я свободы" М, 1911, с 4
   8) Св. Иоанн Златоуст "Творения" X. кн 2 "Беседа 18 на  2 Послание  к
Коринфянам" 3(527) СПб, 1904. с 633
   9) Между угощениями иностранных гостей и туристов и свободой  совести
в Советском Союзе, как ни странно, существует непосредственная связь Вот
выборка из статьи Архиепископа Германского Александра Так и хочется наз-
вать ее "Об обедах и свободе совести". К сожалению, пространная,  но  уж
весьма показательная.
   "Мы в Москве. Мы у гостиницы - Савой, где для нас приготовлены  поме-
щения. Все богато, первоклассно.
   - Располагайтесь, будьте как дома. Обеды, завтраки, ужины.  Требуйте,
чего хотите. Вы - гости Патриарха (сопровождающие - гостям).
   После богослужения - обед у Святейшего и накануне - ужин. Сколько лих
наших обедов и ужинов было у Святейшего. Поистине,  самое  широкое  мос-
ковское хлебосольство. Мы, конечно, смущались, конфузились... но  трапе-
зовали усердно...
   Были на обеде у Святейшего...
   Были на приеме у Святейшего, трапезовали него...
   Трапезовали в Братской столовой (в Лавре) с наместником,  архимандри-
том Гурием, и с братией...
   О. протоиерей (А. Смирнов) поднес мне на память золотую митру,  укра-
шенную жемчугами...
   Трапезуемся после богослужения у Святейшего...
   Потом обильный ужин в гостеприимном доме прот. о. Феодора.  Упрашива-
ют, угощают матушка о. протоиерея и староста...
   После богослужения обильная трапеза у Высокопреосвященнейшего Владыки
Митрополита Иоанна ("воистину, святитель древней Руси" - ? ). Вечером...
Конечно, нас не отпустили без трапезы...
   "Светящаяся" старица ради нас оставила одр болезни и угощала нас чаем
и сладостями...
   Чай и завтраку гостеприимной матери игуменьи Флавии...  Благостный  и
гостеприимный Владыка (Иоанн), конечно, не отпустил нас без  угощения...
Чашка чая оказалась столом, полным всяких яств...
   За обильным ужином (у Г. Г. Карпова) льется дружная беседа (Карпов  -
добрый гений нашей Церкви, ее защитник и покровитель?)...
   В полдень - прощальный обеду Святейшего... Не хочется есть...
   Святейший наградил меня чудным оригинальным  крестом  с  изображением
образа Нерукотворного Спаса, панагией с иконой Знамения Божией Матери  и
шелковыми четками...
   Завтра отлет. Надо приготовиться.
   - А вы думаете, что отделались от нас? Нет. - Я -  благочинный.  Надо
порядок соблюдать. С серьезным видом, но с блистающими искорками в  гла-
зах говорит проф. Ф. Казанский.
   - Что такое? В чем дело?
   - Ко мне на ужин и без всяких разговоров.
   Повинуемся, едем на ужин на дому, при церкви на Ваганьковском кладби-
ще... Пора ехать.
   Берем чемоданчики. Есть и еще, что нужно в них спрятать.  По  приказу
Святейшего, нам дали по большому пакету всяческих съедобных вещей на до-
рогу. Это - по московски.
   Бесконечное спасибо за все... "
   (См. Архиепископ Германский и Берлинский Александр.  "Что  мои  глаза
видели в Москве и в Киеве в течение 15 дней". "Журнал Московской  Патри-
архии". 1946. N 10).
   А вот и "расчетный чек - за угощения -  "Церковь  в  России...  живет
вполне самостоятельной жизнью... Ей предоставлена полная свобода  в  уп-
равлении и в исполнении ее членами религиозных обязанностей" (Там же. с.
24)
   Ведь это же издевательство над людьми (читателями)  и  историей!  Как
можно церковному печатному органу оплевывать общественное сознание такой
явной ложью? И ведь никого не смущает это.
   10) "Журнал Московской Патриархии". 1945. N4, с. 57.
   11) "Наука и религия". 197Я. N1. с. 5.
   12) Там же.
   13) Там же.
   14) Там же. 1976. N 11. с. 111.
   15) Если для кого-то возникнет вопрос, является ли критическая работа
конструктивной, то вполне  уместно  задаться  и  вопросом,  является  ли
конструктивной всякая положительная (так  называемая)  работа.  Убежден,
что это вопрос факта, а не явления.
   Ведь когда сотни страниц в докторской  диссертации  израсходованы  на
то, чтобы доказать, что текст печатают на бумаге и  читают  его  глазами
(об этом писал "Журналист"), то здесь мы явно имеем  дело  со  смешением
понятий.  Критические  статьи  Белинского  в  этом  смысле   несравненно
конструктивнее и положительнее, чем такая  весьма  условно-положительная
монография. Следовательно, конструктивность критической работы  есть  не
что иное, как вопрос факта, т.е. каждой критической работы в  отдельнос-
ти, а не жанра в целом. Мы склонны забывать, что  бывают  случаи,  когда
даже путь прямого отрицания заключает в себе весьма  выраженный  элемент
созидания. Отрицание и разрушение лжи, например  (особенно),  тем  самым
(отрицанием) есть утверждение истины, правды.


   ЗНАМЕНИЕ ВЕКА

   РЕВОЛЮЦИЯ И РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ

   Одним из  самых популярных терминов, отражающих реальные исторические
явления, в настоящее время,  кажется,  является термин "преобразование".
Он так часто употребляется, что его уже привыкли автоматически смешивать
со словом  "улучшение" Выработался устойчивый условный рефлекс на семан-
тику этого термина.
   В уличном мнении сторонник преобразования может быть только  поборни-
ком улучшения, прогресса, как говорят, и наоборот, кто воздерживается, и
уж тем более возражает против тех или иных преобразований на основе  но-
вых начал, тот враг прогресса, враг улучшения, чуть ли  не  враг  добра,
правды и цивилизации.
   И редко кто задумывается: а не таит ли в себе это мнение, пущенное  в
оборот на рынке нашей будничности, заблуждение и обольщение? Ведь разру-
шая старое, одну ложь, очень легко заменить его новой ложью, новой  неп-
равдой, исходящей от преобразователя. А положенные в основу преобразова-
ния ложь и неправда, приведут к последующим проявлениям  этого  умствен-
но-социального зла, и возможен даже такой случай, когда "последнее будет
горше первого".
   Кроме всего - прочего, за переворотом учреждений не обязательно  сле-
дует переворот убеждений Случается, что старые представления  еще  долго
живут в неуютном новом доме преобразованного общества, живут здесь  лишь
потому, что имеют органическую потребность в жилище  и  даже  переживают
его, когда приходит новое преобразование...
   Давно подмечено, что люди, замышляющие общественный переворот,  пере-
устройство, делятся на:
   1) таких, которые хотят достигнуть этим чего-либо для самих себя, и
   2) таких, которые имеют в виду при этом потомков. [1]
   С первой группой все ясно. Вторая опасна как раз тем, что  она  имеет
крепкую веру и спокойную совесть бескорыстных людей.
   Первых можно в конце концов удовлетворить: любое общество  достаточно
богато и разумно для этого. Но когда цели становятся безличными,  возни-
кает опасность серьезная: революционеры в таком случае вправе рассматри-
вать защитников разумного старого  консерваторов, говоря их языком,  как
лично заинтересованных, и потому чувствовать себя значительно выше  пос-
ледних в моральном отношении.
   Внешняя бескорыстность и справедливость таких людей привлекает  новые
умы, всегда чем-то недовольных существующим порядком,  возникает  крити-
ческая революционная ситуация,  которая  разрешается  коренным  переуст-
ройством общества.
   В отрицании людям довольно легко объединиться, их влечет к этому  об-
щий дух недовольства и подсознательного  стремления  к  лучшему.  Именно
этим и объясняется восторг, с которым широкими массами встречается  вся-
кая революция.
   ...У нас, в России, революция произошла в значительной мере на  почве
материальной несправедливости, в целях достижения возможно более  полных
желудочных благ. [2]
   Многих не устраивало существовавшее распределение  материальных  благ
между отдельными слоями населения царской России. Можно возразить, но не
стоит делать это очень бурно.
   В последний период существования царской России (1905-1917 гг.)  пра-
вительство предоставило права существования (если говорить о духовно-по-
литической стороне жизни) всем  группам  и  течениям.  Противники  госу-
дарственной идеологии, пусть с некоторыми осложнениями, но все же  могли
распространять свои идеи, организовывать свои  партии,  проводить  своих
кандидатов в правящие органы, имели свои  вольные  типографии.  Духовных
свобод добились. Ничуть не меньших, чем мы имеем сейчас. Неудовлетворен-
ными остались материальные запросы. Это и привело к революционному взры-
ву.
   Легко заметить, что  "многообразие"  мотивов  вообще  всех  известных
восстаний и революций укладывается в две  категории:  жажда  прибылей  и
жажда почестей. Еще Платон утверждал, что стремление к обогащению  явля-
ется одной из двух основных причин восстаний,  подразумевая  под  второй
жажду почестей. "Одной из причин восстаний бывает стремление к  обогаще-
нию". [3]
   Еще более недвусмысленно отметил эту черту революционеров  Федор  Ми-
хайлович Достоевский в "Бесах". "Почему это, - недоуменно спрашивает он,
- все эти отчаянные социалисты и коммунисты в то же время и такие неимо-
верные скряги, приобретатели, собственники, и даже так, что  чем  больше
он социалист, тем дальше пошел,  тем  сильнее  и  собственник...  почему
это?" [4]
   Кроме этого, без труда можно увидеть, что стремление к  всестороннему
уравниванию составляющих общество слоев в русской революции исходило  из
самых низких общественных групп. [5]
   Схематически этот революционный порыв можно представить следующим об-
разом.
   Неимущие народные массы, в целях полного равноправия, берутся за ору-
жие и ценой крови и насилия отторгают себе свою долю (и даже больше, ес-
ли помнить, что имущий класс вообще  не  участвовал  в  этой  "целогосу-
дарственной дележке добычи", их-то и за людей почти не считали за немно-
гими исключениями, когда  молодое  советское  государство  встало  перед
проблемой необходимости научных работников и  технических  специалистов,
которых можно было найти исключительно только в этой  среде),  так  вот,
революционные массы отторгают себе свою долю материальных ценностей.
   Не происхождение, не идеология, не положение в обществе, не  занимае-
мая должность, не какие бы то ни было другие признаки  были  положены  в
основу революционного размежевания толпы,  но  единственно  материальный
показатель. Хлеб и рубль - вот во имя чего лилась кровь народа.
   Нищий перед лицом имущего заявляет с  юридическим  апломбом,  что  он
имеет право обладать тем же, что и последний, причем, за  счет  того  же
последнего, к тому же добивается этого путем самого  жестокого  насилия.
Как же обстоит здесь дело со справедливостью?
   Разве справедливо будет, как сказал еще Аристотель, если бедные, опи-
раясь на то только, что они бедные и что они  представляют  большинство,
начнут делить между собой состояние богатых? [6] Ведь никакого морально-
го преимущества они не имеют. Кроме того, нет никаких оснований поголов-
но честить богатых по их нравственные  качествам  и  представлять  массу
большинства неимущих, как неких обиженных, обездоленных,  чистых,  спра-
ведливых и беззлобных. Тот же несправедливый образ мыслей содержится и в
душах неимущих. Они ничуть не лучше богатых, во всяком  случае  отличаю-
щихся одним качеством,  бесспорно  только  ему  принадлежащим  -  благо-
родством... Непроизвольная бедность, кроме того, дурна тем,  что  бывает
ненасытна, взыскательна и неблагодарна". [7]
   Древние греки довольно глубоко разработали представление о справедли-
вости: у них -  целое  генеалогическое  дерево  справедливости:  уравни-
тельная и распределительная (распределяющая). Распределяющая  справедли-
вость выступает на первый план при распределении общих всех благ.  Здесь
Аристотель предлагает достаточно своеобразный подход. Наряду с тем,  что
справедливость, по его мнению, предполагает равное (равномерное) отноше-
ние ко всем людям, сам термин "равный" отнюдь не означает одинаковый.
   В случае "два других человека в глазах одного" справедливым  является
отношение, равномерное достоинствам той или  иной  личности,  пропорцио-
нальное им. [8]
   Такого же мнения придерживался Радамант ("если кто терпит равное  то-
му, что сделал, то справедливость соблюдена"),  пифагорейцы  ("воздаяние
равным безусловно справедливо. Справедливое состоит в воздаянии  другому
равным").
   Сложность, правда, возникает в том, что хотя большинство  людей  сог-
ласно с мнением, что распределяющая справедливость  должна  руководство-
ваться достоинствами личности, но мерило этих достоинств не нее видят  в
одной и той же системе координат, говоря современным языком.
   В случае "человек - другой человек" справедливым выступает  тот,  кто
при распределении некоторых благ между собой и кем-либо другим поступает
не так, что себе уделяет слишком много, а другому слишком мало, [9]  при
этом более справедлив тот, кто берет  большую  часть,  нежели  тот,  кто
распределяет. [10]
   При распределении имущественных благ формально несправедливо, по мне-
нию Аристотеля, обделять и себя (брать меньше, например, чем  положено).
Но если так случается, то это признак скромности,  умеренности,  правед-
ности, наконец. [11] "Дурны" оба случая, как действительный, так и стра-
дательный. "Однако поступать несправедливо хуже". [12]
   В сфере "экономической" справедливости (а по существу - той же  расп-
ределительной), которая, кстати, теснейшим образом связана с правовой  и
политической, Аристотель узаконивает так называемую "справедливость  не-
равенства".
   Если лица, к примеру, неравны (в политическом, умственном,  правовом,
вероятно, отношении), то они и не могут иметь равного. В этой связи  по-
нятна неудовлетворенность людей и стремление их  к  более  справедливому
положению в тех случаях, когда равные люди владеют  неравным  имуществом
и, соответственно, неравным уделено равное. [13]
   Подобного рода и справедливость уравнительная (справедливость права).
"Справедливость торжествовала бы... если бы почет создавался бы по  зас-
лугам каждого. [14] Так же и Гиппий Элладский  говорит,  что  существует
два вида зависти: зависть справедливая, когда кто-либо завидует тем, кто
будучи плохим,  пользуется  почетом,  и  зависть  несправедливая,  когда
кто-либо завидует тем, кто будучи хорошими людьми,  пользуется  почетом.
[15]
   Многие древнегреческие мыслители с  высоты  идеи  справедливости  без
обиняков считали несправедливым полное безусловное равенство и  стремле-
ние к нему.
   Гераклит, например, утверждал, что власть, например, по праву  должна
принадлежать исключительным, лучшим, а не  большинству  (даже  хороших).
[16] "Один стоит тысячи, если он лучше всех". [17] "Один для меня -  де-
сять тысяч, если он наилучший", [18] - не однажды говорил он.
   Власть - исключительно выдающимся.  Этого  требует  "благо  и  высшая
справедливость. Неравенство вполне естественно и стремление толпы к  ра-
венству преступно". [19]
   Чтобы революция имела не только успех, но и оправдание в  глазах  по-
томков, чтобы она не стала в противоречие с нравственностью, законы  ко-
торой временно, сознательно, у некоторых людей могут быть и  притуплены,
но которые никак нельзя отрицать, которые не отрицал даже Дарвин,  пока-
завший миру прочнейшую связь человека с прочим, животным миром (по линии
материально-чувственной общности), [20] так вот, чтобы революция  совер-
шалась во имя действительной справедливости и человеческой  правды,  она
должна быть лишена неправды в самой себе.
   Если она совершается во имя равновеликого распределения  материальных
ценностей, то в корне своем должна быть бескорыстной, а это может  иметь
место только в том случае, если она будет совершаться стороной  жертвую-
щей, сверху, идти из исполнения действительных  обязанностей,  а  не  из
ложного желания кровью (в первую очередь чужой) добыть эти мнимые права.
   Представители "имущего класса" могут и должны стать на позицию  отно-
шения к неимущим, как к равным (в правовом смысле), уравнять их и в иму-
щественном отношении.
   В этом случае (и только!) возможен социалистический подход к  общест-
венным проблемам, основанный на справедливости.  Иными  словами,  только
тогда, когда инициатива уравнивания  исходит  от  имущих,  которые  пос-
редством жертв и ограничений  осуществляют  принцип  равенства,  принцип
справедливости сохраняется. Напротив, требование равенства, которое про-
возглашается революционерами, тем более, когда оно сопряжено с кровавыми
жертвами миллионов людей, вытекает далеко не  из  справедливости,  а  из
алчности и зависти. Если стыдно дрожать над своими вещами, то  еще  пос-
тыднее завидовать богатым. Впрочем, о совести в то время предпочитали не
говорить.
   Конечно, нельзя не видеть утопии во взгляде на этот предмет в предс-
тавлениях западноевропейских утопистов, но нельзя, в то же время, не за-
метить большую социальную и просто человеческую правду в них.
   Разве можно уравнивать на  чашках  весов  нравственности  благородное
чувство сознательной жертвы своим благосостоянием во имя всеобщего  рав-
ноправия во всех сферах жизни, исходящее со  стороны  имущих,  в  данном
случае, с теми позорными душевными порывами простого народа,  которые  и
нельзя иначе классифицировать, как зависть, жадность и  прочие  подобные
им пороки, когда он добывает себе это равноправие с оружием в руках, це-
ной крови тысяч людей, ценой многих человеческих жизней!?
   Было бы ошибкой, конечно,  отрицать  революционные  преобразования  в
корне. Даже те самые утопические мысли о преобразовании  общества  могли
бы на определенном уровне развития человеческого сознания найти себе ре-
ализацию в такой же революционной форме.  Термин  "революция"  носит  не
кровавый характер событий, какой смысл приобрел он в результате  револю-
ции Октябрьской, а временный признак, и не более.
   Принцип действования "цель оправдывает средства" -  глубоко  ложен  в
своем существе, он годится разве что диким варварам, и  менее  всего  он
оправдывается в области, сопряженной с  нравственными  категориями,  даже
если ценой злодеяний достигается добро. [21]
   Обагренное кровью, это добро теряет свою чистоту и  привлекательность
в каждой душе, сохранившей способность  осознанной  дифференциации  этих
полюсно-противоположных, но  иногда  до  неузнаваемости  хитросплетенных
нравственных категории.
   Кроме того, если говорить о действительной  справедливости,  то  она,
как было отмечено выше, наоборот, требует не равенства, а неравенства.
   Это Французская революция  18  века  провозгласила  и  распространила
вредный предрассудок, будто люди от рождения или от природы  "равны"  (в
социальном смысле) и будто вследствие этого со всеми людьми  надо  обхо-
диться "одинаково". [22]
   Этот  предрассудок  естественного  равенства  является  главным  пре-
пятствием для разрешения  проблемы  справедливости,  поскольку  сущность
справедливости состоит именно в неодинаковом  отношении  к  неодинаковым
людям. [23]
   Цели, ради которых совершалась русская революция (уравнение  людей  в
имущественном отношении) оказались призрачными: даже в бесклассовом  об-
ществе не замедлило произойти расслоение людей по принципу обеспеченнос-
ти. Сама жизнь диктует девственно-справедливый принцип неравенства.  Бо-
гатые и бедные всегда существовали и в одном и том же классе.
   Справедливость требует неравенства  для  неравных,  но  такого  нера-
венства, которое соответствовало бы неравенству людей.  [24]  Справедли-
вость есть как раз искусство неравенства. [25] Справедливо, когда  исхо-
дят не с позиции "для всех", а с позиции - "для каждого в особенности".
   Поскольку безумно искать справедливости в  ненависти  (ненависть  за-
вистлива), то также безумно искать ее и в революции, потому что  револю-
ция вся пронизана ненавистью и местью: она слепа, она разрушительна, она
враг справедливого неравенства, она не чтит "высших способностей"  (Дос-
тоевский Ф. М.). [26]
   Для изживания имущественного дисбаланса из жизни необходимо  идти  не
по пути насилия, а по пути неуклонного пересоздания самих себя в направ-
лении роста справед