Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
таким же образом стальные прутки в зубах. Брал в пасть тридцати милиметровый
пруток, это диаметр грифа штанги, и навалившись по сторонам на пруток ребята
гнули его, как в тисках. Конечно, тут был фокус для людей, не знающих теории
сопротивленя материалов, но команда у него была подобрана, и я предложил им
заняться более веселыми и эффективными номерами, не требующими такого
громоздкого реквизита. Кстати, никаких подпилов в рельсах и прутках не было.
Все было чисто, но мне такие номера казались дикими и хотелось их
сплоченность и желание сделать что-то новое направить в более легкое и
эффектное русло. Тем более что силач (к сожалению, не помню его фамилию) в
одном из выступлений, когда не нашлось круглого прутка, выломал себе зубы о
квадрат и теперь клал на оставшиеся зубы полотенце.
Вскоре мы подготовили сценку "Комический бокс" с избиением, судьи,
секунданта и зрителей-актеров на сцене. Ребята были физически развитые, и не
стоило большого труда обучить их акробатическим упражнениям. Номер прошел на
конкурс между лагерями и мы показывали его на смотре, который проходил на
больнице в той же Чуне. Когда нас везли на открытом грузовике с конвоем на
смотр, посреди поселка вдруг все участники разом заорали: У р р а! Стал
оглядываться, чтобы обнаружить причину такого восторга. Оказалось, на
обочине дороги стоял милиционер в полной форме. Так артисты приветствовали
почти "родного" всем человека. В лагере же его не увидишь, там одни солдаты,
и многие соскучились по его виду. В самодеятльности было больше бытовиков, а
не политических.
Тогда в лагере был странный период, когда политическим разрешалось носить
волосы и ходить в любой одежде.
На больнице (л/п 02), где жизнь спокойная - две тысячи полубольных,
начальство и устроило этот смотр. Офицеры с женами и детьми в первых рядах
демонстрируют "их" достижения в деле культурного воспитания. Мне совсем было
наплевать на их амбиции и интересовался я только собственными заботами - не
потерять форму и не впасть в уныние, что опасно. Блатняки-ребята имели и
другие заботы, когда на себе и в реквизите переправляли наркотики и другое.
Здесь я встретил Леву Вепринского! Пьяницу, которого жена посадила на
десять лет за анекдоты. Киевлянин, он послал жалобу лично Хрущеву, и написал
о своем личном плохом к нему отношении, как к человеку, а вовсе не как к
политическому деятелю. Сняли ему пять лет, и он хорохорился, что снимет и
остальные. Когда в зоне выдавали белые байковые портянки, все обитатели
становились нарядными. Серые как мыши зеки надевали портянки вместо шарфов,
и пока они не становились, как и вся одежда серыми, и не перкочевывали в
сапоги, форсили. Л.В. отличался предприимчивостью и тут же сообразил
организовать на больнице производство белых кепок из этих портянок.
Предприятие быстро набрало силу и иметь такую кепку стало престижным.
Когда он под каким-либо предлогом приезжал в нашу зону и первым из гостей
старался войти в нее в своих темных американских очках, то сразу громко
орал: - Как здесь жиды? Не обижают?
К нему относились по-доброму, хотя антисемитов в лагере была тьма. Не
было человека, которого не заподозрили бы в скрытой принадлежности к
семитам. Для некоторых все без исключения были евреями, кроме него самого,
самого лучшего.
( Когда теперь через 42 года Лева приезжал в гости ко мне в Канаду из
Израиля, мы попили с ним "Смирновской" и повспоминали. Если человек имеет в
себе стержень а не флюгер, он не истреплется).
Но я отвлекся от культурной жизни лагеря. Здесь встречалось много людей с
обнаженной судьбой, людей инересных, своеобразных, и хочется о них
рассказать.
Мы с иранцами имели большой успех на смотре, и они загорелись поставить
другие комические номера. С пьяницей, от которого убегает бутылка, с
капризным клиентом, в том же ресторане,но никак не могли найти клейкого
материала для изготовления макарон, которые прилипают к пальцам клиента и
физиономии официанта. Сцены выглядели очень смешно и ребята показывали в них
чудеса выдумки,но завершить задуманное нам не удалось, потому как группа
распалась по независящим от нас причинам.
Приезжали в лагерь лекторы, пропагандисты, но успеха, конечно, не имели.
Зеки народ битый и умный и, когда лектор упоминает о "международной
напряженности", и зала перебивают, например репликой - "Не понимаю! Вы
хотите сказать, что советский народ напряжен против американского? Или
наоборот?", и подбные вопросы с прсьбой уточнить бессмыслицы. Задавать такие
вопросы опасно, офицер каждого берет на заметку, и прикидываться
непонимающим дураком тоже опасно, но вопросы задают, и в результате лекция
комкается и проваливается. Ложь, которой нас питали, рождает ложь.
Приезжал к нам Иркутский драматический театр. Своеобразное положение
людей в лагере таково, что некоторые зрители предпочитали смотреть спектакли
тоже своеобразно: снизу. Во время спектакля мой сосед по скамейке - старый
лагерник, толкнул меня в бок и указал на вылезающих из-под сцены молодцов с
раскрасневшимися физономиями, и пояснил: онанисты. Они под сценой, ползая на
коленях, через щели в настиле смотрят спектакль по-своему. Главное же
развлечение было, конечно, кино. Будто побываешь на свободе. Не зря его
назвали иллюзионом. Особое впечатление произвел французский фильм о
фальшивоманетчике, который влюбился в очаровательную продавщицу из магазина
готового платья и пригласил ее в ресторан с варьете, а перед тем, как
смыться, размышлял о том, куда ему податься - на канарские или гавайские
острова.
Лагерь наш походил на на многоязычную ООН. Когда приходил новый этап, мы
порой не понимали языка вновь прибывших и тут же кликали толмачей. Едва ли
нашелся бы язык, с которого не смогли перевести обитатели лагеря. Разве что
с сензарского наречия, о котором наш знакомый Геннадий Черепов - поэт,
говорил, что из русских этот язык знала только знаменитая Блавдская.
В этапе с "архитектором" пришел солидный мужчина в халате и по-русски не
желал говорить ни с кем. Найденные толмачи разъяснили, что это председатель
колхоза, Герой Социалистического Труда, решивший раздавать урожай
колхозникам для их жизни в зависимости от численности семьи, а уж что
останется сверх того, отдавать государству. За самоволие и "экономический
подрыв государства" он получил десять лет сроку.
Особенно тяжело, по моим наблюдениям, заключение переносили японцы. Не
желая изучать язык и разговаривать по-русски, они все терпели. После работы,
брезгливо сбросив с себя ненавистную серую робу, они долго и тщательно
мылись над умывальником, облачались в свои кимоно и аккомпонируя себе на
гитаре, сидя на табуретках посреди барака, пели такие щемящие душу песни,
что не проникнуться их тоской было нельзя. В основном это были рыбацкие
песни о разлуке и надежде на встречу. Удивляло их мастерство играть на
гитаре. Почти все они владели ею в совершенстве. Это были простые рыбаки, за
нарушение границы получившие по три года срока. В своих одеждах, манере
держаться, со своми татуировками, выполненными с изумительным масерством в
отличие от наших - "Что нас губит? "- с иллюстрациями, они успокаивающе
действовали на окружающих, демонстрируя пример выдержки и достоинства.
Прибалтийцы тоже держались обособленно. Жили они в своих бараках, со
своей культурой общения, не смешивались с остальной массой зеков.
Музицирующих среди них было много, и инструментов разнообразных они держали
достаточно. Свидетели Иеговы различных националностей были связаны верой.
Они часто собирались у летней эстрады. Выходил на сцену новичек или
закленный в диспутах боец, и они задавали им "крамольные" вопросы, проверяя
их готовность участвовать в дискуссии. Каждый из них знал примитивные
"каверзные" вопросы атеистов, и вместе они искали правильный ответ на них,
анализируя все за и против и укрепляя таким образом себя в вере.
Им неоднократно предлагали отречься от Иеговы публично, обещая свободу.
Но понятие свободы для атеиста-надзирателя и верующего человека - разные.
Мне ни разу не пришлось столкнуться со случаем отречения, несмотря на то,
что у многих были семьи с детьми и родителями, а разлука предстояла долгая.
Официальную церковь ои отрицают, за ее послушание власти. Это для меня было
в диковинку. С детства вбивали в голову представление о верующих, как о
неполноценных, выживших из ума старухах, к которым, в силу их убогости,
нужно относиться снисходительно. Здесь же я увидел крепких, молодых и
твердых в вере людей. Любое выражение незвисимости противно власти и опасно
для нее. Поэтому она притесняет, сажает и лжет по отношению к свидетелям
Иеговы и всем верующим вообще.
Мне, атеисту и бывшему комсомольцу, вера в Бога с детства казалась чем-то
темным и непонятным. Здесь же я убедился в противоположном. Люди в самых
невероятных обстоятельствах верят в счастье и светло поют об этом. Поистине
Свидетелем Иегивы может стать только внутренне свободный человек. С
огромными трудностями доставаемая ими брошюра "Сторожевая башня", издаваемая
во многих странах, была для них опорой и светом. Я верил в победу их духа, и
сам обретал твердость. Иранцы, за исключением контробандистов, переходили
границу по глупости. Собирается группа молдых здоровых ребят, и подогревают
друг друга разговорами о привольной жизни в СССР. Работы, мол, сколько
хочешь, калым платить не надо, невесты на выбор, куры ходят по улицам и яйца
ими снесенные никто даже не подбирает.
Идет эта группа и тут же попадает в лапы КГБ. Три года каждому за переход
границы. Поищут зачинщика, главаря и, не найдя следов ЦРУ, посылают их к нам
в длинных до пят рубахах с карманами, в которых они перешли границу, и
больше ни с чем. Здесь им выдают одежду, место в бараке и дело, которым надо
заниматься, за которое, после вычетов за одежду, питание, содержания
начальства, солдат и собак, еще что-то можно получить. Многие выписывали по
посылторгу клюшки, хоккейные коники и всю амуницию для игры. Тогда еще все
можно было заказать и получить на адрес лагеря. После работы они сражались
на ледяных пяточках до полного изнеможения, а утром опять шли на работу. Эти
ребята мне были симпатичны своей неутомимостью, прямым и открытым
восприятием жизни такой, как она есть, без оглядки.
Для меня была очевидной невозможность изменить существующие порядки.
Ребята, играющие в политику из группы "Гражданский Союз", впоследствии
осужденные на дополнительные сроки, не внушали мне доверия. Все мы были
знакомы, их действия всем в нашем кругу были известны. Было похоже на
ловушку. Так, однажды было объявлено о собрании в помещении курсов повышения
квалификации механизаторов. Один из членов этого Союза должен был рассказать
о политической оппозиции в различных регионах страны. Его сообщение не
внушало доверия, а весь класс в какой-то момент был заполнен солдатами
охраны. Начали переписывть фамилии всех присутствующих. Наверняка
осведомители донесли о предстоящем собрании, и вся конспирация являлась
блефом. Мне было неприятно оказаться в такой глупой ситуации не из-за боязни
последствий (хотя кому нужно увеличивать срок!), а из-за бессмысленности
всех их действий. Они никак не могли выпрыгнуть из клетки, в которой
выросли! То же "политбюро", тот же ЦК, те же должности и деление портфелей,
мне это казалось примитивом, тем более в условиях лагерного стукачества.
Конечно, главным в моем отмежевании от этого "Союза" была осторожность и
"здравый смысл" крестьянина. Родители мои и их предки из крестьян, и я с
гордостью себя причисляю к их сословию.
Сам по себе "здравый смысл" настолько неопределенен и субьективен, что
позже мне было радостно вникать в здравый смысл других людей. Статьи А.Д.
Сахарова, сочинения А.И Солженицына, П. Григоренко, материалы Хельсинской
группы правозащитников, Воспоминания Р. Пименова, Б. Вайля и других активных
людей, верящих в действенность борьбы и поступков вопреки "здравому смыслу",
были мне наукой. Движение нравственного сопротивления в лице А. Марченко и
Л. Богораз, явилось для меня высшей мерой человеческого духа и верности
достоинству.
Это было позже, а в тот момент мысль была направлена на скорейшее
освобождение и бессмысленность нашего здесь содержания. Не понимая общей
ситуации в стране и мире, я не переставал верить в свой труд, который должен
"вливаться в труд моей республики".
Мне дали на работе маленькую комнату со столом, оборудованным чертежной
доской перед окном с решеткой. За спиной была дверь, и мой начальник П.Мулик
часто заходил и разглядывал мою работу. Не потому, что видел во мне
бездельника и пытался контролировать, а из любопытства к делу. Более
молчаливого человека мне в жизни встречать не удалось. По отдельным словам и
междометиям мне стала понятна его скрытая мечта - изобретательство.
В нем был заложен дар инженерных решений. Он в общих чертах объяснял мне
свой замысел, а я воплощал это на ватмане. Вот этот процесс воплощения и не
давал ему покоя. "Если бы я так умел, - говорил он, - много бы чего
напридумал.!". За несколько месяцев работы с ним мы разработали ряд - восемь
или девять - деревообрабатывающих станков: многопильных, распускных,
навесную пилу к шпалорезке, ограждение по конкурсу, к той же шпалорезре
объявленному Иркутском, и другие. Станки изготавливали тут же по моим
чертежам-эскизам. Справочника ни одного. Мне в каморку тащили подшипники,
цепи, ремни, цилиндры, пилы, редукторы, электродвигатели, обрезки уголка,
швеллера т.е. все что естьи, имея их в наличии, я мог проектировать станки.
Чертежи брали прямо из-под рук, а некоторые станки запускали сразу в
нескольких экземплярах. Однажды у нас с Петром вышел спор. Я доказывал, что
приводную звездочку и на шести тянущих роликах одной цепью не соединить, а
он уверял, что здесь недодумано. Наутро он изобразил мне решение, и оно было
верным. Впоследствии, когда я учился в Мосстанкине, послал эту загвоздку в
"Задачник конструктора" журнала "Наука и жизнь", она тут же была
опубликована, и мне многие тоже писали, что ее не решить. Ответы же печатали
в следующем номере. Но это было решение технического вопроса, о себе же он
ничего не говорил. Отбыв десять лет заключения, он остался жить здесь же в
Чуне. Обзавелся семьей и продолжал работать на Доке уже "вольняшкой".
Тайга летом горит почти постоянно, и он часто из-за этого не выходил на
работу. Вольных посылали тушить пожары. Однажды мы шли с ним по деревянным
настилам бревнотаски, а вверху стрекотал самолет. Плетясь за ним, я спросил:
"пожарный"? Он посмотрел и ответил: "Санитарный". Через длинную паузу, и,
видимо, вспоминая, вдруг оживленным голосом сказал: "А я ведь тоже на
самолете летал, дважды. Первый раз из-под Сталинграда нас вывозили раненых.
Стонали все кругом и болтало сильно. Второй раз в салоне. "Огонек" лежит по
полкам, а на руках наручники". Меня удивил такой длинный рассказ.
От пожаров часто было трудно дышать. Выйдешь на улицу - все в дыму.
Зайдешь в барак - то же самое, и опять тянет на улицу, будто там легче. Это
было летом, а весной, с наступлением тепла, начиналась война с клопами.
Заваренный герметично кузов самосвала ставили на опоры, и под ним разводили
костер. Заполнявшая его вода кипела. В секциях бараков начиналась
генеральная уборка. Нары-"тачанки" - двухярусные, на четыре человека, были
совершенной, классической конструкцией, отработанной многими годами.
Несколько ударов обухом топора по деревянным клиньям, и они превращаются в
груду полностью разобранных деталей. В собранном виде нары обладали высокой
жесткостью и никогда не скрипели и не шатались. Детали нар тащили к кузову
самосвала и бросали в кипяток. Слой отварных клопов и пятна жира от
циркуляции воды собирались по углам кузова, а посередине клокотали
восходящие потоки воды и пропаривались детали нар. После доставки их в барак
и сборки было приятно смотреть на них, хотелось поздравить - с легким паром!
А на душу приходило успокоение, тоже как после бани, но уже не только для
себя, а и для них (для нар), в общем-то и не кусанных.
В выходные дни мы общались между собой, знакомились и занимались самыми
разными делами. Когда людей сгоняют помимо их воли в такие скопища, то они
сами по себе разбиваются в группы по интересам. Как теперь говорят - в
неформальные группы. Диапозон групп был большой: наркоманы, педерасты,
верующие многих направлений, любители поэзии, чифиристы, знатоки языков,
анашисты, любители поболтать и послушать невероятные истории с побегами и
приключениями, политики, шахматисты, картежники и многие другие.
Был у нас в зоне дед, совсем старый. Солдаты дали ему отдельный домик
вроде баньки, но он, пожив там, вернулся в барак. "Скучно одному, а я привык
жить и общаться с людьми", - говорил он.
На работу его не выводили. К нему приезжала на свидание такая же
старушка-жена, и ее пускали в зону. Усядутся они на бревне и, покуривая
махорку, беседуют. Нам было интересно его послушать. Журналист и историк
Урала, он мог многое порассказать. Данный ему десятилетний срок меня
удивлял. Спрашивал его на этот счет. Мы, мол, молодые и можем являться
какой-то потенциальной угрозой власти, а он почему здесь? За что?
Усмехнулся и ответил, - да сказал, что коммунисты хуже царских жандармов,
они меня и посадили. Когда мы смотрели на него в недоумении, он сам и
уточнял ответ,- были бы они лучше, ведь не посадили бы? Главное,- с усмешкой
говорил он, - в жизни - не задумываться.
И утверждал: задумаешся - пропадешь.
В КВЧ книги выдавал тоже журналист. Я частенько бывал в библиотеке и он
меня знал. Сегодня увидел его в бурном возбуждении. В руках у него была
газета. Он подошел к моему столику и попросил прочитать заметку. Вот, вот,
тыкал он пальцем в полосу - читай. Я же за это сижу! Что теперь будет? Он
написал статью или письмо властям об отслуживших свою службу МТС и предлагал
передать технику непосредственно колхозам, которые бы ее берегли и
использовали по своему усмотрению. Срок за это пять лет. Теперь же, после
опубликования постановлении об упразднении МТС, он гадал, как же поступят с
его приговором?
В этот период наметилась тенденция пересмотра дел, связанных с
политической статьей, в основном 58-10, и переквалификации на хулиганство.
Особенно она усилилась после заявления Хрущева об отсутствии у нас
политических заключенных. Его придворные, наконец, додумались запрятать их в
"антигосударственных преступников": остричь, лишить гражданской одежды,
одеть в полосатую (признак развития текстильной промышленности и
производства красителей в отличии от сталинской - сплошь серой) и превратить
в "тигров".
Теперь, читая воспоминания Бурлацкого о том, как они в шикарном санатории
серьезно работали под руководством крупного теоретика Куусинена, решая
вопрос - отменять или не отменять диктатуру пролетариата и с опаской
предлагали превратить государство диктатуры пролетариата в общенародное
социалистическое государство, а после найденной и утвержденной новой
исторической формулировки таскались с бутылками водки из номера в номер, я и
подумал, что после превращения политических и контрреволюцинонных