было худо. Она не отнимала окровавленного платка от губ,
прерывалась, сжимая зубы, когда боль становилась нестерпимой. Каждый раз,
нажимая кнопку магнитофона, я переступала через что-то в себе. Это было в
той же больнице, куда Григоренко пришел с ней прощаться перед отъездом в
Америку - много лет назад.

- Я знала, что ему не дадут вернуться. Ему нельзя было уезжать. Указ о
лишении его гражданства вышел 13 февраля 1978 г. Вы только все же проверьте
дату.

Ничего не нужно было проверять. Каллистратова по памяти точно цитировала
куски из дел, собственных речей, медицинских заключений. Слушая ее, я не
верила... в неизбежность. И помню, как придя домой сказала: "Я опубликую
статью и отвезу ей в больницу. Вот радость будет..."

Статья вышла 5 декабря 1989 г. Вся последняя полоса. ""Сумасшедший" генерал
- штрихи к портрету Петра Григоренко". Я издалека увидела толпу людей перед
стендом "Московских новостей" и уже знала, что они читают именно эту
полосу. Протиснулась вплотную к витрине, обруганная со всех сторон. И с
ужасом увидела опечатку, да еще набранную крупным шрифтом. Но радость не
уходила: "Ну намылят шею на коллегии, - думала про себя, - зато потом
помчусь в больницу".

В редакции меня встретили странным молчанием. "Неужели такой скандал?" -
изумилась в душе. Кто-то открыл дверь в комнату и тихонько так вступил. Не
помню точно, кто, может быть, ведущий того номера. Я обернулась.

- Наташа, ты где была? Мы тебя всюду искали. Софья Васильевна... Ее уже
нет.

А дальше словами не могу. Глазами могу, сердцем, жестом. Я так и не сжилась
с этим страшным совпадением: ее статья (какая, к черту, моя, ее, конечно),
такая выстраданная, долгожданная, и ее уход.

Словами скажет через несколько дней Сахаров. Он начнет свое слово на
панихиде с этой статьи. И тогда я забьюсь тихо в угол в тесном,
переполненном помещении Московской коллегии адвокатов и заплачу. Я
оплакиваю мою потерю. Не просто удивительного, хрупкого, мужественного,
умного, доброго человека. А моего близкого, близкую, дорогую...

Сахаров долго-долго стоял перед Софьей Васильевной. Очень бледный. Мне
стало страшно.

Через 12 дней после номера со статьей о Григоренко мы делали траурный
выпуск о Сахарове.

Фотография Софьи Васильевны с Григоренко каждый день у меня перед глазами в
кабинете - для куража, для работы, для жизни, в которой может быть всякое,
для того, чтобы не забыть, не отступить, не испугаться.






Е.Огурцова, В.Огурцов

Возвращаясь к прошлому

Впервые мы встретились с Софьей Васильевной, кажется, в 1970 г. Мы
обратились к ней по делу нашего сына Игоря Огурцова, придя в юридическую
консультацию, где она работала, по совету наших родственников, адвокатов.
Выслушав нас, она порекомендовала нам другого адвоката, так как сама была
лишена права защищать политических.

Ее поцелуй при прощании сказал нам больше, чем сказали бы слова о ее
сочувствии.

С тех пор Софья Васильевна стала нашим близким другом и моральной опорой.
Приезжая в Москву, мы каждый раз непременно встречались. Однажды мы вместе
со священником С.А.Желудковым условились по телефону о встрече у нее на
квартире, как обычно. И были весьма удивлены, когда на звонок нам открыл
дверь незнакомый мужчина. Он пригласил нас пройти к ней в комнату, где мы
увидели еще двоих мужчин, которых приняли за неожиданных гостей. Оказалось,
что это были не столько неожиданные, сколько нежданные гости из КГБ,
проводившие у нее обыск.

Нас задержали до конца обыска, длившегося много часов. Мы очень устали, и
нам хотелось пить. И Софья Васильевна попросила меня пойти на кухню и
поставить чайник. И вот чай готов, и в соседней маленькой комнате мы сидим
за накрытым мною столом и чаевничаем. Обыск кончился, напряжение несколько
спало. Софья Васильевна расслабилась и почувствовала себя плохо: сдало
сердце. Мы покинули ее, напоив лекарством и убедившись, что она пришла в
себя.

Встречи с Софьей Васильевной продолжались до самого нашего отъезда за
рубеж... Теперь, мысленно возвращаясь к прошлому, мы вспоминаем постоянную
готовность прийти на помощь всем, в ней нуждающимся, так характерную для
Софьи Васильевны.






Л.Алексеева

Защита - ее призвание

Сказать, что С.В.Каллистратова была превосходным адвокатом, - значит,
ничего не сказать о ней. Она была рождена защищать людей, это было ее
призванием, ее страстью, ее жизненным предназначением. Я помню такой
случай, ею самой мне рассказанный. К ней как к известной участнице
правозащитного движения обратился человек из какого-то подмосковного города
- не то Тулы, не то Калуги. Его брата сбила насмерть машина секретаря
горкома. И потому, что это был секретарь горкома, рассмотрение дела в суде
кончилось ничем. Брат погибшего, зная бесстрашие Софьи Васильевны, был
уверен, что она-то не откажется выступить против секретаря горкома. Он
просил ее взяться за дело и добиться наказания виновного. Но услышала в
ответ: "Вы обратились не по адресу: я только защищаю, а вы хотите, чтобы я
стала обвинителем".

Конечно, она различала среди своих подзащитных людей плохих и хороших,
жертв судопроизводства и преступников. Но защитницей она была всем им, в
защиту каждого вкладывала все свое умение и всю душу, которая не скудела от
того, что принимала на себя скорби сотен, а вернее, тысяч людей, - ведь
Софья Васильевна была защитницей так много лет! И не устала быть
защитницей.

Я познакомилась с тем, как Софья Васильевна вела дела своих подзащитных,
благодаря тому, что, когда я осталась без работы, она давала мне для
заработка перепечатывать ее обращения в суд и в правоохранительные органы.
Меня каждый раз поражало, что она, человек кристальной души и жестких
правил порядочности, по делам отъявленных мерзавцев выступала так, как если
бы попавший в переплет был ее заблудшим сыном.

Что же говорить о том, как она защищала правозащитников!

Первым таким делом было дело Виктора Хаустова - участника демонстрации на
Пушкинской площади в Москве 22 января 1967 г. с протестом против ареста
"самиздатчиков" - Юрия Галанскова и его товарищей. Запись этого суда и
выступления на нем Софьи Васильевны ходила в "самиздате". Это дело было
первым по статье о "клевете на советский общественный и государственный
строй", на котором адвокат потребовал оправдания обвиняемого. Трудно
представить себе сейчас, как это звучало тогда.

Блестящие выступления на других судах по политическим обвинениям тоже
ходили в "самиздате" (по делам П.Г.Григоренко, И.Яхимовича, Н.Горбаневской,
В.Делоне, крымских татар и многих других). Эти выступления были не только
образцами гражданского мужества адвоката, но и заочным правовым обучением
всех, кто их читал, а в таком обучении, ох, как нуждалось (и, увы,
нуждается до сих пор) наше общество, включая правозащитников. Ведь, за
редкими исключениями, мы защищали права человека по сердечному импульсу
сострадания, а вовсе не потому, что в этом праве поднаторели. Напротив,
почти все мы были в этой области очень невежественны. Так что Софья
Васильевна была не только нашим защитником, но и нашим просветителем,
советником, нашим учителем в области права.

К сожалению, мне ни разу не удалось слышать ее выступления в суде. Но
говорили мне (в частности, отец Ларисы Богораз, Иосиф Аронович, слышавший
речь Софьи Васильевны в защиту В.Делоне - участника демонстрации протеста
против советской оккупации Чехословакии), что выступления эти производили
еще более сильное впечатление, чем чтение их текстов. "Софья Васильевна,
выступая, преображалась. Она была прекрасна, глаз не отвести. Нельзя было с
ней не соглашаться", - говорил Иосиф Аронович.

Приход Софьи Васильевны в правозащитное движение уже не в качестве
профессионала-адвоката, а в качестве члена Рабочей комиссии по
расследованию использования психиатрии в политических целях (консультант с
января 1977 г.), а затем члена Московской Хельсинкской группы (с ноября
того же года) был совершенно закономерен, потому что пафосом правозащитного
движения было близкое ее сердцу заступничество за жертв беззаконий и
жестокости и потому что люди, ставшие правозащитниками, по определению были
родственными ей душами, как и она, клавшими "живот свой за други своя". То,
что она была консультантом, советником и адвокатом правозащитников (да и в
силу разницы в возрасте - она принадлежала к поколению наших родителей),
создавало дистанцию между ней и нами - естественного нашего благоговения
перед ней. Но, преодолевая эту дистанцию, она стала для многих из нас
дорогим другом.

Ежегодными дружескими собраниями был день рождения Софьи Васильевны. Ее
большая комната в коммуналке на улице Воровского бывала тесной в этот день.
Еще бы, ведь это был своеобразный парад правозащитников. Все они собирались
вокруг праздничного стола, который сами и помогали ей приготовить. Рядом с
ней в этот день всегда сидел Андрей Дмитриевич Сахаров. Кто бы подумал, что
и уйдут они из жизни почти одновременно: 8 декабря он произнес прощальное
слово над гробом Софьи Васильевны, а 14 декабря не стало его самого.

Постоянным гостем в день рождения Софьи Васильевны бывал ее любимый бард -
Юлий Ким - уж конечно, с гитарой. В этот день обязательно исполнял он
"Адвокатский вальс", навеянный Софьей Васильевной и ей и ее коллеге
Д.И.Каминской посвященный.






А.Сахаров

Из книги "Воспоминания"

Я получал много писем: с выражением поддержки (я думаю, что большинство
таких писем осело в КГБ и до меня дошла лишь очень малая доля), с
осуждениями, с угрозами (письма последних двух категорий приходили очень
странно - то их не было вообще, то, обычно после какого-либо моего
выступления, они приходили целыми пачками; я думаю, что письма с угрозами в
основном исходят непосредственно от КГБ, а письма с осуждением моего
вмешательства в то или иное дело - скажем, Засимова или Затикяна, или моего
письма Пагуошской конференции и т.п. - частично исходят от КГБ, а в
большинстве - от реально негодующих граждан и просто выборочно отобраны КГБ
из большого числа писем другого содержания <...>

Но не обо всех этих, важных самих по себе, категориях будет далее речь в
этой главе. Она посвящена письмам и посетителям с просьбой о помощи. Письма
с просьбой о помощи стали приходить сразу после объявления о создании
Комитета прав человека в ноябре 1970 г. Тогда же появились первые
посетители - сначала на Щукинской, потом на улице Чкалова. За девять с
лишним лет - до моей депортации в Горький - многие сотни писем, сотни
посетителей! И в каждом письме, у каждого посетителя реальная, большая
беда, сложная проблема, которую не решили советские учреждения. В отчаянии,
потеряв почти всякую надежду, люди обращались ко мне. Но и я почти никогда,
почти никогда не мог помочь. Я это знал с самого начала, но люди-то
надеялись на меня. Трудно передать, как все это подавляло, мучало. К
сожалению, я в этом трудном положении слишком часто (по незнанию, что
отвечать, по неорганизованности, по заваленности другими срочными делами)
выбирал самый простой и самый неправильный путь: откладывал со дня на день,
с недели на неделю ответ на письмо; потом или отвечать уже было бесполезно
по давности, или оно терялось, но при этом не переставало мучить меня.
Таких оставшихся без ответа писем было бы еще гораздо больше, если бы не
бесценная помощь, оказанная мне Софьей Васильевной Каллистратовой. Ранее
мне предложил свою помощь один из советских журналистов, но я не сумел
вовремя воспользоваться ею. (Я не хочу называть фамилии, но тот, о ком я
пишу, поймет, что речь идет о нем, если эти воспоминания когда-либо попадут
в его руки. Я пользуюсь случаем выразить ему свою признательность.)

Прежде чем переходить к отдельным делам, я должен сказать несколько слов о
самой Софье Васильевне.

Это - удивительный человек, сделавший людям очень много добра. Простой,
справедливый, умный и добрый. Редко когда все эти качества соединяются, но
тут это так. По профессии Софья Васильевна юрист, адвокат. Более 20 лет она
вела защиту обвиняемых по уголовным делам, вкладывая в это дело всю свою
душу, жажду справедливости и добра, желание помочь - и по существу, и
морально - доверившимся ей людям. Нельзя было без волнения слушать ее
рассказы. Для нее всегда всего важней была судьба живого конкретного
человека, стоящего перед ней. Однажды, как она рассказывала, она защищала
молодого солдата М., обвиненного в соучастии в изнасиловании. Улики явно
были недостаточны, и, по убеждению Софьи Васильевны, он был невиновен, но
был приговорен к смерти. Она посетила какого-то большого начальника, и тот,
несколько неосторожно, не понимая, с кем имеет дело, стал ей рассказывать,
что сейчас расшаталась дисциплина в армии, очень много случаев воинских
преступлений и что с целью поднятия дисциплины суровый приговор М. очень
полезен, отменять его ни в коем случае не следует. Реакция Софьи Васильевны
была неожиданной для него, огненной. Она начала кричать на начальника:

- Вы что, на смерти, на крови этого мальчика хотите укреплять дисциплину,
учить своих подчиненных?!

... И дальше все, что тут следовало сказать. Кричала она так громко и
решительно, что начальник явно испугался. В конце концов ей удалось
добиться пересмотра приговора. В другом деле ей удалось добиться того, что
пятнадцатилетний приговор двум обвиняемым, которых она считала невиновными,
был заменен 10 годами заключения. Когда она, уже после оглашения приговора,
собирала свои бумаги, собираясь уходить, очень расстроенная, к ней подошли
заседатели кассационного суда и спросили:

- Ну что, товарищ адвокат, вы довольны результатом?

- Как же я могу быть довольна, ведь нет никаких доказательств вины
обвиняемых, а они приговорены к заключению!..

Несколько удивленный такой логикой, один из заседателей сказал:

- Если бы были доказательства, разве мы изменили бы приговор?..

Одним из выводов, которые Софья Васильевна вынесла из своего адвокатского
опыта, является неприятие смертной казни, как нечеловеческого, чудовищного
и социального вредного института.

Всю свою жажду справедливости, осуществлению которой она пыталась
способствовать на протяжении многих лет адвокатской работы, она перенесла
на защиту обвиняемых за убеждения, узников совести. Эта единственно
возможная для нее позиция изменила всю ее жизнь, само место ее в мире. Эта
же линия в конце концов привела ее к участию в открытых общественных
выступлениях, в Хельсинкскую группу, а потом - к преследованию, допросам,
обыскам <...>

Софья Васильевна защищала в числе других Петра Григоренко, Наталью
Горбаневскую. Читая материалы этих давних судов, видишь, как умно и смело
она вела защиту. Но не менее важна для обвиняемых была ее теплота при
встрече с ними, та связь с внешним миром, которая при этом
восстанавливалась.

Когда Софья Васильевна согласилась помогать мне в переписке, я стал
приносить к ней получаемые мною письма целыми сумками. Она отвечала на них,
давала юридические и просто житейские советы, основанные на ее богатом
жизненном опыте. Потом я подписывал эти письма (после обсуждения с нею),
она их отсылала. Конечно, и она не была способна сделать чудо. Но все же
письма не оставались без ответа. Это уже было кое-что, хотя бы в моральном
смысле. Софья Васильевна оставляла у себя письма и копии ответов. Но весь
этот архив через несколько лет попал в КГБ - он был конфискован при одном
из обысков у Софьи Васильевны <...>






А.Романова

Опора и защита

С Софьей Васильевной я познакомилась в 1977 г., до этого много слышала о
ней как о незаурядном, смелом адвокате, честно выступавшем на "открытых"
политических процессах, куда далеко не всегда попадали даже самые близкие
родственники подсудимых.

Не по своей воле в 1976 г. Софья Васильевна ушла на пенсию. Официально. Из
Московской коллегии адвокатов. Но вся жизнь ее до рокового декабрьского дня
1989 г. - титанический труд именно защитника, помощника, опекуна огромного
числа людей. В комнате ее на улице Воровского всегда были посетители:
друзья, знакомые, совсем незнакомые люди со своими нуждами и нуждами
близких. Число людей, которым Софья Васильевна помогла добрым, разумным
советом, своим - всегда! ко всем! - добрым участием, я думаю, исчисляется
многими сотнями. Я (и не только я) лишь диву давались: откуда у нее столько
сил?

Все, что мы знали: как вести себя на допросах, на обысках, на работе
(многие из нас подвергались всевозможным преследованиям на службе), - мы
знали от Софьи Васильевны. Высочайшая юридическая квалификация,
замечательный ум, абсолютная доступность, удивительная всесторонняя
одаренность, прежде всего одаренность добротой, притягивали к ней
колоссальное число людей. Такого смелого, отзывчивого адвоката, как она,
наверное, больше не было.

Мне приходилось не раз искать адвокатов для политзаключенных. И не только
по политическим делам: была такая практика с 1978 г. - перед окончанием
срока политзаключенных возбуждать против них фальсифицированные уголовные
дела. Я приходила к Софье Васильевне, она брала со вздохом изданный список
адвокатов Московской коллегии и, пролистав его, выбирала немногих, к
которым стоило обращаться. А дальше... Лучше не вспоминать... Одни из них,
услышав ссылку на Софью Васильевну, вздрагивали и спешили закончить
разговор; другие, понимая, какой предстоит процесс, отговаривались другими
неотложными делами; третьи честно признавались, что из страха за такое дело
не возьмутся. Найти адвоката на такой процесс было неимоверно трудно, тем
более что ехать надо было в места весьма отдаленные. Иногда за риск
некоторые из них просили очень большое вознаграждение. Но в редких случаях
бывала действительно честная, принципиальная защита человека невиновного.
Софья Васильевна следила за всеми известными в кругу правозащитников
процессами и очень радовалась, когда неожиданно молодой, малоизвестный
адвокат выступал в процессе квалифицированно и честно. И бескорыстно.

Одна моя знакомая, адвокат, много раз говорила мне, что не может же любой
человек, не имеющий медицинского образования, лечить людей, а почему-то
защищать права людей берутся и без юридического образования. У Софьи
Васильевны был абсолютно противоположный взгляд на это. Защищать,
отстаивать элементарные человеческие права может, считала она, каждый, у
кого есть нравственное отношение к жизни. А чтобы делать это юридически
грамотно в стране, где и Уголовный кодекс и вся процессуальная машина
работают не на права людей, Софья Васильевна призывала учиться и сама
учила, направляла очень многих.

"Диссидент, правозащитник должен всегда переходить улицу на зеленый свет",
- говорила она. При имеющемся Уголовном кодексе и практике его применения
любой неверный шаг мог привести правозащитника на скамью подсудимых.
Известно дело Мальвы Ланды, которая за неосторожное обращение с огнем, не
повлекшее никаких тяжелых последствий, была осуждена на ссылку только
потому, что являлась членом Хельсинкской группы. Или дело Татьяны Трусовой
о тунеядстве!

Степень участия Софьи Васильевны в судьбах людей была наивысшей. Для многих
она стала просто очень близким, родным, любимым человеком. Совсем уже
больная, в 1988-1989 гг. она выступала публично, рассказывая о работе
Хельсинкской группы, о правозащитном движении. Ее выступления были самыми
яркими и точными. Но она не рассказывала, с каким трудом создавались эти
документы, как устанавливалась достоверность фактов, особенно если речь шла
о лагерях. С какой осторожностью, уменьем и риском, по крупинкам добывались
они... Сколько нужно было выслушать людей, самых разных, чтобы установить
истину.

Известность и авторитет Софьи Васильевны среди заключенных были очень
значительны. Я знаю случай, когда бредовая идея одной политзаключенной была
отвергнута, в том числе и ею самой, одной-единственной фразой: "Софья
Васильевна сказала, что это не так".

В 1990 г. я видела фильм о преследовании политзаключенных в советских
лагерях и психбольницах (там ес