ния   санатория   продовольствием   должны
определить, сколько детей здесь будет завтра.
     - Надеюсь, столько, сколько сегодня?
     - Это решать будем мы.
     У Марии Станиславовны задрожали губы.
     - Подождите,  -  сказала  она,  -  я  попробую  отыскать  истории
болезни.
     Она вернулась   в   дом,   а   к  Тихомировой  подошел  Сережа  -
основательный десятилетний человек:
     - У вас звезда настоящая?
     - А какая же?
     - И у меня такая. Батяня подарил. А они говорят, не настоящая.
     Тихомирова надела ему на голову свою фуражку:
     - Герой!
     Фуражка накрыла героя до подбородка. Вокруг захохотали.
     Сережа сбросил фуражку.  Она упала. Тихомирова подняла, отряхнула
и пошла по парку, разглядывая клумбы, статуи, вазы на постаментах...
     Тем временем  Мария  добралась  до  винтовой лестницы,  ведущей в
мезонин.  Именно  там,  под   полом   мезонина,   была   спрятана   ее
канцелярия...
     Но что она скажет Дубцову?  Ведь  Гуров  оказался  прав  в  своих
предсказаниях:  новые  власти намерены сами определять,  кого из детей
они оставят в санатории, а кого...
     Мария остановилась  -  Дубцова  не  было.  Комнатушка  с  покатым
потолком оказалась пустой,  на подоконнике лежало брошенное полотенце.
Вопреки  своей хваленой флотской аккуратности,  Виля не повесил его на
крючок.  Спешил.  Люди с красными звездами его спугнули.  Кусая  губы,
чтобы не расплакаться,  Мария стала поднимать "хитрые" доски пола.  Те
самые,  которые полупьяный плотник забыл  прибить  при  ремонте  дачи.
Мария еще в детстве устроила здесь свой тайник.  Прятала, чтоб над ней
не смеялись,  дневники,  потом кое-какие  письма,  вырезки  из  статей
Дубцова в сборниках географического общества... И вот теперь - истории
болезни,  где написано не только кто чем болен,  но и кто чей сын, чья
дочь...
     Доставая из-под пола запылившиеся папки,  Мария перепачкалась,  а
увидев  в зеркале умывальника свое лицо,  покрасневшее,  со вспухшими,
искусанными губами,  заплаканными глазами,  расстроилась  еще  больше.
Предстать перед этой Тихомировой в таком жалком виде?  Никогда!  Мария
быстро ополоснула лицо под умывальником,  вытерла полотенцем,  которое
валялось  на  подоконнике,  и по привычке повесила полотенце на место,
возле умывальника...

     За оградой санаторного парка на высоком дереве "гнездился" матрос
с биноклем. В бинокль он видел окошко мезонина.
     - Ложная тревога,  товарищ Гарбузенко,  - крикнул  матрос,  -  он
убрал полотенечко!..
     Мария вышла из дому. Тихомировой у крыльца не было, и Мария пошла
ее искать. Ей не терпелось сказать все сейчас же.
     Если они сами решают,  кто нуждается в лечении, пусть и лечат они
сами!   Она  отдаст  "комиссарше"  папки  с  рентгеновскими  снимками,
температурными  графиками,  со  всеми   записями   -   свидетельствами
беспрерывной  и  почти  безнадежной войны профессора Забродского и его
дочери против палочки Коха,  а сама уйдет. Куда ей идти? Об этом Мария
не  думала.  Как  только  Тихомирова укатит со своим красноармейцем на
облучке,  вновь появится Виля, и если она не ослышалась - он правда ее
любит, то...
     В конце аллеи санаторного парка в увитой граммофончиками  беседке
сидели и мирно беседовали Тихомирова и Дубцов.
     Мария развернулась и,  кренясь  на  стоптанных  каблучках,  пошла
обратно к дому.

        "ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИИ"

     Красноармеец-повозочный, который  привез  в санаторий Тихомирову,
уже успел набрать воды для лошадей (вода вытекала из  пасти  каменного
льва  в  глубине  парка),  но почему-то не понес к лошадям,  а пошел с
ведром  кружным  путем,  вдоль  забора  пансиона.  Вода  то   и   дело
выплескивалась  из  ведра,  оставляя  на  ракушечнике  дорожки влажные
пятна.
     Дойдя до  места,  где забор был пониже и одно из деревьев чуть ли
не ложилось на забор,  красноармеец поставил  ведро,  вскарабкался  по
веткам  дерева  на забор и спрыгнул с другой стороны.  В саду пансиона
было тихо и влажно,  пахло опавшим листом, господа в осенних пальто, с
теплыми кашне на шее гуляли по аллейкам и раскачивались в гамаках, как
будто не было  ни  революции,  ни  гражданской  войны.  Самый  дряхлый
больной  возлежал  в  кресле-качалке,  накрытый  клетчатым шотландским
пледом. При виде красноармейца он и ухом не повел.
     Из-за зеленой изгороди появился однорукий.
     - Крымский  воздух  целителен,   не   правда   ли?   -   произнес
красноармеец фразу,  которую ни один повозочный, или, как их называли,
ездовой, не выговорил бы ни за какие шиши.
     - Да, - ответил ему однорукий, - но в груди теснит.
     С крыльца сошел Гуров:
     - Поручик  Ружицкий,  вы  с  ума  сошли!  Кто разрешил являться в
пансион?!
     - Нужда привела,  - отвечал "красноармеец", он же поручик, - надо
срочно менять дислокацию.
     - Почему?
     - Потому что вы поспешили удрать из города, господин ротмистр.
     - Не понимаю ваших намеков. Что же мне, большевиков дожидаться? -
Гуров снял шляпу,  вытер платком  взмокший  лоб.  -  Я  воспользовался
случаем, у старшего лейтенанта Дубцова был автомобиль.
     - То-то, что у Дубцова! Только вы изволили испариться, как пришел
ответ   из   заграничного   центра   на  ваш  запрос  о  Дубцове.  Ему
действительно  два  года  назад  было   поручено   сдать   французским
экспедиционным  властям  коммуниста,  болгарина  Райко Христова,  и он
действительно вернулся  с  распиской,  что  Христов  расстрелян  в  их
плавучей тюрьме.
     - Почему же такая паника?
     - Потому  что  расписка  -  липа.  Французы  в глаза не видели ни
Дубцова,  ни Христова.  Как выяснилось, Дубцов был знаком с болгарином
еще с Балканской войны тринадцатого года, и он его где-то прятал, пока
французы не убрались восвояси вместе со своей тюрьмой.
     Гуров со  шляпой  в  руках  превратился  в  подобие  манекена  из
магазина готового платья.
     - Вы...  вы...  -  наконец  с  трудом  выдавил он из себя.  - Вы,
Ружицкий,  не понимаете,  что принесли!  Это значит,  что Дубцов еще в
восемнадцатом году работал на красных.  Конечно,  он не сдал болгарина
французам.  Теперь я даже могу сказать,  где он его прятал!  Здесь!  В
санатории!  Спросите  у мадам-капитан.  Дубцов гостил у Забродских как
раз в это время.  С приятелем! Все ясно! Он переодел его в штатское...
Даже свои запонки ему отдал с якорьками...  и переправил в Турцию, где
Христов превратился в Михалокопулоса!..
     - Как  же  так?..  -  Ружицкий посмотрел на Гурова с нескрываемым
презрением.  -  Как  Дубцову  удалось  обвести  вокруг  пальца  такого
травленого волка, как вы?
     - Он сыграл ва-банк!  Сам арестовал Гарбузенко.  У меня бы он  не
сошел за уголовника.
     - И тем не менее.
     - У Дубцова есть одна вредная...  для нас...  привычка:  говорить
только правду.  И статейку он  мне  показал  настоящую  об  ограблении
красного   гохрана   в  Новороссийске  неким  Гарбузом,  сбежавшим  на
греческой контрабандистской  лайбе,  и  фотографию,  где  на  нем,  на
Дубцове, эти самые запонки. Только между газеткой и фотографией, как я
теперь понимаю,  связи нет никакой вообще.  Грек-контрабандист имеет к
болгарину  Райко  Христову  такое же отношение,  как налетчик Гарбуз к
большевику Гарбузенко.  Райко Христов - вот кто под видом грека вез на
"Джалите"  сведения,  что  "Спиноза" пришел из Крыма в Константинополь
без продовольствия!
     - Но Христов не довез: погиб в бора, - подсказал однорукий.
     - Сам не довез,  но переодел греком моториста  Гришу  и  дал  ему
запонки Дубцова,  чтоб явок не открывать. Гриша-то не большевик, зачем
ему много знать?  Большевики и так бы вышли на Гришу:  они ведь  ждали
грека при запонках с якорьками.
     Гуров оглядел присутствующих:  кажется,  не только он,  они  тоже
начали кое-что понимать.
     - Ну,  а дальше - как по нотам,  -  продолжал  он.  -  Гарбузенко
побывал на "Джалите",  мы его чуть не засекли там. От Гриши он получил
фляжку с письмом капитана "Спинозы",  передал ее  Дубцову,  -  короче,
выложил  Виле  все,  что  узнал от Гриши,  да и Мария добавила,  - вот
Дубцов и вырулил на наш склад.
     - Дубцов  знает  о  складе?!  - переспросил Ружицкий.  - И вы еще
спрашиваете, почему паника?
     Гуров понял, что окончательно теряет авторитет: "больные" вот-вот
начнут разбегаться.
     - Не беспокойтесь обо мне,  Ружидкий,  - сказал он, поглядывая на
других.  - Дубцова я могу нейтрализовать хоть сейчас:  он  рядом...  в
санатории.
     - Где?..  - Ружицкий не поверил своим ушам.  - В санатории?  Нет!
Вы, наверно, шутите, Гуров. В санатории сейчас представитель центра!
     Гуров уже больше не держался за свой авторитет.  Хотя  бы  голову
спасти:
     - Это  провал!  Не  исключено,  что   мы   блокированы!   Виталий
Викентьевич,  - взгляд Гурова остановился на "дряхлом", - настала ваша
очередь действовать.
     - Слушаюсь!
     - Остальным уходить.  А вы,  Ружицкий,  и ты, - Туров обернулся к
однорукому,  -  со  мной  в санаторий!..  Ну,  если Вяля и на этот раз
вывернется, я съем эту шляпу!
     Гуров потряс шляпой и нахлобучил ее на голову во самые уши...
     А Гриша,  так  и  не  дождавшись  ведра,  которое  Олюня  отнесла
красноармейцу-повозочному,  пошел  к  источнику  с бидоном для молока.
Дойдя  до  каменного  льва,  Гриша  увидел  на  дорожке  следы   воды,
выплеснувшейся из ведра.  Следы показывали направление,  в котором шел
человек с ведром. Гриша пошел в этом направлении.
     Ведро стояло   у   ограды  пансиона.  Красноармеец,  вне  всякого
сомнения, перелез через забор в пансион мадам-капитан...
     Гриша, не раздумывая ни минуты,  добежал вдоль ограды санатория к
тому месту, где только вчера разговаривал с Гарбузенко.
     Из зарослей можжевельника ему навстречу выскочила Веста.
     - Привет, - обрадовался Гриша, - где хозяин?
     Веста беззвучно ощерилась.
     - Я свой,  - заверил ее Гриша,  - Гриша я, мне твой хозяин нужен.
Товарищ Гарбузенко. Только два слова... полслова сказать.
     Из-за дерева вышел Гарбузенко:
     - Ну чего ты до собаки причепывся? Ей приказано: с посторонними в
разговоры не вступать.
     Гриша рассказал про "красноармейца". Гарбузенко - как подменили:
     - Тревога,  хлопцы!  - Из-за кусток  высыпали  вооруженные  люди.
Среди них был и буфетчик из кафе,  и фабричные пари с "гочкисом". - Не
дай бог, опоздаем, не дай бог!

        "ИЗ ДВУХ ДУБЦОВЫХ ОСТАЛСЯ ОДИН"

     Гуров, Ружицкий и однорукий пробежали  через  хозяйственный  двор
пансиона и,  отогнув неприваренный прут ограды,  пролезли в санаторный
парк.
     - Вы,  Ружицкий,  обойдите  вокруг климатической станции - нет ли
засады.  Это вполне вероятно.  Мы же,  черт возьми, выпустили механика
Гарбузенко, - сказал Гуров.
     - Не мы, а вы.
     - Выполняйте, поручик!
     Ружицкий, пригибаясь,  побежал через парк. Ему вовсе не улыбалось
напороться  на  засаду Нет уж!  Скорей к лошадям - и подальше от этого
гиблого места!..
     В беседке,  увитой граммофончиками,  Тихомирова спешила закончить
свой разговор с Дубцовым.
     - У  нас  мало  времени,  господин  Дубцов.  Пока врач копается в
историях болезни,  я должна передать вам  инструкции.  Людям,  которые
будут   приходить   из   лесу,   передадите   оружие   и   взрывчатку.
Продовольствие  тоже  должно  рассосаться  по  воровским  притонам   и
спекулянтским тайникам.  Голод и террор вызовут панику и спекулянтский
бум,  приучат население к мысли,  что большевики не способны управлять
страной. Вот тогда-то мы и выступим открыто.
     - А пароли для людей, которые придут из леса? - спросил Дубцов.
     - Те  же,  что и для нас:  "Крымский воздух целителей,  не правда
ли?" - "Да. Но в груди теснит".
     Больше говорить было не о чем, Тихомирова встала.
     "Где же  Гарбузенко?  -  встревожился  Дубцов.  -  Я  же  оставил
полотенце!"
     Надо было потянуть время.
     - Пароли,  несомненно, вашего сочинений, - улыбнулся он. - Только
дама могла додуматься.
     - А я и есть дама. Хотя держала призы за выездку и стрельбу.
     - Да-да!  Я о вас в "Ниве" читал.  "Дама-амазонка". Ходили слухи,
что вы переодетый мужчина. Теперь бы я этого не сказал.
     Послышался шелест  опавших  листков,  шум  раздвигаемых   кустов,
быстрые шаги.
     "Наконец-то!" - обрадовался Дубцов.
     Но это  был  не  Гарбузенко.  За  клумбами среди засохших табаков
мелькнули фигуры Гурова и однорукого...  Как-то вдруг опустело в груди
-  это  всегда  бывало с Дубцовым в минуты смертельной опасности.  Что
делать, если они при Тихомировой начнут выяснять с ним отношения?
     - Уходите,  - быстро сказал Дубцов, - мне не нравятся эти люди. Я
их возьму на себя.
     Он встал  и  вышел  из  беседки  на  дорожку,  навстречу Гурову и
однорукому.  А Тихомирова - она оказалась не  из  трусливых  -  решила
прикрыть  Дубцова  и,  скрываясь за граммофончиками,  стала заходить в
спину приближающимся людям, на ходу вынимая наган из кобуры. Однорукий
и Гуров одновременно выхватили оружие, бросились к Дубцову:
     - Попался, сволочь!..
     За их спинами Вильям Владимирович увидел Тихомирову с наганом.
     - Чекисты! - крикнул он ей.
     Тихомирова четко, как в тире, дважды выстрелила с руки: однорукий
упал ничком к ногам Дубцова,  Гуров опрокинулся на  спину,  его  шляпа
откатилась к Тихомировой. Тихомирова отшвырнула шляпу ногой и побежала
через парк к своей пролетке. Пролетка уже была видна в конце аллеи, но
Тихомирова  резко  замедлила  бег.  Она увидела,  что Ружицкий стоит с
поднятыми руками и вооруженные люди вынимают из  карманов  его  шинели
гранаты.  Тихомирова  пристроила  наган  в  сгибе  руки  и постаралась
успокоить дыхание, чтобы стрелять наверняка: по патрону на человека...
Вдруг что-то огненное и живое метнулось ей под ноги.
     - Ой!  - Тихомирова  взвизгнула,  как  и  полагается  женщине.  -
Собака!
     Это была Веста...
     Выстрелить в  собаку  Тихомирова не успела.  Дубцов догнал и стал
выворачивать наган  из  ее  рук.  Тихомирова  впилась  зубами  в  руку
Дубцова.  Подбежавший  Гарбузенко  с  трудом  оттащил  ее  от  Вильяма
Владимировича.
     - Ну  что  вы  цапаетесь?  -  укорял  он  ее  при  этом.  - Вы же
культурная женщина.  Берите пример с собаки.  Она вас цапала?  Нет.  И
между прочим, не стреляла в санатории.
     - Ей простительно,  - вступился за Тихомирову Дубцов, - она убила
двух злейших врагов Советской власти.
     Тихомирова забилась в истерике, пытаясь плюнуть в лицо Дубцову.
     - Плюете вы не так метко, как стреляете, - сказал Дубцов и, пожав
руку Гарбузенко, направился к крыльцу санатория.
     Он не успел остыть,  но уже понимал,  что каждый шаг отдаляет его
от прошлого,  где было два Дубцова: Дубцов - царский офицер и Дубцов -
большевик-подпольщик,  Дубцов  - офицер белой контрразведки и Дубцов -
разведчик Красной Армии,  - а теперь остается  один  Дубцов,  которого
ждет  мирное  море,  географические  исследования и вот эта испуганная
Маша на крыльце санатория...
     Мария придерживала  спиной  дверь,  чтобы  дети  не  высыпали  на
крыльцо.  Ведь в парке санатория шла война,  два раза  даже  стреляли.
Папки  с  историями болезни она по-прежнему держала в руках,  не зная,
кто же теперь представитель новой власти,  - Тихомирову арестовали при
ней.
     Дети во всем этом разобрались раньше Марии  Станиславовны:  Гриша
растолковал Коле, Коля - Рае, а уж Рая всем остальным.
     Выходило, что   главным   большевистским   комиссаром    оказался
Дубцов!..
     Но все эти вопросы  мигом  выветрились  из  головы  Марии,  когда
Дубцов взбежал к ней на крыльцо.
     - Это не в вас  стреляли,  Виля?  -  только  и  спросила  она.  -
Поклянитесь, что не в вас!
     Дубцов засмеялся:
     - Как видите,  не в меня.  Успокойтесь и выпустите детей. Все уже
позади.  Мне осталось выполнить только одно  поручение.  Печальное,  к
сожалению.  Но  зато последнее.  Последнее!  - повторил он и побежал в
сторону пансиона. - Я сейчас же вернусь!

        "ПОСЛЕДНЕЕ ПОРУЧЕНИЕ"

     Во дворе пансиона  стоял  автомобиль,  на  котором  раньше  ездил
Дубцов,  и зеленый грузовик.  В кузов грузовика под прицелом "гочкиса"
бодро прыгали все "больные". Рядом рыдала мадам-капитан.
     - Я их жалела, думала - больные люди.
     - Вылечим,  - заверял ее Гарбузенко,  -  раз  и  навсегда.  После
нашего лечения их ни одна хвороба не возьмет.
     Грузовик с  арестованными  выруливал  к  воротам,  и   Гарбузенко
усаживался в автомобиль, когда в пансионе появился Дубцов.
     - Вильям Владимирович!  - обрадовался ему Гарбузенко.  -  Хорошо,
что  вы  пришли.  Портфельчик  заберите  свой...  тот,  что  в  машине
оставили,  - он протянул Дубцову его лакированный портфель.  - Кстати,
газетку, если не жалко, подарите мне. На память.
     - Какую газетку?
     - Где  пишется  про  ограбление  гохрана в Новороссийске.  Вы еще
Гурову давали почитать.
     - Но вы же к тому Гарбузу не имеете никакого отношения.
     Гарбузенко обиделся:
     - Як це не имею? А кто ликвидировал ту банду?!
     Дубцов вынул из портфеля газету и молча отдал Гарбузенко.  Он  не
был  расположен  шутить.  Разговор,  который ему предстоял,  был не из
веселых.
     В гостиной  пансиона  среди  вспоротых  кресел и выпотрошенных во
время обыска диванов сидела мадам-капитан. "Перевоплощение" Дубцова ее
нисколько не удивило. После предварительного допроса она поняла, что у
красных здесь был свой.
     - Значит,  теперь  вы  меня  будете допрашивать?  - спросила она,
когда Дубцов вошел в гостиную.
     - Нет.  Это дело личное,  Настасья Петровна. К сожалению, не могу
больше скрывать.
     Дубцов достал  из  кармана  пальто медную флягу-манерку,  которую
Райко Христов вез из Константинополя на "Джалите",  отвинтил крышку  и
вынул  свернутое  трубочкой  предсмертное  письмо капитана "Спинозы" к
жене:
     "Милая Настенька!"
     Настасья Петровна читала, и ее глаза наполнялись слезами.
     "Не вини ты меня, ради бога! Вини их. Ты знаешь, кого..."
     - Ва-а-сень-ка-а-а!..  - Она обхватила руками голову. - Я же сама
тебя убила, родненький, своей рукой!..
     Дубцов налил ей воды из остывшего самовара,  но она  не  заметила
протянутой  ей  чашки - перед глазами то расплывались,  то прояснялись
строчки письма:
     "...Впутали в  бесчестное  дело:  принуждали  вывозить  из  Крыма
продовольствие... А в России дети пухнут с голоду... продовольствия...
на борту не оказалось... не докажешь, что ты ж украл..."
     Она схватила руку Дубцова, державшую чашку с водой:
     - Вильям Владимирович! Вы же его знали... Васеньку. То был святой
человек. Другой на меня не захотел бы и плюнуть, а он в порту подобрал
и всю жизнь на меня молился... Солнышко!.. Он бы меня простил. Я же не
знала,  что за продукты  тут  прячет  Гуров,  Васенька!  -  Она  вновь
забилась  в  рыданиях,  будто стараясь докричаться до своего капитана,
зарытого на православном кладбище в турецком городе.  - Я ж  для  тебя
старалась,  меняла  продукты  на золото.  Нам же на чужбине предстояло
жи-и-ть!
     "...Единственный, кто  нас  рассудит,  -  это  тот никелированный
револьвер,  который я тебе,  Настенька,  не велел трогать...  Он нас с
тобой, родненькая, разлучит. Теперь уж навсегда..."
     Дубцов слишком хорошо знал, как судят револьверы. Он ничем не мог
помочь этой женщине. Только поставил чашку с водой на стол перед ней я
пошел к выходу...
     Мадам вскочила:
     - Постойте!  - она,  оттолкнув кресло,  шагнула к Дубцову. - Меня
бог наказал и еще больше накажет,  Вильям Владимирович,  если я сейчас
промолчу! Они продукты, что спрятали, детишкам не оставит, они завалят
погреба!
     Дубцов так и замер на пороге:
     - Говорите!
     - Английский   фугас    заложен,    корабельный,    для    взрыва
крюйт-камер...  с часовым механизмом. Виталий Викентьевич, этот с виду
полудохлый, он у них самый здоровый, должен был все проделать в случае
провала.  Мне  он  поклялся  -