянув  руку,  он коснулся
шнура: прикосновение  это  было приятным,  и через мгновение, облитый лунным
светом, он уже лез наверх.
     Выше   и  выше  поднимался   он,   играя  узлами  бицепсов,   натягивая
напрягшимися  мускулами спины рубашку. Все  выше  и выше к  лунному свету, к
волшебству. А  ветви  под  ним  постепенно уменьшались, сливаясь в  сплошную
серебристую массу. Добравшись до развилки, через которую проходила седельная
веревка,  он снял  ее,  смотал и перебросил через плечо.  Дыхание  его  было
ровным  и легким,  он  не чувствовал  никакой  усталости.  И  лишь когда  он
добрался до развилки,  через которую проходил шнур, он начал  задыхаться,  и
утомлением  налились  его руки. Сделав на конце веревки  петлю, он сложил ее
витками  и забросил на обрубок ветви,  торчавший  над  ним примерно футах  в
пятнадцати.  Так  он забрасывал  еще  восемь  раз, пока  наконец  не  достиг
развилки, через которую вчера  впервые добросил седельную веревку. Грудь его
теснило, вздувшиеся мускулы содрогались от  боли.  Он выпустил  шипы и полез
вверх,  преодолевая последние  футы  ствола.  Добравшись  до  самой  высокой
развилки,  он поднял голову  и  увидел ее, сидящую на суку, и цветок был  ее
лицом.
     Она пододвинулась, освобождая для него место, и он сел рядом  с  ней, а
далеко внизу, подобно гигантскому перевернутому зонтику,  раскинулись нижние
ветви дерева и, обрамляя его убранными  листьями краями, словно многоцветные
капли дождя, мерцали огоньки деревни. Он  увидел, что она  стала еще тоньше,
еще бледнее и в глазах ее была грусть.
     -  Ты пыталась убить меня, правда? --  отдышавшись, спросил он. -- Ведь
ты не верила, что я смогу взобраться сюда.
     - Я знала, что ты с этим справишься,  -  сказала  она. --  Это завтра я
убью тебя. Не сегодня.
     - А как ты сделаешь это?
     - Я... я не знаю.
     - Но почему тебе захотелось убить меня? Есть же на свете другие деревья
-- если не здесь, то где-нибудь в иных землях.
     - Для меня существует одно-единственное, - ответила она.
     -  Дриады  были нашей  выдумкой,  шуткой,  -  произнес  он. --  Моей  и
остальных.  И как это ни странно, никому из нас и не приходило в голову, что
если  бы они и впрямь существовали,  то по  логике вещей из всего  населения
галактики они должны были бы ненавидеть именно нас.
     - Ты ничего не понимаешь, - сказала она.
     - Нет понимаю. Ведь я могу  представить, что бы чувствовал,  если  бы у
меня был свой дом и  в один прекрасный  день кто-нибудь  принялся  разрушать
его.
     - Это совсем не то, - сказала она.
     - Но почему же? Разве дерево -- не твой дом? Ты живешь на нем одна?
     - ...Да, - ответила она. -- Я одинока.
     - Я тоже одинок, - сказал он.
     - Но не сейчас, - возразила она. -- Сейчас ты не одинок.
     - Нет. Сейчас нет.
     Лунный свет, стекая  с листьев,  осыпал  их плечи  брызгами серебристых
капель. Из золотого серебряным стало Великое  Пшеничное Море,  и  серебряной
мачтой  затонувшего  корабля казалось видневшееся  вдали  мертвое  дерево  с
голыми перекладинами мертвых  ветвей, на которых  когда-то вздувались паруса
листвы;  искрясь  на солнце,  они полоскались под теплыми  летними  ветрами,
трепетали весной в порывах  предрассветного бриза, дрожали осенними вечерами
от холодного дыхания первых заморозков.
     "Интересно,  что  происходит с  дриадой, когда  умирает  ее дерево?"  -
подумал он.
     - Она тоже умирает, - ответила она, прежде, чем он успел произнести это
вслух.
     - А почему?
     - Ты этого не поймешь.
     - Прошлой  ночью  мне  показалось,  что  ты мне приснилась, -  помолчав
немного,  сказал он. -- А сегодня утром,  проснувшись, я уже  не сомневался,
что видел тебя во сне.
     - Но ты ведь не мог подумать иначе, - сказала она. -- И завтра ты вновь
будешь думать, что я тебе приснилась еще раз.
     - Нет, - возразил он.
     - Да, - сказала она. -- Ты опять сочтешь меня сновидением, потому что у
тебя нет другого выхода.  Ведь иначе ты не сможешь  бить дерево. Иначе ты не
выдержишь вида крови и самому себе покажешься безумцем.
     - Может ты и права.
     - Я знаю, что я права,  - произнесла она.  -- Как это ни ужасно. Завтра
ты  спросишь себя, а  может ли вообще на  свете существовать  дриада, да еще
такая, которая  говорит по-английски, да  еще такая, которая цитирует стихи,
прочтя  их  в твоих мыслях;  да еще такая, которая силой своих  чар способна
заставить тебя преодолеть почти пятьсот футов ствола для  того только, чтобы
поболтать с тобой, сидя на залитой лунным светом ветке.
     - А если и вправду вдуматься, разве может быть такое  на самом деле? --
спросил он.
     - Вот видишь? Еще не наступило  утро, а ты уже сомневаешься. Тебе снова
начинает казаться, что я -- это всего лишь игра света на листьях  и  ветвях;
что я -- это всего лишь романтический образ, рожденный твоим одиночеством.
     - Есть способ проверить это,  - сказал  он и,  протянув руку, попытался
коснуться ее. Но  она  выскользнула из-под  его руки и отодвинулась  к  краю
сука. Он последовал за ней и тут же почувствовал, как сук под ним согнулся.
     - Не нужно, - попросила она. -- Не нужно.
     Она  отодвинулась еще дальше, такая тонкая и бледная, что он  едва  мог
различить ее сейчас на фоне затканной звездами небесной тьмы.
     - Я знал, что ты мне только привиделась, -  сказал он. -- Ты  не можешь
быть настоящей.
     -  Она не отозвалась. Он напряг глаза  -- и увидел лишь листья и тени и
лунный  свет.  Он начал медленно  двигаться  обратно  к  стволу,  как  вдруг
почувствовал, что сук под  ним гнется  все больше и услышал треск ломающейся
древесины. Но сук обломился не сразу. Вначале он  пригнулся  к дереву, и  за
какую-нибудь  секунду до того,  как  сук сломался окончательно, Стронг успел
охватить  руками ствол и, прильнув к нему всем телом, повис так, пока ему не
удалось вонзить в дерево шипы.
     Долгое время он не шевелился. Он слышал как  постепенно замирает  свист
рассеченного падающим суком воздуха,  слышал,  как далеко внизу  зашелестела
листва, через которую  он пробивал  себе путь, и слабый  стук его падения  о
землю.
     Стронг  двинулся  вниз.  Спуск   был  каким-то  совершенно  нереальным.
Казалось ему не будет конца.

     Он  вполз в  палатку  и втащил  за собой  костер. Сонным  пчелиным роем
жужжала в его  мозгу  усталость.  Он иступлено мечтал  отделиться от дерева.
"Пропади она пропадом эта традиция", - подумал он. Он только срежет ветви, а
потом пусть его сменит Сухр.
     Но  он знал,  что бесстыдно лжет самому себе, что никогда не  допустит,
чтобы  Сухр коснулся лучом  резака  хоть одной ветки. Э  т  о дерево не  для
обезьяны. Э т о дерево должен срубить человек.  Вскоре он заснул  с мыслью о
последней ветви.

День третий
     И именно эта последняя ветвь едва не убила его.
     Когда он  срезал все  остальные,  наступил полдень,  и  он приостановил
работу, чтобы позавтракать. Есть ему не хотелось.  Его мутило от одного вида
дерева,  гладкого  и  стройного  на протяжении  первых  двухсот восьмидесяти
футов, чудовищно искалеченного на протяжении следующих  шестисот сорока пяти
и симметричного  там, где еще зеленели  нетронутые  девяносто футов вершины.
Только мысленно представляя себе, как к тем умирающим ветвям  взбирается  не
он, а Сухр, Стронг находил в себе силы продолжать работу. Если вашей любимой
суждено быть убитой, пусть уж лучше она погибнет от  вашей собственной руки:
ибо,  если   в  убийстве  может  крыться   какое-то   милосердие,  разве  не
естественно,   что  право   даровать   его  в  первую  очередь   принадлежит
возлюбленному?
     И вот наступил момент, когда первая  ветвь стала последней и ее пятьсот
футов нелепо нависли над площадью и деревней.
     В  том  месте,  где  он  стоял,  относительно небольшая  толщина  ветви
позволяла ему  заглянуть через ее  край. Он собрал  солидную  аудиторию: там
внизу  были,  конечно, Райт, Сухр  и Блюскиз  и  водители транспортировщиков
древесины,  а   на   улицах  за  веревочным   заграждением  толпились  сотни
колонистов, которые,  задрав головы,  с жадным любопытством  смотрели  в его
сторону.  Но  сейчас  их  присутствие  почему-то  не  вызывало  в  нем  того
волнующего  вдохновения,  которое он обычно испытывал,  работая на глазах  у
зрителей. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что бы они стали делать, если
бы он  нечаянно  уронил отрезанную ветвь.  Она  вполне могла бы разрушить не
менее  двадцати домиков,  а если бы ее удалось еще  и подтолкнуть,  число их
возросло бы раз в полтора.
     Внезапно  осознав,  что  это  мысли  предателя,  он  поспешил  включить
передатчик:
     - Поднимайте ее, мистер Райт.
     Туго натянутый шнур придавал сейчас  ветви сходство с  висячим хвостом,
держащимся на одно-единственном тросе. Стронг направился обратно к стволу и,
дойдя до  него, приготовился срезать ветвь. Поднял и нацелил резак.  Едва он
нажал  курок,  из   листвы  на   другом   конце  ветви   выпорхнула   стайка
птиц-хохотушек.
     - А теперь еще выше, мистер Райт.
     Застонав, ветвь  слегка приподнялась.  Птицы-хохотушки  трижды облетели
вокруг ствола, молниеносно  взмыли к  вершине и исчезли из  виду. Он резанул
снова. Эта  сторона  дерева  была  обращена к солнцу; из образовавшейся щели
выступил  сок  и  тонкими струйками  потек вниз  по стволу. Стронг внутренне
содрогнулся, но резанул еще.
     - Не ослабляйте напряжение, мистер Райт.
     Ветвь постепенно поднималась  все выше, дюйм за дюймом,  фут за  футом,
внушая  ужас своим  чудовищным  размером.  Среди  ране  срезанных им  ветвей
попадались настоящие гиганты, но рядом с этой они выглядели карликами.
     - Чуть быстрее, мистер Райт.
     Ветвь  стала постепенно  откидываясь назад к стволу.  Он бросил быстрый
взгляд вниз. Сухр и Блюскиз, разрезав последнюю из посланных Стронгом ветвей
на  части,  своей величиной походившие  для  погрузки  на транспортировщики,
следили за  ним с напряженным  вниманием. Райт  стоял у  главной лебедки, не
спуская глаз с поднимавшейся ветви. Площадь отливала красным. Как  и  одежда
стоявших внизу мужчин.
     Стронг вытер лицо окровавленным рукавом рубашки, снова взглянул на срез
и  постарался  сконцентрировать  на нем все внимание. Ветвь уже стояла почти
вертикально  --  наступил  критический момент. Он опять вытер лицо. Господи,
как же палило солнце! И никакой тени, чтобы укрыться от его жгучих лучей. Ни
малейшей тени. Ни клочка, ни пятнышка, ни самой ничтожной крупицы тени...
     Его вдруг заинтересовало, по  какой бы  цене  шла тень дерева, если б в
галактике  обнаружилась ее острая нехватка. И как бы вы ее продавали, если б
она у вас была? Кубическими футами? В зависимости от температуры? Качества?
         Доброе утро, мадам. Мой бизнес -- тени  деревьев. Я специалист
по  продаже всевозможных редких  теней: к примеру, я торгую  тенями плакучей
ивы, дуба. Яблоневого дерева, клена и  многих других деревьев. Но  сегодня я
могу предложить нечто  исключительное -- совершенно  необычную тень  дерева,
только что доставленную с Омикрона Сети-18. Она  глубока, темна, прохладна и
великолепно освежает; короче, это  именно  та тень, в  которой  лучше  всего
можно отдохнуть после дня,  проведенного на солнце, - кстати,  это последний
экземпляр такого рода, поступивший в продажу. Вам, мадам, наверное. Кажется,
что вы хорошо разбираетесь в тенях и вас ничем не удивишь, но, поверьте, вам
никогда в  жизни  не  попадалось ничего  похожего на эту тень.  Ее продували
прохладные ветры, в ней пели птицы и день-деньской резвились дриады...
     - Стронг!
     Он  очнулся  с  быстротой  пловца,  вынырнувшего  из  глубины  моря  на
поверхность. На него надвигалась темная громада ветви, которая  обламывалась
по  линии  надреза, отделялась от своего основания. Он услышал громкий треск
древесины и скрежет трения коры о кору. Он увидел кровь.
     Он хотел было метнуться в сторону, но ноги его словно налились свинцом,
и, застыв  на  месте, он мог  только  смотреть,  как неумолимо  приближалась
ветвь,  и  ждать, пока, окончательно  освободившись, эти  тонны древесины не
обрушаться на него и его кровь не смешается с кровью дерева.
     Он  закрыл  глаза. "Это  завтра  я  убью  тебя, - сказала  она.  --  Не
сегодня". Банг!  -- загудел шнур.  Приняв  на  себя всю тяжесть отломившейся
ветви, и он почувствовал, как задрожало дерево.
     Но  удара  почему-то не  последовало, тело  его не  было  раздавлено  и
размазано по стволу.  Сейчас для него существовала только тьма с  опущенными
веками и ощущение, что время остановилось.
     - Стронг! Бога ради, да убирайтесь же наконец оттуда!
     Только тогда он открыл  глаза. В  последний  момент  ветвь качнулась  в
другую  сторону.  А  теперь  она  пошла обратно.  Ноги его  ожили;  отчаянно
карабкаясь  и  цепляясь ногами  за  кору,  он перебрался  на другую  сторону
ствола. Дерево  все еще содрогалось, и это мешало  ему сесть  в  седло,  но,
прижавшись к выпуклостям коры, он ухитрился продержаться так, пока не стихла
вибрация. Когда дерево успокоилось, он вернулся по стволу обратно, туда, где
на конце шнура покачивалась ветвь.
     - Все, Стронг. С вас хватит. Я приказываю вам спуститься на землю.
     Взглянув  вниз,  он   увидел   стоявшего   у  лебедки  Райта,  который,
подбоченясь. Сердито смотрел на него.  Блюскиз возился у  пульта  управления
лебедки,  а  Сухр  уже  застегивал  на  себе  пояс верхолаза.  Ветвь  быстро
приближалась к земле.
     "Итак, значит, меня снимают с дерева", - подумал Стронг.
     Он подивился, что не чувствует  от  этого  ни  какого облегчения. Разве
совсем недавно не мечтал он о том, чтобы очутиться на земле?
     Откинувшись  в  седле, он  задрал голову и взглянул на дело  своих рук:
ужасные обрубки  ветвей и  какую-то бесплотную  вершину. Что-то  удивительно
прекрасное  было в этой  вершине, невыносимо, до  боли прекрасное. Она  была
скорее золотистой, чем зеленой, и больше походила на  женские волосы, чем на
переплетение листьев и ветвей...
     - Вы слышите меня, Стронг! Я приказываю вам спуститься на землю.
     Внезапно он представил себе,  как  к этим  прелестным золотистым  косам
подбирается Сухр, как он  оскверняет  их своими  грубыми  руками,  насилует,
разрушает. Будь это Блюскиз, он бы с этим смирился. Но Сухр!
     Он посмотрел на развилку, через которую проходил шнур. Последняя  ветвь
была уже на земле, и  шнур  больше не двигался. Его глаза проследовали вдоль
серебристой нити до того места, г