и больные...  Сиди на
шлюпке да греби, пока мы не придем... Так, что ли?..
   Дело было слажено, и Бугай с Маркушкой пошли.
   - На рынок зайдем, Маркушка. Как зашабашат на работе - будем с обедом.
   Рынок,  расположенный у  Артиллерийской бухты,  был менее оживлен,  чем
бывал  обыкновенно  в   ранние  часы  утра.   Но  все-таки  толкались  толпа
покупателей  и   покупательниц;   среди  говора  выделялись  громкие  голоса
торговок.
   На небольшой площади рынка стояли маленькие лавчонки, палатки, ларьки и
столики.  Висели туши быков, свиней и баранов. Повсюду кучи овощей; высились
горы арбузов,  дынь,  и стояли корзины с фруктами. У самого берега продавали
свежую камбалу, султанку и бычков. Там же можно было купить устрицы и мидии.
А в стороне валялась любимая народная вяленая тарань.
   Бугай купил хлеба и соли,  огурцов,  кусок ветчины,  несколько арбузов,
две бутылки кваса и на копейку леденцов, все уложил в кулек и сказал:
   - Ловко пообедаем, Маркушка... Валим!
   Они  свернули  на  Екатерининскую (большую)  улицу.  Середина  ее  была
запружена матросами,  которые тащили большие орудия.  То и дело на тротуарах
попадались раненые солдаты. Изредка проезжали татары верхами.
   Окна большей части домов были закрыты ставнями.
   - Нахимов небось встал! - промолвил Бугай, указывая на раскрытые окна в
квартире адмирала.  -  И Корнилов,  может,  и ночь не спал... в заботах... А
есть которые начальники и дрыхнут...  Ну, да Корнилов их разбудит... Он сонь
и лодырей обескуражит... Не таковский!
   Мимо проехал шибкой рысью высокий молодой полковник в белой фуражке,  с
перекинутым через плечо тонким ремнем,  на котором болтались длинный круглый
футляр и подзорная труба.
   - А  это  анжинер  Тотлебев!   -  сказал  Бугай,  переиначивая  фамилию
Тотлебена.  -  Сказывают:  скорый и  башка по  своей части...  Всем стройкам
начальник...  До  его не  знали,  как приступить,  а  как приехал с  Дуная -
закипела работа...  Поедет за город, оглядит кругом и тую же минуту: "Здесь,
мол,  стройте баксион.  Здесь батарея. Здесь, мол, насыпай потолще вал"... И
так,  Маркушка,  вокруг города объезжал...  А  на эти дела Тотлебев,  я тебе
скажу, собака и глаз... Наскрозь видит...
   - А  что у  него сзади болтается,  дяденька?  -  спросил любознательный
мальчик.
   - Труба подзорная... Знаешь?
   - Знаю.
   - И планты.
   - Какие планты?
   - Нарисовано,  значит,  как строить.  Дал плант офицеру и... понимай. А
прекословить не  смей...  Сказывали люди,  что в  ем большая амбиция...  Ему
одному, значит, чтобы все уважение. И без его чтобы никто не касался...
   - И строгий, дяденька?
   - Строгий...  Однако не зудит,  даром что из немцев... Немец, Маркушка,
завсегда донимает словами...  На  то  и  немец...  Любит,  чтобы по  порядку
вымотать душу... Был у нас на "Тартарарахах" (корабль "Три иерарха") старшим
офицером один такой немец...  В тоску ввел...  Спасибо Нахимову... бригадным
тогда  был...   Ослобонил  матросов...   "Переводись,   говорит,   немец,  в
Кронштадт... А у нас, говорит, в Черном море, немцу не вод".
   Скоро Бугай и Маркушка вошли на большой бульвар,  на окраине города, на
горке,  заканчивающейся обрывом...  Внизу  синелась  Корабельная  бухта.  На
другой стороне бухты высились доки,  слободки,  и  за  ними белела башня над
Малаховым курганом.
   Бульвар лишился деревьев.  Они  были  срублены.  На  конце бульвара уже
стояла батарея...
   Впереди бульвара почти был готов четвертый бастион; из амбразур чернели
орудия.  Вся  местность вокруг была  полна рабочими,  рывшими и  насыпавшими
новые укрепления...
   Бугай и Маркушка вошли в бастион.
   Занятые работой матросы не обратили на пришедших внимания. Офицеры были
тут же и наблюдали за работами.
   Все работали быстро и возбужденно, видимо стараясь скорей привести свой
бастион в  боевую готовность и  в такой порядок,  к какому привыкли на своих
кораблях.  И  чувствовалось,  что у  всех уже есть что-то любовное к  своему
бастиону,  какое бывает у  хозяйственных людей,  устраивающих свои жилища на
долгое время.
   - Гляди,  Маркушка! - проговорил Бугай, указывая на большие корабельные
пушки, дула которых смотрели в амбразуры, прорезанные в вале, за которым мог
скрываться человек от  пуль.  -  Из  эстих  самых  и  будем встречать гостей
орехами.  А где,  братцы,  тут Игнат Ткаченко?  -  обратился Бугай к ближним
матросам.
   Маркушка уже  увидал отца  у  последнего орудия,  в  конце бастиона,  и
побежал к нему.
   Он  обкладывал  фашинником  "щеки"  амбразуры{63},  вполголоса мурлыкая
какую-то песенку.
   - Здравствуйте, тятенька! - проговорил мальчик.
   Отец поднял голову, и по его лицу пробежала радостная улыбка.
   - Здравствуй,  Маркушка...  И дурак же ты... В шабаш приходи! - воркнул
Ткаченко.
   Однако бросил работу, пожал руку сына и торопливо промолвил:
   - Видишь, спешка... Где живешь?
   - У дяденьки Бугая... В рулевых...
   - В кису не накладывал тебе?.. - с ласковой шутливостью спросил матрос.
   - Не накладывал...
   - Не за что... Твой Маркушка молодца! - промолвил подошедший Бугай.
   - Зачем, Бугай, не на ялике?
   - Сюда работать пришли... И Маркушка пожелал...
   - Правильно,  Маркушка.  Потрудись за Севастополь!..  А  пока лясничать
некогда...  Не похвалят и  меня и  тебя,  дедушку с внуком...  Начистит зубы
батарейный... У нас и на баксионе, как на корабле...
   С этими словами Ткаченко принялся за работу у амбразуры.
   - А ты, Игнашка, комендором? - спросил Бугай.
   - Комендор.
   - Смотри, шигани его!
   - Шигану... Только приходи!
   - Пообедаем с Маркушкой и зайдем...
   - То-то зайди, братцы... А за Маркушку спасибо, Бугай... Сирота ведь!
   - Форменный рулевой... Ну, валим, Маркушка. Тятьку повидал и на работу!
   Через несколько минут наши добровольцы были уже за  бастионом,  где шла
работа.
   Каждый  из  них  получил по  лопате,  встали  в  длинный ряд  рабочих и
принялись рыть землю.
   Бугай  и  Маркушка  работали  изо  всех  сил,  сосредоточенно и  молча.
Маркушка увидел,  что не один он был такой мальчишка.  Он заметил, что среди
вольных рабочих были и приятели-мальчишки, и знакомые девочки, и матроски из
слободки.
   И Маркушка ожесточеннее рыл каменистую землю.
   Вдруг в  первых рядах раздалось "ура" и подхватилось следующими рядами.
Закричали "ура" Маркушка и Бугай и сняли шапки.
   В  нескольких шагах остановился на  лошади высокий,  сухощавый,  слегка
сгорбленный Корнилов.
   Еще громче кричали "ура".
   Серьезное и умное лицо Корнилова, бледное и утомленное, дышало энергией
и решимостью. Усмешка играла на его тонких губах.
   Он махнул рукой. Все смолкли.
   - Спасибо,  братцы!  -  проговорил он,  возвышая голос. - К вечеру вы и
батарею поставите.  Уверен...  И врага не пустим в Севастополь!  -  прибавил
адмирал.
   - Не пустим! - раздался в ответ восторженный крик.
   - Еще бы пустить с такими молодцами! - крикнул Корнилов.
   Он хотел было ехать дальше, как заметил старика Бугая.
   И   припомнил  лихого  марсового  и   отчаянного  пьяницу  на   корабле
"Двенадцать апостолов", которым Корнилов прежде командовал.
   - Кажется, старый знакомый... Бугай? - спросил адмирал.
   - Точно так,  Владимир Алексеич!  -  отвечал старик,  обрадованный, что
Корнилов не забыл прежнего фор-марсового.
   - Чем занимаешься?
   - Яличник, Владимир Алексеич!
   - Вижу - прежний молодец. Спасибо, что здесь, Бугай!
   И  адмирал  кивнул  головой  и  поехал  шагом  дальше,   сопровождаемый
адъютантом.
   "Ура"  пронеслось еще  раскатистее.  И  словно  бы  стараясь  оправдать
уверенность Корнилова,  рабочие,  казалось, еще ретивее и быстрее продолжали
работу... И насыпи батарей поднимались все выше и выше.
   - Небось вспомнил марсового! - промолвил про себя Бугай, наваливаясь со
всех сил на лопату.
   А   после   слов   Корнилова   Маркушка,   казалось,   чувствовал  себя
необыкновенно сильным и уверенным, что врага не пустим.
   - Ведь не пустим, дяденька?
   - Не   пустим,   Маркушка!..   Да  не  наваливайся  так...   Полегче...
Надорвешься, Маркушка!..
   Палящее солнце уже было высоко. Жара была отчаянная. Рабочие обливались
потом,  но,  казалось,  не обращали на это внимания,  и почти никто не делал
передышки.
   В одиннадцать часов прозвонили шабаш на целый час.
   И много баб и детей,  только что пришедших из города,  уже раскладывали
на  черной земле  принесенные ими  мужьям,  отцам  и  родственникам посуду и
баклаги с обедом.
   - Давай,  Маркушка,  и мы пообедаем.  Кулек-то у нас с важным харчем...
Проголодался? - спрашивал Бугай, вынимая съестное и раскладывая его на своем
пальтеце.
   - Не дюже, дяденька...
   - Видно, уморился? Ишь весь мокрый, как пышь из воды.
   - Маленько уморился...  Но  только  передохну и  шабаш...  Не  оконфузю
Корнилова. А главная причина - жарко!
   - А  ты ешь,  и не будет жарко...  Ветчина-то скусная с булкой...  Ешь,
мальчонка... И огурцы кантуй... Очень даже хорошо с сольцей...
   Маркушка  ел  торопливо,   рассчитывая  воспользоваться  шабашем,  чтоб
сбегать на  бастион -  посмотреть на  него и  проведать отца.  Не отставал и
Бугай и промолвил:
   - Даром,  что  седьмой десяток,  а  зубы  все  целы!  Отпей  и  кваску,
Маркушка... Отлично!
   И ветчину и огурцы они быстро прикончили...
   - Теперь давай кавуны есть.
   Но Маркушка деликатно отказался. Однако арбуз взял.
   - Да ты что же, Маркушка?
   - Тятьке бы снес...
   - Добер же  ты,  Маркушка.  Однако ешь...  Мы тятьке и  два принесем...
Хватит и на нас...
   После  того  как  Маркушка съел  арбуз,  старый яличник подал  мальчику
сверток с леденцами.
   - Это ты один ешь...  А  мы с  твоим тятькой этим не занимаемся.  А  ты
любишь?
   - Очень даже... Спасибо вам, дяденька.
   - Завтра  опять  будет  тебе  такая  прикуска...  А  теперь  пойдем  на
баксион...
   Когда  Бугай  с  Маркушкой  пришли  на  бастион,   матросы,  разбившись
артелями,  еще  сидели,  поджавши ноги на  земле,  за  баками и  только что,
прикончив щи,  выпрастывали мясо,  разрезанное на  куски.  Все  ели  молча и
истово, не обгоняя друг друга, чтобы каждому досталось крошево поровну.
   - Чего раньше не пришли?  -  спросил Ткаченко.  - Скусные были шти... А
теперь присаживайся, Бугай и Маркушка... Хватит и на вас.
   - Присаживайся! - поддержали и другие обедавшие.
   - Сыты, матросики... Обедали... Может, Маркушка хочет...
   Не захотел и Маркушка и, подавая отцу два арбуза, промолвил:
   - Это вам... Дяденька позволил.
   - А надоумил принести тебе, Ткаченко, твой Маркушка, - вставил Бугай.
   - Ты? - спросил Ткаченко.
   - Я, тятенька! - ответил мальчик.
   - Молодца... Отца угостил...
   И все похвалили Маркушку.
   - У  меня  карбованец есть  для  вас!  -  неожиданно произнес Маркушка,
обращаясь к отцу.
   И, доставши из кармана штанов серебряный рубль, подал его отцу.
   - Откуда  карбованец?  -  строго  спросил черномазый матрос и  нахмурил
брови.
   - Сам Нахимов дал! - горделиво объявил Маркушка.
   - Павел Степаныч!  -  воскликнул Ткаченко.  -  Да  как же  ты с  Павлом
Степанычем говорил?
   Маркушка рассказал,  как  он  "доходил" до  Нахимова,  и  отец,  видимо
довольный своим сыном, сказал:
   - Провористый же ты,  Маркушка...  Мальчонко,  а отчаянный... Никого не
боится... А ежели к Менщику... дойдешь? - шутил Ткаченко.
   - Дойду.
   - А если Менщик велит тебя сказнить?
   - За что?
   - А так. Велит сказнить и... шабаш!
   - Сбегу от  него и  прямо к  Нахимову...  Так,  мол,  и  так...  Как он
решит...
   Матросы смеялись.
   Когда убрали бак,  Ткаченко разрезал два арбуза на десять частей, и вся
артель съела по  куску;  затем все  разошлись и  кое-где прилегли заснуть до
боцманского свистка.
   Ткаченко  поговорил  несколько минут  со  своим  приятелем Бугаем  и  с
Маркушкой, и скоро матроса потянуло ко сну.
   И он прилег около орудия.
   Захотелось соснуть после обеда и Бугаю.
   И он сказал Маркушке:
   - Валим домой...  на стройку батареи...  Там я сосну, и ты отдохни... И
твой тятька хочет спать...
   - Это Бугай верно говорит. Через склянку разбудят...
   Маркушка просил остаться.  Он  не  помешает отцу.  Он  походит здесь  и
посмотрит, как на "баксионе".
   - Очень занятно. Дозвольте, тятенька!
   - Ну что ж...  Погляди... Ишь любопытная егоза! Да смотри не опоздай на
работу, землекоп!.. Пока прощай, Маркушка! А завтра приходи к обеду.
   - Не опоздаю... завтра прибегу в обед! - проговорил Маркушка.
   И, засунув в рот два последние леденца, пошел по бастиону и разглядывал
все, что его интересовало.
   А смышленого мальчика интересовало все.
   Когда Маркушка отошел, Ткаченко остановил Бугая и сказал:
   - Все под богом ходим...  Придет он, пойдет на штурм, может, и убьет, а
то бондировкой убьет.
   - К чему ты гнешь, Игнат?
   - А к тому, чтобы поберег сироту... Маркушку, пока он войдет в понятие.
   - Он и теперь в понятии... И будь спокоен... Маркушку поберегу.
   - Спасибо, Бугай!
   - Пока прощай, Игнашка.
   Бугай вернулся на стройку.  Там царила тишина. Усталые, все после обеда
крепко спали на земле.
   А Маркушка тем временем спустился вниз,  обошел бастион, прошел по рву,
увидал, где пороховой погреб и где лежат бомбы.
   Кто-то указал на маленькие землянки, где жили офицеры.
   Маркушка хотел  уже  идти  на  стройку,  как  из  одной  землянки вышел
знакомый мичман, Михаил Михайлович Илимов.
   Он весело окликнул Маркушку и спросил, зачем он здесь?
   Маркушка объяснил,  что "строит батарею",  а в шабаш заходил к отцу,  а
теперь "бакцион" обглядывал.
   - Любопытно?
   - Очень даже, Михайла Михайлыч! - ответил Маркушка.
   И после нескольких мгновений прибавил:
   - Дозвольте просить вас, Михайла Михайлыч!
   - Что тебе?
   - Разрешите мне поступить на бакцион!
   Молодой мичман вытаращил глаза.
   - Да ты с ума сошел, Маркушка? Видно, не понимаешь, о чем просишь?..
   - Очень даже понимаю, ваше благородие.
   - Ведь тут, Маркушка, только теперь любопытно, а как придут союзники...
да как начнут бомбардировать, могут убить тебя...
   - Да что ж...
   - Ты еще мальчик... Тебе рано воевать.
   - Я  заслужил бы,  Михайла Михайлыч...  В  какую должность пристроите -
буду стараться... Будьте добреньки...
   - Не смей и думать... Лучше уезжай из Севастополя.
   - Не поеду...  Пока я  рулевым...  А ежели вы не определите на баксион,
буду  просить Нахимова.  Он  меня знает...  Видит,  что  я,  слава богу,  не
маленький...
   Мичман  смотрел  на  маленького,  худенького,  востроглазого мальчика с
серьезным умным лицом и расхохотался.
   - Что ж,  просись...  Только и  Павел Степаныч не  назначит...  Поверь,
Маркушка.  Мальчиков на  смерть  не  посылают...  Вот  услышишь,  как  будет
бомбардировка, тогда и сам не захочешь сюда...
   - Что ж, подожду бондировку, и ежели не испугаюсь... буду проситься...
   - Какое же думаешь место?
   - Какое угодно...  Только, чтобы был в защитниках... Не оконфузю вас...
Мало ли какое дело найдется и для мальчика.
   - Хвалю за  твою отвагу...  Но мальчикам еще рано сражаться...  Выбрось
это из головы,  пока мал...  А как вырастешь...  тогда другое дело... И ни у
кого не просись...  Ну, до свидания, Маркушка. Пока неприятеля нет, зайди ко
мне... Я покажу всем такого мальчика!
   Маркушка ушел с  бастиона.  Во  всю дорогу он мечтал о  том,  как будет
защищать Севастополь,  и  решил  после первой же  бомбардировки проситься на
бастион.
   Бугай спал и только делал гримасы,  когда злые мухи бегали по его лицу,
щекотали губы и нос.
   Тогда  Маркушка  присел  около  "дяденьки"  и,  найдя  камышовку,  стал
обмахивать ею  лицо своего пестуна и  друга,  раздумывая о  том,  как  решит
"дяденька" насчет "баксиона".
   Пробил колокол, и все поднялись. Через минуту принялись за работу.
   К вечеру зашабашили.
   На смену дневных рабочих на работу пришли ночные. Были зажжены смоляные
факелы, разгонявшие мрак ночи, и рабочие рыли землю и насыпали ее. А матросы
уже привезли орудия на сооружаемую батарею.
   Усталые вернулись Бугай и Маркушка домой, напились чаю и легли спать.
   Но прежде чем заснуть, Маркушка рассказал Бугаю об отказе мичмана и его
намерении проситься у Нахимова.
   - Не просись,  Маркушка...  Не будь глупым, не твое это дело! Вот ежели
бы взрослых людей не было,  потребуют и нас, стариков... А мальчонков грешно
звать на войну...  И напрашиваться нечего без нужды на смерть.  Шорцу своего
не показывай зря,  Маркушка...  И ничего хорошего нет, коли приходится людей
убивать...  Я с черкесами дрался...  Видел, как люди друг друга убивают... И
сам двух пристрелил...  Ты думаешь,  приятно?.. Небось собаку зря не убьешь,
Маркушка!.. Не просись туда, куда тебя не зовут!.. А теперь спи, Маркушка!


ГЛАВА V


I

   Это первое бомбардирование Севастополя было тем ужасным крещением людей
страданиями и смертью,  которое словно бы предупреждало о том,  каковы будут
последующие бомбардирования, когда осадные укрепления подвинутся еще ближе к
нашим,  станут вырывать по  тысяче человек в  день и  дадут полуразрушенному
Севастополю кличку "многострадального".
   Четвертого  октября  союзные  батареи,  обложившие кольцом  наши,  были
готовы, и все предвещало, что на другой день будет бомбардировка.
   Армия  Меншикова  по-прежнему  стояла  на  Северной  стороне.  Гарнизон
Севастополя был  достаточен для прикрытия бастионов и  батарей.  Но  солдаты
были без всякой защиты от ядер и  бомб,  "так как в первую бомбардировку еще
не  было  сделано  ни  блиндажей,  ни  закрытых  путей  для  сообщения между
бастионами".
   Раннее утро пятого октября было пасмурное,  и стоял такой туман, что не
было видно в нескольких шагах.
   Но в шестом часу утра стало проясняться. Туман таял.
   Загрохотали выстрелы с ста двадцати орудий союзников,  и в ту же минуту
стали отвечать наши бастионы и батареи.  Снаряды осыпали наших:  все,  кроме
прислуги при  орудиях и  офицеров,  старались скрыться от  ядер  и  бомб,  а
скрыться было некуда.
   По счастию,  начальство догадалось отвести солдат прикрытия в ближайшие
улицы города. Там опасность сравнительно была меньшая.
   "Стрельба  по  городу  и  окружающим  его  укреплениям с  каждым  часом
усиливалась,  и  в  самое короткое время все пространство,  разделяющее двух
противников,  покрылось таким  густым  пороховым дымом,  что  и  на  близком
расстоянии не  было  возможности видеть  предмета.  Облака  порохового дыма,
несясь  над  городом,   скрывали  от  глаз  не  только  все  батареи  и  всю
окрестность,  но  и  самое  солнце.  Свет  его  померкнул,  и  оно  казалось
раскаленным шаром или кровавым кругом, медленно опускавшимся над горизонтом.
Были  такие  минуты,   когда  вокруг  ничего  не  было  видно,  кроме  дыма,
прорезываемого огненными  языками,  вырывавшимися из  орудий.  О  правильном
прицеливании не могло быть и речи; приходилось наводить орудия по сверкавшим
огонькам неприятельских выстрелов".
   "Тучи снарядов скрещивались в  воздухе;  одни  летели к  нам,  другие к
неприятелю.  Ядра,  бомбы,  гранаты,  камни,  щебень,  земля и  пыль  -  все
завертелось и закружилось в воздухе".
   Ветра не было. Воздух был так сгущен, что трудно было дышать.
   От непрерывного гула орудий и от сотрясения,  производимого выстрелами,
казалось, трепетала земля.
   Смерть летала по бастионам и по городу в виде бомб и гранат, лопающихся
и разлетающихся осколками,  которые осыпали войска, стоявшие на улицах. Ядра
и бомбы взрывали мостовую и разрушали стены домов.
   Оставшиеся в  городе жители скрывались в  своих домах и в погребах.  Но
находились женщины,  старавшиеся помочь солдатам, подавая им, истомленным от
жары и духоты, воду.
   Одна дама, передававшая стаканы чая в окно офицерам, которые с флотским
баталионом была на улице, у дома, говорила:
   - Господа офицеры! Помните, что женщина присоединила Крым к России{80},
а вы, мужчины, смотрите, не отдайте его неприятел